сносить
головы виноватым. Недаром одно из прозваний Бирджен-да было Жестокий. Однако
сегодня Даманхур вышел из себя настолько,  что  накричал  на  ни  в  чем  не
повинного Энарека, изгнал из комнаты стражу и  запустил  в  стену  старинным
кувшином, отчего на мраморе остались красноватые следы винных брызг, стекших
на пол и образовавших неприглядную лужу.
   Было отчего злиться. Немытые мергейты выставили (не кому-нибудь, а самому
шаду блистательного Саккарема!) столь наглые условия, что Даманхур,  услышав
речи  посланников,  на  несколько  мгновений  потерял   дар   речи.   Первым
оскорблением явилось то, что посланник мергейтов вначале потребовал  встречи
с аттали эт-Убаийядом, а вовсе не с Даманхуром, -  создавалось  впечатление,
будто  Гурцат  перестал  воспринимать  шада   как   сколь-нибудь   значащего
правителя. Аттали принял степняков, говорил с ними недолго,  а  затем  велел
позвать к себе саккаремского владыку.
   Энарек,  видя,  что  оскорблено  величие  шадана-та,  наскоро   сообразил
устроить своему господину торжественный выход: телохранители  с  обнаженными
саблями, штандарт Даманхура, боевые трубы... Может, на  кенига  Нарлака  или
посланника Великолепного Острова это и произвело бы впечатление, но мергейты
остались бесстрастны и даже не поморщились, когда звук  рогов,  отражавшийся
от округлого купола громадной приемной залы, достиг наибольшей силы.
   - Преклонить колена! -  рявкнул  роскошно  одетый  сотник,  не  глядя  на
мергейтов. - Перед вами Солнцеликий повелитель  шаданата  Саккарем  Даманхур
Первый!
   Мергейты не обратили  на  приказ  никакого  внимания.  Даже  сам  аттали,
стоявший на возвышении, слегка поклонился Даманхуру - дань уважения духовной
власти к власти  светской.  Узкоглазые  дикари  остались  стоять.  Несколько
измен-ников-саккаремцев,  находившихся  в  свите  посла,  чисто   машинально
дернулись, но, увидев холодный взгляд степного тысячника, замерли.
   - Преклонить колена! - прошипел начальник охраны Даманхура. Призыв  канул
в  пустоту.  Мергейты  некоторое  время  молчали,   дождались,   пока   шад,
состроивший высокомерную мину, не встал  рядом  с  аттали,  и  только  потом
высокий здоровенный тысячник промолвил на плохом Саккаремском:
   - Я могу поклониться великому шаману. Он говорит  с  богами.  Я  не  знаю
страны под названием Саккарем и ее правителя. Есть  только  Полуденный  Улус
Великой Степи, господин которого - хаган Гурцат.
   - Что? - Подняв брови, Даманхур глянул сначала на посла, затем на аттали,
потом снова на посла. В глазах эт-Убаийяда читалось одно:
   "Оставайся спокоен, шад, и прости этим варварам их  детскую  гордыню".  -
Что он сказал?
   - Я вижу только самозванца, - монотонно нудел мергейт, вовсе не глядя  на
шада. - Любой восставший против дарованной  Заоблачными  власти  хагана  для
меня лишь злой враг. Посему я обращаюсь к белому шаману кюрийена  Меддай,  а
не к тебе.
   Тут мергейтский тысячник  выступил  вперед,  легко  подошел  к  мраморной
плите, на которой стояли эт-Убаийяд и  Даманхур  (что  вызвало  нехорошие  и
угрожающие движения в рядах халиттов и телохранителей шада), и опустился  на
оба  колена  прямо  напротив  аттали.  Шада  здесь  будто   бы   вообще   не
существовало. Степняк коснулся лбом пола, а затем,  не  поднимая  глаз  -  в
Степи это считалось знаком высочайшего уважения к собеседнику, а  тем  более
шаману, - произнес заученные наизусть слова:
   - Владыка мой Гурцат хочет передать  белому  господину  из  Меддай  слова
почтения. Ты, говорящий с богами, имеешь власть и над людьми. Прикажи  своим
бросить оружие и признать хагана. Иноземные воины, пришедшие из-за моря и  с
полуночных земель, пусть идут домой. Если кто хочет - пускай идет  к  хагану
Гурцату и предложит ему свой меч и верную службу. Тогда  мой  повелитель  не
тронет никого и наши конные тьмы обойдут Белый улус, где живут боги.
   - Обойдут? - задумчиво скрипнул престарелый аттали. - Значит, твой  хаган
желает идти дальше? К берегам Закатного океана? Или на полночь?
   - Он поступит так, как скажут Заоблачные, - отрезал Менгу.
   - А если я не соглашусь?
   - Мы все равно не тронем Меддай, - ответил степняк.  -  Хаган  не  станет
гневить богов, своих или чужих. Но твой город стоит в  пустыне.  Вода  здесь
есть, но я не вижу сочных пастбищ для  овец,  хлебных  полей  и  деревьев  с
плодами. Мы не станем продавать  тебе  еду  и  другим  не  позволим.  Клинки
мергейтов не прольют крови шаманов и людей, которых  вы  взяли  под  защиту.
Тогда станет ясно, чьи боги сильнее. Если твой Атта-Хадж дарует вам  хлеб  и
молоко - хвала ему. Если нет - на небесах взяли верх Заоблачные.
   Эт-Убаийяд прокашлялся. Это была серьезная угроза. Все  продовольствие  в
Меддаи доставлялось либо из Междуречья, либо с  побережья,  либо  от  границ
Вольных конисатов. Если мергейты окружат город,  через  полторы-две  седмицы
начнется голод, даже если запасы пищи будут  расходоваться  крайне  бережно.
Тысячи  беженцев,  часть  конной  гвардии  Даманхура,  сосредоточившаяся   в
Меддаи... Обычно население Священного города не превышало трех тысяч человек
- мардибы. Священная стража, ученики храмовых школ,  слуги...  Делавшихся  к
осени запасов с лихвой хватило бы на зиму вплоть до следующего урожая. Но не
сейчас.
   Аттали решился. Эт-Убаийяд не привык размышлять  слишком  долго  и  более
полагался  на  помощь  Атта-Хаджа,  собственный  опыт  и...  И  доверчивость
мергейтов.
   - Даманхур. - Старец повернулся  к  шаду.  В  его  глазах  играли  хитрые
искорки, отчего Саккаремский владыка понял: сейчас лучше молчать и  со  всем
соглашаться. - Ты слышал, что сказал почтеннейший посол степного хагана?  Я,
как предстоятель веры, приказываю тебе завтра к  закату  уйти  из  Меддаи  и
сложить оружие. Если  ты  не  послушаешь  моих  слов,  на  тебя  падет  гнев
Атта-Хаджа и колосья твоего ратного урожая скосят  сабли  подданных  хагана.
Иди.
   "Так... - Даманхур почувствовал, как у  него  онемел  язык.  Сил  хватило
только на то, чтобы поклониться, заметить недоуменные взгляды  гвардейцев  и
медленно зашагать в сторону открытой двери, ведущей прочь из приемной  залы.
- Эт-Убаийяд, конечно, хитрит и пытается столь показательным жестом обмануть
мергейтов. А если нет? Если и над ним  нависло  проклятье  Самоцветных  гор?
Солнечный Атта-Хадж, помоги нам!"
   ...Шад почти уверовал в то, что судьба отвернулась  от  него.  В  течение
двух колоколов он сидел на покрытой бархатным  покрывалом  скамье  в  садике
своего скромного  дворца  и  не  желал  видеть  никого.  Компанию  Даманхуру
составляли лишь кувшины с  вином,  а  таковых  собеседников  оставалось  все
меньше и меньше. Если шаду изменил сам Учитель Веры -  это  конец.  Остается
лишь погибнуть в безнадежном бою.
   - Сын мой,  -  Даманхур  услышал  скрипучий  голос  эт-Убаийяда.  Аттали,
опираясь на свой посох стоял в двух шагах от каменного  диванчика  -  Отчего
тебя охватил порок уныния?
   - Вкупе с пороком пьянства, -  заплетающимся  языком  проговорил  шад.  -
Мудрейший, сказанные тобой слова следует принимать за истину?
   - Эль-Харф в своей Книге учит, - назидательно проговорил аттали, -  слово
лишь звук, несомый ветром и исчезающий в поднебесье.  Я  обманул  посла.  Он
засвидетельствует перед хаганом, что я принял условия Гурцата. Прости, но  я
спасал  Меддаи.  Теперь  перед  лицом  мергейтов  ты   станешь   не   только
бунтовщиком, но и богохульником. Не думаю, что это ухудшит  наше  положение,
но, по крайней мере, если степные тысячи пройдут  через  пустыню.  Священный
город останется неприкосновенным и я смогу защитить от голодной смерти  всех
людей, которые собрались здесь.
   - Ты поверил мергейтам? - вскинулся шад. - Соглашение нигде не  записано!
Как только я продолжу войну...
   - Я тебя прокляну, - скривился в безрадостной улыбке аттали.  -  Отрекусь
от тебя, может быть  даже  перед  лицом  Гурцата.  Если  он,  конечно,  сюда
приедет. Не мне учить тебя  искусству  политики,  шад.  Я  должен  сохранить
символ нашей веры - Меддаи. Разумеется, ты получишь золото  и  драгоценности
для ведения войны, но вслух я буду поносить тебя на  каждом  углу,  так  что
готовься.
   - От меня отвернется армия. - Даманхур приоткрыл рот.
   - Ничего подобного! Скажешь, что  аттали  впал  в  маразм  и  перепугался
мергейтов. Вдобавок две трети твоего войска - иноверцы.  Какая  им  разница?
Пока им платят, они хранят верность. Потом, когда все кончится, я  объяснюсь
перед народом. И у тебя появится изрядное преимущество: пусть сумасшедший  и
продавшийся мергейтам эт-Убаийяд проклинает  шада,  но  Даманхур  все  равно
стоит за свою страну. Может быть ты даже войдешь в исторические  анналы  как
Даманхур Освободитель. И вот еще что я сделаю: мардиб Джебри, который  знает
обо всем, завтра же вечером с  большой  свитой  священнослужителей  уедет  в
Дангару.  Там  они  начнут  распространять  слух,  что   аттали   эт-Убаийяд
повредился  рассудком  и  с  потрохами  куплен  мергейтами.  Затем   мардибы
Дангарского эмайрата выберут Джебри новым Учителем Веры. А я останусь здесь,
что бы ни произошло.
   - Я всегда знал, что ты мудр, - покачал головой шад. - Но ведь  ты...  ты
жертвуешь своим добрым именем, славой Меддай, божественным  предназначением,
дарованным тебе, как наследнику Эль-Харфа... Не слишком ли рискованная игра?
   - У меня сейчас одна цель, - тихо проговорил аттали, - спасти Саккарем  и
веру. Я слишком стар, и потом -  пусть  Атта-Хадж  разберется,  правильно  я
поступаю или нет. Пока это  единственный  выход.  Так  что...  -  Эт-Убаийяд
заново усмехнулся и, состроив на лице отрешенное выражение, провозгласил  со
странной, полубезумной интонацией: - Хвала  нашему  повелителю  Гурцату,  за
спиной которого стоят все боги мира! Ну как?
   - Омерзительно, - поморщился шад. - Однако не мне тебе  советовать.  Твою
волю направляет Создатель Мира. Кстати, когда мне уезжать и что  там  делают
послы?
   - Собирайся завтра с утра, - уже нормальным голосом ответил эт-Убаийяд. -
Послам дана полная свобода, я приказал  вернуть  им  оружие,  халитты  будут
относиться к мергейтам с почтительностью. Словом, о нашем небольшом заговоре
знают от силы человек десять - самые доверенные.  Сотники  халиттов,  высшие
мардибы... Мы все постараемся задурить этим варварам головы. Кстати  говоря,
я ведь недаром приказал тебе и твоей армии сложить оружие. Ты исполнишь  мой
приказ. Причем незамедлительно.
   - Что?! - взвился шад.
   - Когда войско складывает оружие? Правильно, когда оно побеждает.
   Аттали рассмеялся. Его смех больше напоминал куриный клекот, но явно  был
веселым. Затем эт-Убаийяд развернулся и, не  прощаясь,  ушел,  оставив  шада
наедине с последним кувшином акконского вина и своими мыслями.
   * * *
   Полуночные  области  Альбаканской  пустыни  отнюдь  не  считались  гиблым
местом, в отличие от ее сердца - Аласорского кряжа, поднимавшегося из песков
в  двухстах  лигах   к   полуденному   закату   от   Белого   города.   Даже
кочевники-джайды, для которых пустыня была родным домом и которую они  знали
даже  лучше,  чем  саккаремский  вельможа  -   свой   дворец,   остерегались
приближаться к Аласорским  холмам  и  обходили  их  на  весьма  почтительном
расстоянии, теряя время  караванщиков  и  просто  путешественников,  которым
требовались  проводники.  Нет,  никаких  природных   катаклизмов   наподобие
сжигающей все и вся жары, постоянных песчаных бурь  или  полного  отсутствия
водных источников поблизости от Аласора не наблюдалось, вовсе даже  наоборот
-  выбивавшиеся  из  барханов  обветренные  скалы   окружались   несколькими
оазисами, через хребет вела отличная, правда мощенная неведомо кем  и  почти
не разрушенная дорога, но...
   Многие столетия подряд Аласорский кряж считался "злым  местом".  Немногие
смельчаки,  обычно  иноземцы,  добиравшиеся  до   оазисов   и   умудрявшиеся
вернуться, рассказывали о белеющих на пустынных волнах костях  давно  павших
животных и погибших неизвестно отчего людей, о старинных развалинах,  доселе
сохраняющих  тень  прежнего  величия,  статуях  неизвестных  богов,   ночных
призраках, не дающих спокойно спать,  и  многом  другом.  Конечно,  подобные
слова можно было бы посчитать досужими вымыслами и  фантазией  одуревших  от
однообразия пустыни искателей сокровищ и приключений, но летописи  Саккарема
и Халисуна хранили в себе неопровержимые доказательства того, что к  Аласору
приближаться не следует.
   На первом месте, разумеется,  стояла  пятисотлетней  давности  история  с
исчезновением каравана, включавшего  в  себя  девятьсот  верблюдов  и  около
полутора тысяч человек, среди которых находился сын тогдашнего шада  (не  то
чтобы наследник, но претендовавший на престол). Сей упрямый молодой  человек
не внял предостережениям джайдов, сумел побороть страх проводников  огромным
вознаграждением в виде саккаремских золотых  шади,  вывел  направлявшийся  в
Меддаи караван на "короткую" дорогу... Ни животных, ни людей больше никто не
видел. Нападение разбойных шаек кочевников исключалось:  при  сыне  государя
находилась полутысяча охраны и  вдобавок  множество  известных  саккаремцев,
везших подарки Священному городу и  его  духовному  владыке.  Самая  крупная
банда, орудовавшая в те  времена  в  песках  Альбакана,  едва  ли  превышала
численностью пятьдесят человек - больше пустыня не прокормит.
   Вторым по значимости событием вокруг  Аласора  летописи  почитали  гибель
экспедиции нарлак-ского Университета в 991 году по общему счету. Вездесущие,
любопытные и наглые нарлаки, отмахнувшись от всяких "домыслов" и "суеверий",
отправились прямиком  к  проклятому  месту.  Уницерситетские  мэтры  не  без
оснований  предполагали  что  набредут  на  остатки  одного  из   древнейших
поселений  материка,  существовавшего  задолго  до  падения  Небесной  горы,
образования Самоцветных гор и самой пустыни Альбакан, бывшей около  полутора
тысяч лет назад цветущим краем, орошаемым ныне исчезнувшей рекой.
   Если саккаремцы сгинули в Аласоре без  следа,  то  некоторые  сведения  о
нарлакских путешественниках (из коих ни один  не  вернулся  домой)  получить
удалось. Семья джайдов, перекочевывшая перед сезоном песчаных бурь  ближе  к
закатному окоему  континента  и  ангарским  горам,  случайно  наткнулась  на
мумифицированные  сушью  пустыни  останки  человека  и   изрядно   траченный
пустынными хищниками  остов  лошади.  Кочевники,  конечно  же,  забрали  все
сохранившиеся вещи - вдруг пригодится? - но среди таковых обнаружились  лишь
несколько малоценных украшений и сумка, содержащая  ломающиеся  пергаментные
свитки.  Неподалеку  от  Дангары  джайды  попытались  их   продать   некоему
захолустному эмайру (ничуть притом  не  нарушая  закона  -  добыча  пустыни,
ставшая   добычей   людей,   являлась   освященной   уложениями    Саккарема
собственностью). Эмайр, на  счастье  ученых  мужей  и  летописцев,  оказался
человеком  образованным  и  большим  любителем  загадок.  Вскоре  списки   с
пергамента были пересланы им в Нарлак и Мельсину,  что  вызвало  откровенное
замешательство среди мудрецов Полуденной и Полуночной держав.
   Скорее всего, измученный бескрайним Альба-каном человек и вел отрывочные,
изрядно панические и почти бессвязные записи.  Впрочем,  слово  "бессвязные"
относится только к последним листам пергамента,  которые,  согласно  тексту,
заполнялись уже после вступления отряда нарлаков на мощеную дорогу  Аласора.
Из оных следовало, что некоторых поначалу обуяло  странное  безумие,  другие
отравились водой из источников, бьющих из полуразрушенных скал, третьи стали
жертвами неизвестных "баснословных тварей"... После же пришел  "Он".  Смутно
упоминаемое существо,  которое  автор  не  называл  никаким  другим  словом,
по-видимому, было очень хитрой и жестокой бестией, что, собственно говоря, и
вызвало недоверие многоученых старцев обеих столиц. "Чудовищ не существует!"
- это было главным  аргументом,  и,  надобно  сказать,  справедливым.  Твари
Нижней Сферы, частенько появлявшиеся в землях людей даже во времена Золотого
века, после катастрофы тысячелетней давности словно бы позабыли дорогу в мир
смертных. Мантикоры, гарпии, билахи, равахи - гигантские песчаные черви -  и
прочие существа, являвшиеся вымирающими представителями  древнего  животного
мира, уже давно были торжественно объявлены реликтами, а в сказки про  дэвов
или броллайханов верили только тупые простолюдины и дети. А зря.
   Содержанием Альбаканских свитков, объявленных подделкой, заинтересовались
только арранты, скупившие за бешеные деньги как оригинал, так  и  все  копии
(сумасброды, что возьмешь!), и  про  загадку  Аласора  в  обителях  мудрости
материка  быстро  все  забыли.  Правда,  никто  не  обратил  внимания,   что
малочисленная, но прекрасно оснащенная аррантская  экспедиция  к  пустынному
хребту, случившаяся через  полтора  года  после  находки  документов,  также
благополучно  исчезла.  Про  отдельных  соискателей   славы   и   богатства,
пытавшихся проникнуть в Аласор и впредь никогда не виденных в мире живых, не
вспоминал никто, кроме скорбящих родственников, если таковые оставались.
   ...Но теперь, в конце лета  1320  года  от  падения  Небесной  горы,  зло
Аласора по сравнению со злом Степи казалось столь незначительным  и  мелким,
что шад Даманхур с полного согласия не верившего в  сказки  дейвани  Энарека
решил дать главную битву именно у склонов Аласорского кряжа. За  один  вечер
было решено все. Гурцат не станет оставлять у себя в тылу мощную  и  сильную
армию, составленную из саккаремцев и  наемников  (которая  вообще-то  должна
быть "распущена"...), и в  слепой  гордыне  поведет  свои  лучшие  тумены  к
выветрившемуся хребту через пустыню. А это ни много ни мало -  два  суточных
конных перехода.  Степняки  устанут:  мергейты  и  их  кони  не  привыкли  к
невыносимой жаре пустыни  и  отсутствию  воды  -  Великая  Степь  прохладна,
наполнена влажными ветрами и десятками речек, стекающих с  гор.  Там  всегда
есть  корм  лошадям,  водопой,  в  Степи  не  следует   опасаться   буранов,
поднимающих в поднебесье тучи мелкой пыли и забивающего глаза и рот песка...
Армии шада тоже будет тяжело, однако она займет самую выгодную позицию -  на
склонах Аласора, в безлюдных оазисах, где достаточно воды и трав, а  к  тому
же, если начало битвы придется самое раннее на послеполуденные часы,  солнце
будет бить мергейтам в глаза. "Пусть оружием станет земля, небо  и  солнце",
как сказал один  из  Саккаремских  поэтов,  прославлявших  воинские  подвиги
государей Мельсины.
   Уговорившись с  аттали  эт-Убаийядом,  Даманхур  решил  послать  Гурцату,
стоявшему на восходном берегу Урмии,  оскорбительную  грамоту  -  пускай  ее
отвезут степные послы во главе  с  Мен-гу.  Там  Даманхур  изложит  в  самых
неприятных для хагана словах,  что  он  плевать  хотел  как  на  упомянутого
хагана, так и на приказы "перекинувшегося  к  противнику"  Учителя  Веры,  а
посему бросает вызов всей армии мергейтов и будет  ждать  ее  возле  склонов
Аласорских взгорий. Если хаган откажется встретиться с Даманхуром в открытом
бою, он навсегда обретет сомнительную  славу  труса,  испугавшегося  увидеть
своего главного врага лицом к лицу на поле брани.
   - Гурцат, вне всякого сомнения, примет вызов, - сказал Энарек,  наблюдая,
как доверенный писец заполняет под диктовку Даманхура  большой  пергаментный
лист. - Но, государь...
   - Что еще? - Шад недовольно посмотрел на своего  управителя.  -  Что  еще
теперь?
   - Если... - Предусмотрительный Энарек замялся.  Он  понимал,  что  слова,
произнесенные шадом и записанные в документе, который через  несколько  дней
окажется в руках у Гурцата, не просто  обидны,  но  оскорбительны  до  такой
степени,  когда  это  уже  не  прощают.  -  Если  хаган  степняков   прочтет
пергамент... Любые пути назад  будут  перерезаны.  И  потом,  как  нам  всем
известно, Гурцата влечет впер