Лангедок, не вороши дела тамошней аристократии, хлопот не оберешься".
   Ветер принес волну кислой, застоявшейся вони:  преющая  шерсть  и  свежий
навоз. Где-то поблизости ночует овечье стадо.  Не  к  нему  ли  держит  путь
выехавший из лагеря незнакомец? Решил прикупить барана на  завтрашнее  утро?
Не поздновато ли отправляться в дорогу?
   "Дугал.  -  Он  сбился  с  шага.  когда   в   памяти   ожил   полузабытый
издевательски-назидательный голос, обладатель коего вот уже как семь  -  или
восемь? - лет телесно пребывал в могиле, а душою - на небесах. -  Твоя  беда
не в том, что ты не  соображаешь.  Наоборот,  соображаешь  ты  даже  слишком
хорошо, да все как-то не в  нужную  сторону.  Оттого  постоянно  мечешься  и
опаздываешь. Когда ж я научу тебя думать, прежде чем бросаться вперед очертя
голову?" Он остановился так резко, что заскрежетали камни под ногами, охнул,
развернулся и помчался на запах,  пересекая  овраги,  лихорадочно  взбираясь
вверх но склонам. Вонь приблизилась, сделавшись почти нестерпимой,  на  краю
обширной лощины он заметил искомое -  тлеющий  костерок  и  россыпь  белесых
пятен. Собаки, находящиеся при стаде, почему-то не подали голос - то ли  еще
не учуяли его, то ли... Неужели он опять опоздал? Ну почему  всегда  так?  В
конце концов, это просто несправедливо!
   В пастуший лагерь он ворвался, позабыв  о  любых  предосторожностях,  уже
понимая, что вряд ли сможет изменить хоть что-то, просто отмечая увиденное в
памяти... Труп, валяющийся у  самого  костра,  -  горло  перечеркнуто  столь
глубокой раной, что непонятно, на чем держится голова. Тело в  луже  еще  не
свернувшейся крови возле растянутых на кольях  навесов  из  шкур  -  пытался
спрятаться, что ли? Мертвая собака, в припадке  безумной  ярости  истыканная
ножом. Остальные, видимо, сообразили разбежаться и укрыться  в  скалах.  Два
человека и пес. Сколько всего могло быть пастухов? Думай быстрее, думай!  По
меньшей мере пятеро - все ведь знали, что в окрестностях бродит волкодлак, и
наверняка не рискнули уходить в горы только вдвоем. Даже  если  в  живых  не
осталось никого, где может прятаться убийца? Хотя зачем  ему  прятаться?  От
кого? Он у себя дома. Мог даже прихватить кого-нибудь с  собой  и  растянуть
удовольствие...
   Вскрик. Слабый, далекий, еле различимый, но все  лучше,  чем  ничего.  Он
верхом или нет? Ушел своими ногами - вон скучает брошенная  лошадь.  Хоть  в
чем-то повезло. Еще бы один звук, подсказывающий, куда ушло это  чудовище  в
человеческом обличье... Снова вопль, на этот раз отчетливей и намного ближе.
Где-то неподалеку. Может, за соседним гребнем. Сколько ему придется бегать в
эту злосчастную  ночь?  Подкрадываться  уже  некогда,  хотя  такой  треск  и
мертвого поднимет на ноги. Ну наконец-то, йот он. Такие типы,  когда  заняты
своим излюбленным занятием, ни на что не обращают внимания.
   И все же ему не посчастливилось. Он сумел обойти свою  добычу  со  спины,
рассчитывая сбить с ног первым же хорошим ударом, но за мгновение до  прыжка
понял - его заметили. Все, что можно успеть  сделать  в  такой  ситуации,  -
слегка изменить направление движения и надеяться на лучшее.  Зверь  оказался
быстрее, чем он мог предполагать. За  удар  сердца  он  успел  развернуться,
выставить перед собой нож, больше похожий на маленький серп,  отточенный  по
обеим кромкам, а потом они покатились по камням, стараясь  овладеть  оружием
противника и задушить друг друга.
   Равнодушная холодная луна взглянула с недосягаемой высоты  на  затерянную
посреди Пиренейских гор узкую долину, на двух сцепившихся не на жизнь, а  на
смерть людей, и продолжила свое бесконечное странствие по темному небу. Люди
всегда занимаются такими глупостями, как уничтожение себе подобных. Стоит ли
обращать внимание на еще одну схватку из числа многих, творящихся этой ночью
на земле? Единственное, что могло встревожить  ночное  светило,  -  тень  на
вороном коне, более черная, нежели окружающие ее полосы голубоватого света и
мрака,  тень,  с  полуудивленной-полупрезрительной  усмешкой  следившая   за
поединком, точно не понимавшая, как у кого-то из смертных  хватило  глупости
напасть на одного из ее слуг. Тень не сомневалась в исходе  схватки,  однако
она, вернее, он не был лишен любопытства. Такое событие случается не  каждый
день. Стоит потратить несколько мгновений ради  возможности  понаблюдать  за
боем.
   * * *
   Время шлифует предметы куда лучше любого мастера, и  некогда  шероховатое
дерево теперь на ощупь больше напоминало гладкую шелковую  ткань.  Франческо
вертел свою добычу так и эдак, тщетно пытаясь сообразить  -  зачем  она  ему
понадобилась? Всего лишь деревянный кубок на короткой толстой ножке, с давно
стершейся резьбой по  краю.  Хороший  нож,  круглая  заготовка  из  чурбака,
три-четыре свободных дня - и он без труда изготовит такой же. Вещица  удобно
лежала в руке - и этим ограничивались  все  ее  явные  достоинства.  Скрытых
Франческо не усмотрел, хотя на всякий случай перевернул чашу и  постучал  по
донышку - нет ли какого тайника? Такового не обнаружилось, и он  задал  себе
безответный вопрос: ради чего он, рискуя не только своим добрым именем, но и
репутацией  своих  попутчиков,  пробирался  сюда  и  шарил  среди   пыльных,
охваченным тленом останков прошлого - ради никчемной безделушки?
   Шорох. Брякнули задетые металлические  кисточки,  гроздьями  свисавшие  с
вычурного  медного  светильника  высотой  в  полтора   человеческих   роста.
Франческо поспешно дунул на лампу, метнулся в  образованный  выступами  стен
закуток, стараясь успокоить бешено заколотившееся сердце и убеждая себя, что
в неясном звуке повинны обычнейшие  крысы,  бегающие  по  подземелью.  Юрких
серых зверьков не беспокоит  людское  предназначение  их  обиталища,  они  с
одинаковым нахальством проникают в тронный зал правителя страны, в священный
собор или  в  прославленную  веками  библиотеку,  сгрызая  все  мало-мальски
съедобное. Разумеется, это всего лишь крысы.
   Подозрительное шуршание не повторялось, однако на всякий случай он выждал
еще с десяток ударов сердца, растянувшихся на целый год, отчаянно  взывая  к
Мадонне и умоляя о двух противоречивых вещах: дать ему благополучно  уйти  и
не подозревать его в стяжательстве. У  края  сознания  промелькнула  ехидная
мыслишка: "Интересно, все начинающие грабители так трусят  на  первом  деле?
Еще немного, и я бы в штаны наложил, честное слово!"
   Он поколебался, решая, зажигать лампу или нет. Если скреблись не крысы, а
в подвал зашел человек  -  капеллан  или  кто-то  из  охраны  замка,  -  его
немедленно увидят, и страшно подумать, что тогда начнется. Можно попробовать
добраться до выхода вслепую, держась за стену, однако  такой  способ  займет
слишком много времени, он свалит парочку-другую раритетов, отец Уриен завтра
обнаружит, что в подвал наведывались, и опять-таки  последует  большой  шум.
Вдобавок хранитель  часовни  за  столько  лет  наверняка  вызубрил  перечень
хранящихся здесь вещей и может заметить исчезновение неприметной чаши. Вдруг
она намного ценнее, чем кажется?
   "Придется рискнуть, - с сожалением подумал Франческо. -  Мне  понадобится
свет, чтобы побыстрее добежать до дверей, потом я могу и обойтись".
   В суматохе, вызванной невнятными шорохами, он бросил  потухшую  лампу  на
сундук - но вот куда именно? Значит, сперва предстоит ее отыскать  -  хорошо
бы не скатилась с крышки сундука, иначе придется поползать по ледяному полу,
- зажечь и побыстрее уносить ноги. Впрочем, он зря беспокоится  -  вот  край
сундука и стоящая на нем медная лампа,  поблескивающая  округлыми  боками...
Поблескивающая? Значит, в ней отражается свет? Какой свет, откуда?
   Франческо оторопело покосился по сторонам, уверенный, что не  уследил  за
явлением пришлеца и его  безумному  предприятию  настал  вполне  заслуженный
позорный конец. Крипта оставалась по-прежнему темной, промозглой  и  пустой,
да и ореол появившегося мерцающего света составлял всего ничего - не  больше
локтя, как у самой захудалой свечки.
   Иное дело, откуда  исходили  еле  различимые,  блеклые  лучи  непонятного
окраса - зеленовато-серебристые, словно пробивающиеся сквозь толщу воды  или
многолетний слой пыли. Франческо отчетливо видел на их фоне  свою  ладонь  и
пальцы, крепко охватившие выпуклые стенки деревянной чаши.  Он  смотрел,  не
понимая увиденного. Старым потрескавшимся кубкам не полагается светиться. Не
полагается испускать еле ощутимое тепло. Конечно, мир полон чудес и загадок,
с этим никто не спорит, в одном только Ренне можно за всю жизнь не разгадать
и половины его потаенных секретов, однако какое  чудо  может  заключаться  в
грозящей вот-вот рассыпаться от старости чашке для воды или вина? Может, это
вовсе не чудо,  а  всего  лишь  его  собственное  разыгравшееся  от  страха,
окружающего мрака и одиночества воображение?
   В  самом  деле,  какие  чудеса  могут  быть  явлены  ему,  не  слишком-то
почтительному и усердному сыну достойных родителей, питающему  склонность  к
веселым дружеским  компаниям,  хорошеньким  девушкам  и  звукам  собственной
виолы, а не к поддержке  фамильного  дела  или  к  обучению  вещам,  могущим
принести в будущем пользу и доход. Он прекрасно знал,  какое  мнение  о  нем
бытует  в  семействе  Бернардоне  и  среди  ближайших  родственников:  "Этот
мальчишка ни на что не  пригоден,  кроме  как  тратить  отцовское  добро  да
развлекаться дни и ночи напролет!" Робкие возражения  матери,  утверждавшей:
"Все дети таковы, дайте ему вырасти,  тогда  он  еще  себя  покажет",  никто
всерьез не принимал. Франческо Бернардоне суждено оставаться паршивой  овцой
тихого родного городка - так  гласило  мнение  общества  и  его  собственное
предчувствие. Ему хотелось успеть взять от  жизни  все  возможное:  покойную
тишину монастырских библиотек; новые города и  страны,  новых  людей,  новые
песни; победный скрежет стали  о  доспехи  поверженного  противника;  улыбку
женщины, за которую стоит  умереть  и  ради  которой  хочется  жить;  тысячи
восходов и закатов, бесконечные дороги... При первой оказии он с  величайшим
удовольствием удрал в далекую Францию и не спешил домой. Библейский  блудный
сын завершил свои странствия там, откуда начинался его  путь,  -  у  родного
очага, значит, и он когда-нибудь вернется... Но позже.
   Он  не  подозревал,  насколько  красив  в  этот  миг:  с  блуждающими  по
настороженному  лицу  прохладно-голубоватыми  отсветами,  упавшей   на   лоб
вьющейся  челкой  и  сосредоточенным  взглядом  глубоких  темных  глаз.  Ему
предстояло принять решение. Взять кубок - стать вором, и  не  просто  вором,
святотатцем и осквернителем  священного  места,  не  взять  -  сожалеть  всю
оставшуюся жизнь о  добровольно  упущенной  возможности  разгадать  одну  из
загадок мира.
   "Люди не должны соваться туда, где они ничего  не  понимают",  -  шепотом
произнес Франческо, осторожно поставил  деревянную  чашу  на  прежнее  место
(неяркий свет  мгновенно  начал  меркнуть,  словно  втягиваясь  в  крохотные
трещины), зажег фитиль в  лампе  и  направился  к  выходу.  Он  благополучно
добрался  до  кирпичной  арки,  отделявшей  закуток  подвала,   остановился,
прислушиваясь -  точно,  тихий  крысиный  писк,  -  и,  резко  повернувшись,
бросился обратно. Схватить кубок и упрятать его за пазуху - дело  нескольких
мгновений. Быстрое скольжение между скопищем драгоценных и никому не  нужных
реликвий, скользкое  прикосновение  к  бронзовым  прутьям  входной  решетки,
щелканье закрывающегося замка...
   Он немного постоял, привалившись к мокрой кладке и еле слышно всхлипывая.
Видят Небеса, он не хотел этого делать, но что-то (или кто-то?) толкнуло его
под руку и заставило взять непонятную чашу, до сих пор хранившую тихое тепло
- как пригревшееся и спящее маленькое животное. Теперь она принадлежала ему,
и следовало хорошенько обдумать, как с ней поступить.  С  ней  и  книгой  из
библиотеки замка. Книга беспокоила его гораздо  больше,  нежели  совершенная
только что кража. Книга и судьба канувшего в осеннюю ночь Мак-Лауда, который
знал больше, чем все они, вместе взятые, но не  собирался  раскрывать  своих
секретов.
   "Если он не вернется, что же нам тогда делать? -  Франческо  поднялся  по
короткой лестнице из подвала,  очутившись  в  полуденном  притворе  часовни,
осторожно приоткрыл маленькую потаенную дверь  (она  запиралась  на  обычный
засов, который ничего не стоило скинуть,  просунув  лезвие  кинжала  в  щель
между створкой и косяком), выбрался  на  верхний  двор  замка  и  облегченно
перевел дыхание. Высоко над ним в безоблачном небе сияла луна  -  серебряная
монетка, брошенная Вечностью в море ночи. Дугал  и  Гай  почему-то  называли
нынешнее октябрьское полнолуние охотничьим.
   - Ladro,14 - еле слышно хихикнул он и вздрогнул  от  собственного  смеха,
похожего на скрежет. - Все они здесь безумцы, и ты вскоре станешь таким же.
   Оглядываясь по сторонам, он поспешно скатился  по  лестнице  в  пустынный
нижний двор, юркнул в тень, пропуская  стражников.  Он  уже  видел  дверь  в
нижнем ярусе одной из полуденных башен Ренна, когда  до  его  слуха  донесся
вкрадчивый, мурлыкающий голос, и он не сразу понял, что обращаются именно  к
нему.
   "Поймали! -  зашелся  в  истошном  вопле  внутренний  голос.  -  Поймали,
поймали, они все знают, они найдут чашу, обвинят во всем тебя, скажут  -  ты
волкодлак!.."
   "Замолчи, - ледяным тоном приказал Франческо, и, как  ни  странно,  голос
сразу послушался,  издав  на  прощание  нечленораздельное  бульканье.  -  Не
паникуй. До двери осталось не больше десятка шагов. Сохраняй спокойствие, и,
возможно, уцелеешь".
   Двоих молодых людей, преграждавших ему путь, он узнал сразу - на давешней
вечеринке  им  не  слишком  понравилось  его  присутствие,  и,  если  бы  не
вмешательство монны Бьянки, неизвестно, чем бы  все  кончилось.  Мурлыкающий
ласковый голос принадлежал стоявшему позади них высокому  блондину,  Гиллему
де Бланшфору, и, заметив выражение его лица, Франческо  невольно  попятился,
по возможности незаметно нащупывая висевший на бедре  кинжал.  Эти  трое  не
обратили бы никакого  внимания  на  его  попытку  вынести  всю  сокровищницу
Ренн-ле-Шато или убить владельца  замка  Ему  уже  доводилось  видеть  такой
взгляд - подозрительно блестящий и кажущийся слегка отсутствующим - и его не
раз предупреждали: в таких случаях благоразумнее плюнуть  на  достоинство  и
бежать без оглядки.
   Франческо не пугала возможная драка - в конце концов, он носил клинок  не
ради украшения и в случае настоящей опасности не раздумывая пустил бы его  в
дело. Он боялся, что на уме  у  этой  троицы  нечто  худшее,  чем  заурядное
желание проучить зарвавшегося купчишку, и во всем грешна злая шутка природы,
наделившей его слишком привлекательной внешностью.
   Двери библиотеки стояли незапертыми, но, войдя. Гай очутился в недрах еле
слышно шуршащей темноты и пожалел, что не догадался захватить с собой  лампу
или хотя бы свечу. Немного привыкнув, он уловил еле  заметное  пятно  света,
дрожавшее на изогнутом потолке, и сообразил, где находится  его  источник  -
распахнутая дверь на втором этаже.  Ему  пришла  в  голову  мысль  крикнуть,
оповещая о своем приходе, но, подумав, он не решился - громкие  звуки  столь
же не подходили для этого места, как болтовня в церкви во время службы.
   Поэтому он просто добрался до узкой, чуть шатающейся под ногами лестницы,
поднялся и направился по балкону в сторону неяркого манящего огонька.  Между
незакрытой створкой и косяком оставалось достаточно места,  чтобы  осторожно
заглянуть и убедиться собственными глазами:  верхние  помещения  башни  тоже
отданы под царство книг. Пятерка длинных  свечей,  воткнутых  в  причудливый
серебряный подсвечник, освещала расположенный слева от двери закуток:  стол,
затолканная под него и  еле  тлеющая  решетчатая  жаровня,  пара  табуретов,
накрытый мешковиной узкий топчан и приколоченные к стене полки с обычнейшими
тарелками и какими-то  пузатыми  колбами.  Хранитель  библиотеки  жил  прямо
здесь, посреди доверенных его стараниям пергаментов, свитков и фолиантов.
   - Входи, входи, - приглашающе скрипнули из-за темного скопления шкафов. -
Я-то гадал, кто нынче ко мне пожалует: этот догадливый  итальянский  мальчик
или ты. Или он прячется позади тебя?
   - Добрый вечер. - неуверенно произнес сэр Гисборн. - Нет, я один...
   - Скорее уж доброй ночи. - Отец Ансельмо выбрался на свет, раздосадованно
помахал зажатой в руке книгой и сердито заворчал: - Нет  худшего  проклятия,
чем крысы в библиотеке - по своей неграмотности они не  испытывают  никакого
почтения к тому, что попадается им на зуб. Хорька  завести,  что  ли,  пусть
ловит? Или этого египетского зверя - кошку?
   - А домовых у вас разве нет? - спросил Гай, привыкший, что в  большинстве
замков Острова крыс и прочих нежелательных квартирантов гоняют эти маленькие
создания, похожие на животных, но наделенные толикой разума.
   - Поразбежались. Какие домовые  в  Ренн-ле-Шато?  -  Монах  посмотрел  на
замершего в дверях гостя и фыркнул: - Да ты не стой, проходи. Тебе, сын мой,
похоже, здешние секреты уже поперек горла встали?
   Гай кивнул,  осторожно  присаживаясь  на  табурет,  выглядевший  покрепче
своего соседа. Отец Ансельмо покопался в недрах шкафа,  отгораживающего  его
жилье от библиотеки,  извлек  и  невозмутимо  водрузил  посреди  стола  пару
глиняных кружек и необычный узкогорлый кувшин из  черной  глины,  украшенный
оранжевыми фигурками людей и плывущих кораблей.
   - Во всем следует блюсти умеренность, - провозгласил он, разливая  густое
багровое вино с ощутимым сладковатым запахом. - Как в питии, так и в  погоне
за чужими  тайнами.  Сдается  мне,  твои  друзья  пренебрегают  сиим  мудрым
правилом, а ты, решивший держаться в стороне, маешься  от  скуки,  сознавая,
что все интересное проходит мимо тебя.
   - Они мне ничего не говорят, - вдруг пожаловался молодой  человек.  -  Им
некогда тратить время на вдалбливание мне тех вещей, которые они  схватывают
с первого раза. Я могу понять, что вокруг творится нечто  неладное,  и  все!
Стоит мне задуматься над всякими вопросами вроде "почему?", "кому выгодно?",
"к чему это приведет?", и мне начинает казаться, будто у меня вместо  головы
дырявая бочка, откуда все вываливается.
   - Может, оно и  к  лучшему?  -  мягко  спросил  библиотекарь.  -  Господь
пожелал, чтобы кто-то из смертных уродился сообразительнее прочих, а кому-то
вместо смекалки досталось нечто  иное.  Ты,  как  я  понял,  не  отличаешься
быстротой ума, зато наверняка умеешь хранить доверенные тайны и быть хорошим
другом. Разве можно желать большего?
   - Я стараюсь, - смутился  Гай.  -  Просто  иногда  мне  досадно  за  свою
тупость. Например, эта книга... И Дугал, и Франческо сразу поняли,  что  она
такое... - Он помолчал и, непривычно робея, спросил: - Святой  отец,  вы  не
расскажете де Транкавелям...
   - Что ваша веселая компания не слишком представляет,  в  какую  передрягу
угодила, и надеется только на  счастливый  случай?  -  довершил  фразу  отец
Ансельмо и совершенно по-птичьи нахохлился. - Полагаю, если ко мне не станут
чрезмерно назойливо приставать с расспросами, я промолчу. Но  да  будет  мне
позволено узнать, как вы вообще затесались в сие коловращение секретов?
   - Так получилось, - не нашел лучшего  ответа  Гай.  -  Долгая  и  путаная
история.
   - Молодежь, - укоризненно протянул монах. - Все-то им  надо  испытать  на
себе. Вот и допрыгались Ренн - это вам не логово львов, а змеиная нора.
   - Почему же вы остаетесь здесь? -  резче,  чем  требовалось,  осведомился
Гай. - Ради книг и относительно благополучного житья?
   - И ради нескольких не совсем загубленных душ, - без  малейших  признаков
обиды покачал головой отец Ансельмо. - А еще -  чтобы  отвечать  на  вопросы
настойчивых и упрямых юнцов вроде  тебя.  Ты  ведь  шел  сюда  с  намерением
вытрясти из меня вс