йчас
любуется войско. Полутысяча Амара  разгромила  внезапной  атакой  лагерь,  в
котором остались родичи и нукеры  "гостей"...  Они  тоже  сейчас  говорят  с
богами. Если кто и улизнул в ночи  -  не  страшно.  Сегодня  же  в  кюрийены
Боро-хойна,  Худжирта,  Эртая  и  других  отправятся  гур-цатовы   сотни   и
наместники с поручением набрать новых воинов для грядущей войны.
   Да, ханов было одиннадцать... И один едва не удрал.
   "Не будь Илдиджинь женщиной, которую должно  чтить  любому  воину,  -  со
сдержанной яростью додумал Гурцат, - я отдал бы ее на  растерзание  шакалам.
Или приказал бы нукерам отвести  ее  в  пустую  степь  за  два  перехода  от
кюрийена и бросить там! Маленькая змея!"
   Хаган злился не без повода. Его собственная жена, одна из  красивейших  и
умных женщин становища, изменила Гурцату! Илдиджинь более всего чтила мать и
племя, из которого она происходила, - шайбани, кочевавших до вчерашнего  дня
под рукой Худук-хана. Илдиджинь скрыла  его  в  своей  юрте,  покусилась  на
нукера Непобедимых...
   Кстати, о нукере.
   - Техьел, - чуть шевельнув  губами,  позвал  Гурцат.  Войско,  окружившее
белую юрту и священного коня Сультая, бесновалось, слыша речи Ховэра и мешая
большому сотнику говорить. Впрочем, Ховэр  теперь  мог  умолкнуть  -  нукеры
поняли, что от них хочет повелитель. - Техьел, подойди!
   Справа  мелькнул  добрый,  отделанный  зеленым   бисером   и   маленькими
самоцветными камнями халат саккаремская  шапочка  Техьел-батора  съехала  на
затылок, а сам он мягко и почти незаметно преклонил колени  чуть  позади  от
Гурцата.
   - Что прикажет Потрясатель Мира?
   - Скажи главному евнуху, - Гурцат по-прежнему смотрел вперед, будто и  не
было Техьела рядом, - чтобы оставил у  Илдиджинь  только  одну  девушку  для
прислуги. И пускай заберет обратно мои подарки. Она недостойна их.
   - Услышано, - кивнул Техьел и, решив,  что  хаган  отпускает  его,  начал
отползать назад.
   - Стой, - буркнул Гурцат чуть громче, и богатырь в зеленом халате  замер.
- Имя нукера, убившего Худук-хана, - Менгу?
   - Истинно, повелитель, - ответил Техьел. - Менгу,  десятник  Непобедимых,
сын Алтана из кюрийена Байшинт.
   - Разыщи. Подари новый чапан. И вот  еще...  -  Гурцат  запнулся,  что-то
прикидывая. - Поставь его командиром Бронзовой сотни  Непобедимых.  Прежнего
сотника отправь в его улус. Он уже седой... Молодые воины не слишком опытны,
зато горячи. Пусть командуют безусые.
   - Менгу доказал свою верность владыке, - согласился Техьел. - Я исполню.
   - Иди, - бросил Гурцат и вслушался в царивший  вокруг  шум.  Техьел-батор
исчез, будто его и не было никогда.
   Ближе к вечеру хаган собрал Большой Круг. Однако теперь  в  совет  вождей
были допущены командиры его верного  войска,  шаманы  и  посланники  племен,
изначально сохранивших верность Гурцату.
   Порешили так: один тумен остается в Степи и  хранит  земли  мергейтов  от
побежденных, но еще несломленных  меорэ,  засевших  на  Лисьем  полуострове.
Когда будут собраны все колена и великая армия  скроет  под  копытами  своих
коней берега Идэра на тысячу полетов стрелы, хаган  поднимет  над  пределами
Закатного материка Золотого Сокола и его крылья заслонят своей  тенью  новые
владения степного народа.
   Гурцат приказал еще двум туменам следующим же утром снимать юрты, идти  к
полуденной границе Степи, встать там лагерем и дожидаться остальных. Большой
сотник Ховэр должен был отправить в Халисун  и  Нардар  тайных  посланников,
чтобы те разыскали в дальних городах Заката  мастеров,  способных  построить
боевые машины - огромные деревянные башни, с  помощью  которых  можно  будет
преодолеть высокие стены саккаремских каменных улусов. Гурцат отдал  Хо-вэру
все золото, какое  нашлось  в  его  становище,  -  подкупить  ремесленников,
искушенных в знаниях о строительстве из дерева.
   Большой Круг спросил вождя: "Великий хаган, но ведь мергейты договорились
с шадом Мельсины никогда не нападать друг на друга. Шад помог нам избавиться
от пришельцев из-за  моря.  К  чему  платить  неблагодарностью  сидящему  на
золотом троне? "
   "Саккарем огромен, - ответил хаган. - Нам, мергейтам, ни к  чему  зеленые
холмы шада, поросшие винной ягодой, и леса у берегов океана. Но вспомните  -
от полуночной границы Саккарема на десять конных переходов в сторону городов
тянется такая же степь. Травы, реки, текущие с гор... Как много  стад  могли
бы пасти на этих угодьях мергейты и  жить  счастливо  до  времени,  пока  не
зарастут раны нашей собственной земли! Мы, если верить легендам,  происходим
родом  именно  из  этих  краев.  Если  человек  возвращает  себе   то,   что
принадлежало  предкам,   разве   это   преступление   перед   законом,   как
саккаремским, так и степным? Когда мы были слабы, шады из Мельсины медленно,
хитростью, подкупом, а иногда и открытой войной теснили нас  к  полуночи,  к
самым иссушенным пространствам. Мы идем вернуть свое!"
   Гурцат  говорил  правду.  Мергейты  и   саккаремцы   действительно   были
отдаленными  родственниками,  ведущими  свой  род  от  единого  прародителя.
Когда-то, в незапамятные времена, еще до падения Небесной Горы и воздвижения
Самоцветных  гор,  не  существовало  кочевых  степняков  и  подданных  шада.
Разделение случилось только после сошествия Звездного Огня, ночи,  длившейся
три года, и Бесконечной Зимы.
   Пращуры, оставшиеся на полуденном берегу океана, по синей груди  которого
можно было добраться до неизвестного никому материка, где жили люди с черной
кожей, смешались с местными смуглыми и  большеглазыми  племенами,  другие  -
уцелевшие после великого бедствия - перекочевали к полуночи и закату, забыв,
как возделывать  поля  и  растить  хлеб.  Когда  тысячу  лет  назад  впервые
заговорили о Мельсине,  городе,  поначалу  основанном  мудрыми  аррантами  и
носившем имя Мельсания,  никто  в  Степи  не  догадывался,  что  зарождается
великое государство. Арранты вскоре ушли - на их далеком острове непрестанно
сменялись цари, тратившие золото не на обустройство дальних  колоний,  а  на
войну меж собой, и  в  Мельсанию  пришел  один  из  вождей  варваров  -  так
просвещенные островитяне именовали все другие народы, кроме своего.
   Вождь  назвал  себя  шадом,  подчинил  окрестные  племена,   переименовал
старинный аррантский город в более привычную саккаремскому языку Мельсину  и
начал стяжать новые владения. Потомки  первого  шада,  вдохновленные  речами
Провозвестника Эль-Харфа, который первым нашел волшебные Кристаллы в пустыне
и основал Мед дай, забыв о родстве с мергейтами, начали изгонять их дальше к
полуночи, в сухую солончаковую степь.
   Мергейты - разрозненные, невеликие  племена  -  не  могли  устоять  перед
натиском нарастившего мощь полуденного соседа. Кочевали степняки уже  давно,
искать новые пастбища  для  них  было  делом  привычным,  вот  и  нашли  они
предгорные луга на склонах  хребта,  разделяющего  континент  напополам,  да
более плодородные равнины у берегов океана и на  границе  полуночных  лесов,
где жили странные  белокожие  люди  с  рисунками  на  теле  и  поклоняющиеся
нечистым животным - ворону,  оленю,  а  то  и  вовсе  ядовитой  извивающейся
гадине-змее.
   ...Никто не спорил с Гурцатом. Новый Большой Круг, услышав слова  хагана,
молчаливо согласился. Приказы Великого, Победителя меорэ и Сотрясателя основ
мира будут выполнены. Никто не задумался над тем, что  упомянутые  в  титуле
Гурцата "Основы мира" потряс не он, а некие  неведомые  боги,  купающиеся  в
пламени огненных гор, возвышающихся на далеких  и  теперь  уже  безжизненных
островах меорэ.
   Мир сдвинулся с места. Предвечный Огонь, изгнавший  бородатых  дикарей  с
насиженных мест, продолжал теснить народы,  даже  не  знавшие  о  зеленых  и
жарких клочках суши  посреди  океана,  заставил  мергейтов  уйти  из  Степи,
сохранявшей спокойствие вот уже больше тысячи лет...
   Меорэ  подтолкнули  степняков,  те  займут  место  детей   Атта-Хаджа   -
саккаремцев, а куда затем подадутся верные слуги  шада  Даманхура  -  ведает
лишь Таинственный и Непознаваемый создатель Вселенной и  его  многочисленные
отпрыски, взявшие под покровительство народы этого мира.
   Оно не помнило прошлого. Для Него не было  Времени.  Оно  не  знало,  что
происходит вокруг, за каменными стенами, окружившими Его жилище.
   Оно различало доносившиеся из-за  скорлупы  темного  и  прохладного  дома
звуки жизни невиданных и удивительно слабых существ уже давно - может  быть,
день, а может быть, бесчисленные столетия. Кто они, эти твари?
   Оно  постепенно  научилось  слушать  их  мысли  (ага,  значит,   странные
маленькие твари владеют разумом и чувствами! Это дано лишь Великим, но  вряд
ли Великие будут задумываться о том, как добыть какой-то "хлеб" для  себя  и
семьи) о какой-то "Смерти" или "Детях".
   Что такое "семья"? Источник знания? Пища? Некая мудрость? Непонятно...
   Существа определяли в своих мыслях некие таинственные и неясные  понятия.
Оно не знало, о чем говорят ничтожные твари, срок  жизни  которых  выделялся
лишь кратким, почти незаметным мгновением Его существования.
   Впрочем,  какая  разница?  Новый   мир,   новые   чудеса,   сопутствующие
неизведанному и тайному...
   Оно жило здесь совсем недолго. Оно с трудом вспоминало вихрь, захвативший
Его где-то в неизмеримых далях; в самых дальних  уголках  неясного  сознания
Оно хранило отблеск синего огня, выпущенного из руки  Большой  Твари,  огня,
ввергнувшего Его в этот мир.
   Это  -  мир?  Скопище  бесполезных  и  отягощенных  ненужным  им  разумом
созданий, наказанных Изначальным Светом проклятием мысли! Оно знало, что Его
наказали.
   Оно помнило слово "наказание". Это означало что-то  неприятное,  тяжелое,
окрашенное не в серебристый цвет радости или розовые тона удовольствия, но в
грязную серо-коричневую краску. Оно, пытаясь забыть, превратило свой  дом  в
са-моцветъе  ярких  синих,  золотистых,  изумрудных  и  алых  кристаллов,  а
вдобавок до сих пор продолжало смешивать цвета, добиваясь новых и все  более
необычных оттенков.
   Оно смогло выжить только потому, что узнало: в мыслях существ этого  мира
можно найти пользу. Твари не знают, как важны их чувства. Не знают, как  они
могут быть сильны.
   Чувства нужно только подтолкнуть. Сдвинуть с места.
   Оно ждало,  что  скоро  примет  гостей.  Вернее,  гостя.  Гостя,  который
принесет Ему новое царство.
   Царство - что может означать это понятие? Название? Имя?
   Сейчас Оно молчало, привычно наслаждаясь мерцанием красок,  воплотившихся
в камень.
   * * *
   Менгу,  разумеется,  представлял,  что  каменный  улус  окажется  большим
поселением. Но, когда сотня подошла к стенам Шехдада, у  молодого  командира
буквально отвисла челюсть: в Степи никто и никогда  не  возводил  подобного.
Отвесная глиняная стена  поднималась  над  всадниками  на  три  человеческих
роста, а огромная башня над  воротами,  выложенная  старательно  обтесанными
прямоугольными камнями, выглядела неприступной.
   - Танхой, - подозвал Менгу своего помощника, несколько беспомощно  озирая
стену. - Туда можно только взлететь, как птица! Однако у меня и моих нукеров
нет крыльев.
   Пятидесятник дозволил себе мимолетную улыбку. Что ж, Менгу можно понять -
сотник всю жизнь провел среди  равнин,  в  дальнем  кюрийене,  отстоящем  на
многие переходы от границы Степи. Он не  видел  возвышающиеся  на  семьдесят
пять локтей каменные укрепления Эль-Дади, не ходил торговать с караванами  в
сторону Дангары или Мельсины - городов, при виде которых хотелось встать  на
колени, думая, что их создали не руки людей, но богов.
   - Скажу так, - фыркнул Танхой, - стена глиняная,  на  деревянной  основе.
Последний раз обновлялась много лет назад, видишь трещины?
   Менгу кивнул. Действительно,  окружавший  Шехдад  вал  выглядел  довольно
старым.
   - Ворота рассохлись от жары, - спокойно  продолжал  пятидесятник,  острым
глазом рассматривая жалкую твердыню саккаремского  пограничья,  -  щели  меж
досок.  Башня,  как  погляжу,  едва  держится.  Не  упала  бы  на  головы...
Сакка-ремцы слишком давно жили в мире.
   Менгу понял, о чем  говорил  Танхой.  Если  в  каменном  улусе  давно  не
обновлялись юрты и ограда, значит, они  обветшали  и  в  силах  человека  их
разрушить. Разве мергейты не перетягивают два раза в  год  войлок  на  своих
жилищах и кибитках, чтобы защитить себя от ветра  и  холода,  когда  избитая
непогодой ткань начнет рваться? Верно говорят люди: саккаремцы  -  никчемный
народ. Разве можно так пренебрегать заботой о своем становище?
   Слева от возвышения толстой и казавшейся мергейтам безобразной  башни  на
стене стояли люди. Менгу, глаз которого различал сокола, парящего наравне  с
облаками в зимний вечер, без труда  рассмотрел  нескольких  мужчин  в  ярких
ча-панах (кажется, такая одежда  в  Саккареме  называется  халат?)  и  робко
выглядывавшую из-за облупившегося  зубца  девицу  с  открытым,  а  вовсе  не
повязанным по местному обычаю полупрозрачным шарфом лицом.
   Ближе всех к краю  стены  находился  высокий,  почти  на  полторы  головы
длиннее  остальных,  человек.  Менгу  углядел,  как  под  его  правой  рукой
взблеснул солнечный лучик - рукоять сабли, - заметил сияющий густой небесной
синевой узкий тюрбан с пером и голубовато-серый с едва  заметными  блестками
(наверное, очень дорогой) халат. Не иначе, хан.
   - Буду с ними говорить,  -  не  то  вопросительно,  не  то  утвердительно
произнес сотник. - Пусть откроют ворота и признают владычество хагана. Тогда
никого не тронем. Только молодых мужчин заберем.
   - Правильные слова. - Танхой сдвинул белую шапку на затылок и  вытер  пот
со лба. Солнце поднялось высоко, приближаясь  к  середине  дня.  Становилось
очень жарко. - Но лучше отправь десятника. Вдруг саккаремцы начнут  стрелять
из луков? Зачем Бронзовым лишаться сотника?
   - Бояться стрел этих прирожденных рабов? - искренне  возмутился  Менгу  и
бросил на Танхоя тяжелый недоумевающий взгляд. Неужели  пятидесятник  решил,
что он испугается? - Я еду к стене. Если хочешь, давай со мной.
   - Когда тебя убьют, - безразлично-спокойно  ответил  не  раз  бывавший  в
битвах, а потому благоразумный  Танхой,  -  я  стану  командовать  сотней  и
выполнять приказ великого хагана. Отошли десятника.
   Менгу только скрипнул зубами, подумав про себя: "Трус!", и,  ударив  свою
лошадку пятками по бокам, сорвался с места. Командиры  десятков,  как  один,
посмотрели на старика Танхоя, но тот даже не  пошевелился  и  только  крепче
сжал повод. Его вид говорил:  "Решение  сотника  -  закон.  Не  двигаться  с
места".
   Поднимая пыль на широкой дороге, ведущей к  воротам,  небольшой  мохнатый
степной конек рванулся к стенам городка. Менгу резко осадил  скакуна,  когда
тот уже  был  готов  свернуть  в  сторону,  чтобы  не  налететь  на  большую
деревянную дверь с двумя створками, ведущую в обнесенный крепостью улус.
   Менгу знал закон. Пускай противник сначала увидит, с кем имеет  дело,  и,
если более смел, подаст голос. Посему сотник некоторое время гарцевал  перед
воротами, вызывающе глядя  на  ставшие  такими  близкими  лица  саккаремцев,
выглядывавших из широких  бойниц,  и  отметил  про  себя  -  во-первых,  они
напуганы, во-вторых, йе понимают, что происходит.
   Конечно, не понимают. С заката и восхода Шех-дад обходили тумены Гурцата,
ничуть не обращавшие внимания на маленькое становище, но внушая его  жителям
прямо-таки благоговейный ужас, исходящий от мощи Степи. Пока еще  невели-дой
- лишь три десятка тысяч мергейтов двинулись в путь.
   Менгу, не дождавшись приветствия от  саккаремского  хана,  перегнувшегося
через стену, чтобы рассмотреть нежданного гостя, выкрикнул:
   - Эй! Кто будет со мной говорить? Короткое замешательство наверху. Сотник
приметил, что хан в синем тюрбане будто бы испугался, но  затем  нашел  силы
ответить:
   - Я, Халаиб, милостью солнцеликого шада Даманхура...
   Остальные красивые саккаремские слова Менгу пропустил  мимо  ушей,  благо
понял не слишком много - он не очень хорошо знал  местное  наречие.  Конечно
же, язык подданных шада немногим отличается от  говора  степняков,  но  люди
владыки золотого трона очень любят украшать свои  речи  тяжелыми  и  пышными
словами. Главное Менгу узнал - как прозывают хана. Теперь можно  говорить  с
ним на равных.
   - Мое имя Менгу, - прокричал сотник в ответ. - Бронзовая сотня повелителя
Степи, вечного хагана Гурцата, сына Улбулана! Открывайте ворота!
   - С чем ты пришел? - Человек с саблей и в красивом халате был  немолод  -
это Менгу увидел сразу. Старше на двадцать, а то и на двадцать  пять  весен.
Следовательно, мудрее и сумеет заговорить непрошеному собеседнику зубы.  Это
уж наверняка... Поэтому Менгу попытался не слушать  дальнейшие  слова  вождя
каменного улуса.
   - Откройте ворота, - упрямо повторил мергейт, - и мы пощадим всех женщин,
старых мужчин и детей.  В  твоем  улусе  останется  десяток,  который  будет
смотреть за порядком. Ты здешний правитель?  -  Менгу  помедлил,  на  всякий
случай дожидаясь ответа на  очевидный  вопрос.  -  Если  так,  правителем  и
останешься. Только дашь обещание ходить в битву под властью хагана  Степи  и
не знать другого господина.
   На  стене  раздалось  возмущенное  и  испуганное  одновременно   шуршание
голосов. Чуткий слух Менгу выделил голос хана:
   - Берикей! Дай самострел!
   "Что такое самострел? - подумал Менгу, наткнувшись на незнакомое слово. -
Что бы это ни было, оно может быть опасным".
   - Уходи! - Человек в серо-синей одежде вновь показался высоко над головой
степного сотника. Его руки сжимали  незнакомое  Менгу  приспособление  -  на
узком деревянном  ложе  было  укреплено  некое  подобие  небольшого,  словно
детского, лука. Такими игрушками развлекаются малыши в предгорных кюрийенах,
играя в охотников. Детские стрелы могут сильно  ушибить  кролика  или  щенка
степной собаки, но никак не убить - чего же бояться человеку?
   - Видишь дым?  -  Менгу  едва  сдерживал  смех.  Угрожать  ему  маленькой
игрушкой? Саккаремцы безумны! Сотник чуть развернулся в седле и вытянул руку
к полуночному восходу. Там догорала деревня, в  которой  он  взял  рабов.  -
Хочешь, чтобы твой улус превратился в пепел? Хочешь, чтобы твои соплеменники
умерли? Открой ворота!..
   Чик! С-с-с...
   Хан Шехдада ответил не словами,  а  выстрелом.  Менгу  показалось,  будто
щелкнула сухая ветка в костре, а потом раздалось шипение  искры,  взлетающей
над пламенем в ночное небо. Искра оказалась очень горячей - будто обугленной
палкой ткнули в левую руку рядом с плечом.
   Стрела - короткий болт с древком из неизвестного Менгу черного  дерева  и
четырехгранным, очень тяжелым наконечником - разорвала кожу и часть мышцы на
плече, пролетела дальше, ударившись о круп лошадки, вошла в ее плоть  и  там
застряла до половины. Лошадь, тонко завизжав, поднялась  на  дыбы,  и  Менгу
едва сумел ее сдержать. Он плохо  понимал,  что  произошло.  По  руке  течет
кровь, всегда послушный и даже  в  чем-то  робкий  скакун  беснуется,  будто
демон, живущий в пещерах Полуденных гор, а...
   А наверху, на стене, смеются. Так, будто увидели  забавного  сумасшедшего
или удивительного урода из отверженных, которые слоняются по Степи,  добывая
пропитание у людей, которым показывают свои извращенные природой члены.
   "С-смеетесь?..  -  зашипел  Менгу,  не  открывая,  однако,  рта.  Ярость,
сдержанная в словах, явственно проявилась в его мыслях. -  Назад!  К  своим!
Танхой присоветует, что делать... Пусть они не слушали меня, но  не  слушать
хагана..."
   Лошадь почти не повиновалась и сильно хромала, двигаясь обратно к  сотне,
выстроившейся полумесяцем. Менгу ощущал, как у кобылки утяжелилось  дыхание,
и видел, как на гладкой, темной шее выступила грязная  пена.  Она  пала,  не
дойдя  двадцати  шагов  до  Танхоя,  сидевшего  на  своем   скакуне,   будто
бесчувственный идол, вырезаемый из дерева закатными мергей-тами.