й  части
города,  справа  от  надвратной  башни,  злобно  рычало  пламя,   охватившее
деревянный дом купца Миджирхана. А ведь благородный  торговец  так  гордился
своим жилищем, на постройку  которого  пошли  лучшие  стволы  из  предгорных
кедровых рощ!
   - Почтение славному вейгилу! - Вернулся  Берикей,  вспотевший,  с  мокрым
лицом. Халаиб заметил, что молчавшая и будто бы застывшая в  полусне  Фейран
глянула на молодого сотника с интересом и какой-то смутной надеждой.
   - Что? - отрешенно спросил Халаиб.
   - Прикажи, - скороговоркой продолжил Берикей, - перенести городскую казну
в подвалы своего дома, туда, где хранятся сухие фрукты и кувшины с вином.
   Халаиб поднял взгляд на десятника и уже открыл было рот, чтобы произнести
злую отповедь - к чему сейчас заботиться о сундучках с золотом? - но Берикей
опередил его, сказав:
   - Я спрячу под домом всех твоих  родичей,  места  хватит.  Если  начнется
пожар, они останутся живы - там хороший настил. Пусть  даже  здание  рухнет,
никого не придавит. Они смогут отсидеться несколько дней, пока  мергейты  не
уйдут.
   - Ты думаешь...  -  Халаиб,  глядя  в  узкие  глаза  десятника,  внезапно
растерял свой воинственный пыл, но ему снова не дали закончить фразу.
   - Да, - чуть заметно кивнул Берикей, - нам не устоять. Очнись,  господин,
и посмотри вон туда.
   ...Немногим ранее городские воины, следуя приказам  десятников  и  эмайра
Джендека, на удивление быстро собравшего почти пять  десятков  всадников  (в
основном своих друзей, родичей и знакомых эмайров-землевладельцев), сняли  с
ворот два кованых деревянных  запора,  распахнули  одну  из  створок,  и  на
дорогу,  ведущую  к  Шехда-ду,  вылился  поток  всадников,  восседавших   на
породистых длинноногих конях.
   Яркие цветные халаты, бесценные шелковые  тюрбаны  с  перьями,  сверкание
камней на эфесах сабель и перстнях - менее  всего  это  походило  на  боевую
вылазку. Словно благородные саккаремцы  вдруг  решили  поехать  на  охоту  и
затравить джейрана, а то и степного волка.
   - Атта-Хадж!!! - Саккаремский боевой клич  прозвучал  не  грозно,  скорее
скучновато, будто горячий  воздух  заглушал  его,  а  звуки  запутывались  в
солнечных лучах. Отряд под командованием Джендека даже не держал строй - они
просто рванулись вперед, на топтавшуюся в отдалении кучку  мергейтов,  туда,
где находился сотник и болталось длинное желтовато-синее знамя,  привешенное
к украшенному конским хвостом древку.
   - Что они делают?! - сквозь зубы  прошипел  Берикей,  ударив  кулаком  по
крытому высохшей глиняной замазкой зубцу стены. - Ослепли? Не замечают,  что
степняки разделились на три отряда!
   И вдруг десятник личной охраны  городского  управителя  перегнулся  через
стену и заорал:
   - Сто-ойте! Назад!
   - Бесполезно. - Вейгил почему-то отрывисто хихикнул, и у  него  дернулось
веко. - Никто тебя не слышит.
   Два отряда мергейтов, ушедших вдоль стен  Шехдада  разбрасывать  огненные
стрелы, повернули обратно. Джендек или кто-либо из  его  маленького  конного
войска не оглядывались назад - они увлеченно нагоняли внезапно  сдвинувшихся
с места степняков под знаменем.  Последние,  увидев  приближающегося  врага,
решили не искушать удачу и отступить. Более быстрые кони саккаремцев  обошли
маленькую  группу  степняков  справа  и  слева,  Джендек   постепенно   взял
противника   в   клещи,   огненными   полосами    взметнулись    к    солнцу
клинки-шамшеры...
   - Пришел служитель Атта-Хаджа, - расслышал Халаиб глухой  голос  Берикея,
успевавшего  наблюдать  и  за  полем,  и   за   событиями   на   укреплении.
Градоправитель раздраженно отмахнулся. Какой еще служитель? Старый Биринджик
погиб, а кроме него, в Шехдаде нет  посвященных  мардибов.  Управителя  куда
больше волновало жутковатое представление под стенами.
   - Кольцо в кольце, - пробормотал  Халаиб.  Ему  внезапно  стало  холодно,
словно и не было солнечного дня да марева от нагретой  земли.  Джендек-эмайр
совершил непростительную ошибку,  позволив  менее  спесивым  и  не  обуянным
самомнением простецам-мергейтам обвести себя вокруг  пальца.  Нет  сомнения,
саккаремская  конница  непобедима,  но,   когда   противник,   к   тому   же
превосходящий в  численности,  применяет  описанный  во  всех  трактатах  по
военному искусству ход под названием "Удав, пойманный в петлю",  даже  самые
опытные воители могут оказаться на грани поражения.
   У отряда Джендек-эмайра еще оставалась возможность если не  победить,  то
хотя бы отступить без  особых  потерь  и  вернуться  в  город.  Стоило  лишь
приказать   перестать   преследовать   неожиданно   побежавших   мергейтских
командиров и отвернуть вправо. Но, во-первых, благородные  саккаремцы  редко
слушаются чьих-либо приказов, а во-вторых, вся полусотня  отлично  видела  -
степняки испугались, а значит, отдали победу. Их можно перебить за несколько
мгновений - никто и никогда не должен показывать в битве,  пусть  даже  и  в
маленькой, спину.
   И вдруг все переменилось.
   Три десятка отступавших мергейтов внезапно развернули коней,  выстроились
плотной кучкой  и  позволили  (что  за  недомыслие!  Или  просто  варварская
глупость?) себя окружить. Шехдадцы налетели на врага с  радостным  ожиданием
близкой победы - сейчас будет уничтожен этот отряд степняков,  затем  придет
очередь двух других. Зря подданные хагана разделили свою сотню...
   Джендек выбрал целью молодого  сотника  мергейтов  -  очень  уж  хотелось
привезти его голову в город и гордо, под  завистливым  взглядом  управителя,
бросить на ступени храма Атта-Хаджа. Господин Халаиб струсил  и  не  решился
участвовать в вылазке из города, его телохранители тоже. Пусть  тогда  слава
победителя степняков достанется одному Джендек-эмайру! А  когда  царственный
шад со своей многотысячной армией придет  мстить  мергейтам  (не  позже  чем
через седмицу конные лавы Мельсины войдут в Степь, неся  на  остриях  сабель
наказание варварскому народу!), Джендек будет обласкан милостью солнцеликого
Даманхура. Смелость подданных нравится великим правителям!
   Сотник мергейтов - его саккаремец опознал по рыжей лисьей шапке с хвостом
и перевязанной какими-то  грязными  тряпками  левой  руке  -  отчего-то  был
слишком спокоен. В его глазах не мерцал тусклый страх, какой обычно бывает у
баранов на бойне. А именно бойню сейчас собирался учинить Джендек-эмайр.
   - Атта-Хадж!! -  Он  направил  коня  прямо  к  высокому  мергейту,  сталь
звякнула о сталь - вонючий степняк неплохо владел клинком и отлично держался
в седле, хотя левая рука у него почти  не  действовала  и  он  не  мог  даже
ухватиться ладонью за гриву коня, чтобы сохранять равновесие.
   Краем глаза Джендек замечал, как его воины ранили двух мергейтов, как был
убит старший сын Мезил-эмайра из отдаленного поместья Эс-За-биб, - что ж, он
умер со славой, во имя неколебимого Саккарема и золотого трона шада.
   Мергейты начали сдавать - саккаремцы куда лучше,  чем  степняки,  владели
искусством клинкового боя, их шамшеры были несколько длиннее  узких  степных
сабель, да и отряд Джендек-эмайра насчитывал куда больше воинов. Еще немного
- и можно  будет  с  честью  уйти  обратно  к  стенам  Шехдада,  оставив  на
истоптанной  копытами  земле  залитые  кровью  трупы  нежданных   гостей   с
полуночной равнины.
   -  Атта-Хадж!  -  Джендек,  обмениваясь  ударами  с   мергейтом-сотником,
чувством,  присущим  лишь  воину,  понял,  что  выкрик  был  не  победным  и
атакующим, а напуганным.
   Джендек против своей воли обернулся, расслышав  позади  злые,  каркающие,
чужие голоса. Какая ошибка! Мергейты, ушедшие  поджигать  город,  успели  на
помощь своему предводителю и его немногочисленным охранникам!
   На саккаремцев обрушился град сабельных ударов с двух сторон - в  лицо  и
из-за спин. Кольцо в кольце.  Неразрывные,  намертво  замкнувшиеся  стальные
кольца.
   Чтобы спастись, Джендеку нужно было иметь не две руки, а четыре. Младшего
брата эмайра, прикрывавшего спину, убили почти сразу, слуга, находившийся по
левую руку, раненым упал под копыта лошадей... Джендек отбил прямой  рубящий
удар, нанесенный каким-то стариком-мер-гейтом, потерявшим в гуще битвы белую
четырехугольную  шапочку  и  теперь  сверкавшим  серебряно-седыми  волосами,
увязанными в узел на затылке. Новую сине-золотую молнию Джендек  не  увидел.
Достаточно было того, что она вонзилась, промелькнула  где-то  среди  синевы
небес и, поразив шею прямо под челюстью, исчезла.
   Джендек  успел  подумать,  что  молнию  сжимала   коричневая,   загорелая
человеческая ладонь.
   - Хорошо, Менгу! - Саккаремец, теряя сознание, уже валился  из  седла  на
землю, когда вдруг услышал это восклицание. Послышался ликующий ответ:
   - Да, Танхой! Мы победили!
   Жгучий, белый солнечный свет нежданно померк, тело Джендек-эмайра уже  не
почувствовало удара о землю.
   Саккаремец с удивлением заметил, что темнота,  сгустившаяся  сразу  после
удара стальной молнии, расступилась, оставляя  место  бесчисленным  звездам.
Под его ногами находилась каменная плита, а сразу за  ней  над  бездонной  и
мрачной пропастью взлетал, переливаясь  оттенками  радуги,  едва  различимый
призрачный мост.
   "Тоньше волоса и острее лезвия клинка, - вдруг подумалось саккаремцу.  Он
опустил взгляд и рассмотрел  в  колеблющемся  свете,  что  посейчас  сжимает
богатую рукоять меча-шамшера. - Оставить? Меч  у  меня  тяжелый...  Нет,  не
брошу".
   Напротив, на другом берегу, возле выложенной золотом и  малахитом  двери,
стоял человек в зеленом халате и тюрбане. Отсюда невозможно  было  различить
его лица, но Джендек прекрасно знал, кого видит.
   Он знал, что находится за дверью.
   Или думал, что знал.
   Джендек-эмайр,  некогда  подданный  солнцели-кого  шада   Даманхура,   не
колеблясь, вступил на невидимый мост.
   Мост чуть заметно дрогнул, но выдержал.
   Фарр атт-Кадир, милостью Незримого владыки и разумением храмового сторожа
Ясура внезапно ставший мардибом  города,  впервые  в  жизни  не  нашел,  что
сказать.
   Особенной  красивой  речи,  служившей   во   славу   божества,   храмовых
воспитанников наставники обучали специально, дабы они впоследствии  доносили
народу слова Поднебесного и Вечносущего. У Фарра и без того с  детства  язык
был хорошо подвешен, да и несколько лет послушничества не прошли  даром.  Но
сейчас... Многомудрейший Биринджик полагал, что, всячески  охраняя  учеников
от общения с внешним миром, он добьется от  мальчишек  должного  смирения  и
лучшего понимания  вековечных  истин,  изложенных  в  Книге  Провозвестника,
каковой писал ее со слов самого  Атта-Хаджа,  открывшихся  Эль-Харфу  многие
столетия назад.
   Посему ученики, если и выходили со двора храма в  город,  то  только  под
присмотром Ясура, обходя стороной разнообразные вместилища греха  и  порока:
духаны, где в подвалах можно было воскурить траву, вызывающую  сколь  яркие,
столь и нереальные сны; базар, лавки купцов;  единственный  на  весь  Шехдад
дом, где обитали распутные женщины. Ученики, получая незаметные  другим,  но
чувствительные зуботычины от сторожа, имели право только раздавать милостыню
нищим, присматривать за больными да тяжко  работать  -  почтеннейший  мардиб
полагал, что молодой человек, решивший служить  Атта-Хаджу,  должен  познать
все тяготы мирского бытия. Чистка выгребных  ям  и  прудов,  работа  в  поле
вместе с феллахами или труды  на  конюшне  безмерно  утомляли  и  раздражали
учеников,  но  разве   скажешь   что-нибудь   супротив   приказа   господина
Биринд-жика?
   Правда, труды послушников служили не только укреплению их тела и  разума,
но и благу храма - мальчишки получали за работу  какие-никакие,  но  деньги.
Биринджик, разумеется, забирал их себе, оставляя послушникам лишь по  одному
медному  ассарию,  на  который  и   приличных   сладостей-то   купить   было
невозможно... И вообще, какие  сладости?  К  чему  баловать  тело,  ибо  сие
приводит к избалованности духа?!
   Ни Фарр, ни другие воспитанники мардиба не представляли,  что  происходит
вне стен храма или города, - мир для  них  ограничивался  познанием  древней
мудрости,  многоразличными  науками  да  именовавшимся  Шехдадом   маленьким
клочком бескрайнего материка, населенного людьми и нелюдями, полного чудес и
тайн, доступных не зримо, но только в книгах.
   Ясур, сторож и воспитатель, не слишком одобрял такой подход Биринджика  к
обучению и, хотя не смел впрямую возражать  белобородому  марпибу  частенько
разговаривал с юными послушниками по-своему. Ясур разумел то, о чем не ведал
отшельник мардиб.  Он  мог  рассказать  о  других  странах,  давних  войнах,
просветить в простейших житейских вопросах - как  расплатиться  с  иноземным
купцом и что ему нужно сказать, почему  весной  шерсть  стоит  дешевле,  чем
осенью, в какой лавке  Шехдада  лучше  купить  пергамент  или  папирус...  А
вечерами на втором дворе храма, отделенном от  скромного  домика  Биринджика
стеной в два человеческих роста, Ясур показывал желающим, как  обращаться  с
саблей или кинжалом или победить врага в кулачном бою.  Последнее  не  очень
получалось, ибо сторож был однорук.
   Однако, сколь бы яркими и поучительными ни  были  рассказы  Ясура  о  его
молодости, прошедшей в непонятных для молодежи  битвах  и  стычках,  сегодня
Фарр понял - настоящая война выглядит совсем по-другому.
   Атт-Кадир, нежданно  получивший  серебристо-белое  облачение  мардиба,  с
неподобающей духовному званию поспешностью  взлетел  вслед  за  Берикеем  по
лестничным ступеням на галерею,  обводящую  башню  над  воротами  города,  и
замер, раскрыв рот. Разве что слюна с угла губ не стекала.
   Отсюда, с высоты, было хорошо  видно,  как  постепенно  занимаются  огнем
дома,  на  которые  с-неба,  как  казалось,  падали  комочки  пламени,   как
бестолково роящиеся на загаженной конским навозом площади у  ворот  горожане
мечутся вправо-влево, едва  подчиняясь  приказам  десятников  управителя,  и
как...
   "Это война? - Взгляд Фарра непроизвольно упал на  поле  перед  городскими
стенами. - Та война, о которой с таким вдохновением повествовал Ясур?"
   Сторож храма молча стоял за спиной  атт-Кадира  и,  прищурившись,  озирал
окрестности. Посмотреть на него - бесстрастная статуя!  Ясур,  словно  и  не
было двадцати лет службы у Биринджика и долгих тоскливых вечеров за  оградой
храма (где, правда, его кормили и в конце каждой луны мардиб одаривал  двумя
золотыми шади за работу), видел давно знакомую и почему-то  радующую  сердце
картину. Будто бы вернулась молодость,  давние  и  прочно  забытые  времена,
когда Ясур был темноволос, хорош собой и отлично  управлялся  обеими  руками
что с оружием, что с трактирной едой или военной добычей.
   Мергейты добивали  отряд  Джендек-эмайра.  На  взгляд  мирного  селянина,
шехдадского  купца,  а  то  и  благородного  эмайра,  с  детства  привыкшего
обращаться с оружием, но видевшего кровь только  на  неосторожно  полученных
ссадинах или на  спинах  наказываемых  плетью  провинившихся  феллахов,  это
выглядело жестоко, но для воина... Ничего необычного. Это бой, и здесь могут
отрубить руку или распороть клинком шейные  жилы.  Только  в  легендах  раны
выглядят красиво - перевязанная голова героя, струйка  крови,  стекающая  по
щеке или, на худой конец, скрытый  под  шелковой  черной  повязкой  вытекший
глаз...
   Ясур отлично понимал, что  привело  Фарра  атт-Кадира  в  ужас.  Храмовый
послушник не то чтобы не видел,  но  даже  и  слышать  не  мог  о  подобном.
Разрезанные безжалостным железом тела, вывалившиеся  внутренности,  бурлящая
розовая пена на обнаженных легких, стекающий  по  халату  кал  из  порванных
саблей кишок... Вонь, предсмертные крики, просьбы  добить,  обращенные  и  к
противнику, и к своим, брызги крови на лицах победителей и  ставшие  липкими
от крови рукояти  шамшеров...  Никаких  колышущихся  под  солнцем  знамен  -
единственное знамя степняков выбили из рук нукера, и сейчас оно валялось под
копытами лошадей, - нет рева труб и злобно-торжествующего грохота барабанов,
отсутствует полководец в серебряной кольчатой броне и  цветными  перьями  на
шлеме, повелитель, ведущий свою блистательную армию к победе.
   Ничего  нет.  Есть  только  маленький  захолустный  городок  на   границе
Саккарема и Степи, рядом с которым мергейты учинили резню  и  который  падет
еще до заката.
   - Фарр, - шепнул Ясур сзади, наклонившись к уху молодого мардиба. - Фарр,
послушай меня не как наставника - сегодня после полудня я перестал им  быть,
- а как человека, который много воевал. Надо уходить. Прятаться.
   - Что? - тупо переспросил атт-Кадир. - Зачем?
   - Нас больше. - Ясур покосился на стоявшего неподалеку Халаиба.
   Градоправитель, защищенный стеной, просто стоял, опустив голову, не зная,
что делать дальше. Он мог разобраться с купеческими пошлинами  или  жалобами
заносчивых благородных эмайров  друг  на  друга,  мог,  собрав  два  десятка
воинов, уничтожить стоянку разбойников, появившихся в округе, но что  делать
сейчас?.. Как противостоять нашествию? Пускай рядом с Шехдадом одна  поганая
сотня мергейтов, но посейчас, от самого рассвета и до последних предзакатных
часов, в отдалении идут мимо Шехдада, к полудню, сотни сотен...
   - Кого "нас"? - Фарр немного пришел в себя и начал соображать. - Посмотри
на степь!
   - Наверняка ихний шад, пусть  его  сожрут  ночные  твари,  -  не  повышая
голоса, ответил стороне храма, - послал к нам всего один маленький отряд. По
виду не больше сотни. Горожан в Шехдаде почти три тысячи. Но, думаешь,  хотя
бы один из двадцати сумеет взять в руки оружие и не порезаться?
   - Ну? - Атт-Кадир с  трудом  удерживал  в  ставших  непослушными  пальцах
переплетенную в черную кожу Книгу Провозвестника  Эль-Харфа,  которую  решил
прихватить с собой на стену.
   - Купцы слишком боятся за свое имущество и  склады,  -  криво  усмехнулся
Ясур и положил ладонь на плечо Фарра. Последний вдруг начал успокаиваться  -
Ясур умудрен многими летами жизни и подскажет, что делать. Сторож продолжал:
- Всех благородных выбили, сам видел. Степняки кидают огненные стрелы. Долго
гасить возникающие пожары мы не сумеем...
   - Ну? - повторил Фарр.
   - Купцы и семьи благородных, - совсем  тихо  произнес  Ясур,  -  заставят
Халаиба сдать город еще до заката.
   -  Это  невозможно!  -  новый  мардиб  Шехдада  едва  не  закричал,   но,
почувствовав на своем плече твердые и почти железные пальцы Ясура, притих.
   - Возможно, - кивнул храмовый сторож. - Так всегда бывает.  И  вейгил,  и
остальные надеются на великую армию шада, да живет он  тысячу  лет.  Думают,
будто к рассвету сюда придут конные тысячи из Мельсины или Дангары и вышибут
мергейтов обратно в Степь. Так вот, Фарр, ничего подобного не случится.
   - Почему?
   - Потому что солнцеликому шаду Даманхуру нет до нас дела, - ответил Ясур.
- Для него это нападение столь же неожиданно. Он должен  будет  защищать  от
орды плодородные земли на полудне, купеческие города и конные  заводы.  Нами
он пожертвует.
   - А-а... - протянул Фарр  и  неуверенно  напомнил:  -  Но  за  нами  сила
Атта-Хаджа! Он не бросит свой народ!
   Ясур вдруг вытянул шею и, прищурившись, осмотрел дорогу  перед  воротами.
Мергейты собрались  в  единый  отряд,  будто  держа  общий  совет.  Одинокий
всадник, отделившись от сотни, поехал к стенам Шехдада.
   - Незримый высоко, и, поверь, он сейчас будет защищать Мельсину и  своего
наследника - щада. - Голос сторожа был глух и бесстрастен. -  Вечносущий  не
удостоит нас взглядом, как и ты не смотришь на кота, терзающего полевку.
   - Это несправедливо... - выдавил, бледнея, Фарр. Сторож, похоже,  говорил
правду.
   - Справедливо, - твердо сказал Ясур. - Лучше  пожертвовать  малым,  чтобы
спасти большее. И мы должны поступить так же.
   - Как? - вытаращился атт-Кадир. В глубине души  он  понимал,  что  должен
остаться здесь, на стене, тем более что светит солнце, Атта-Хадж смотрит  на
землю,  а  зн