всего  за  два  дня  преодолело  все
Междуречье от реки до  реки  и,  переправившись  через  Урмию,  ворвалось  в
Халисун... Лет двадцать пять минуло... Тогда моя сотня шла  от  рассвета  до
рассвета, не останавливаясь на отдых или трапезу. Сухие  лепешки  жевали  на
ходу, запивая кислым вином. А ты жалуешься!.. Спишь  каждую  ночь,  идем  мы
медленно, не торопясь".
   Надобно сказать, что Фарр вовсе не жаловался. Первые  дни  у  него  жутко
болели ноги и невероятная усталость заставляла погружаться в черный  тяжелый
сон, едва только Ясур приказывал  устроить  привал.  Однако  через  какое-то
время Фарр начал ощущать, что ходьба почти доставляет ему  удовольствие,  и,
если бы не постоянное чувство голода, пересекать степь на своих двоих  стало
бы даже немного приятно. В Шехдаде никто  и  никогда  не  ходил  по  равнине
пешком - только на лошадях или, в  крайнем  случае,  верблюдах,  которые  на
восходе Саккарема были редкостью и покупались  у  гуртовщиков  из  Халисуна.
Сейчас, продвигаясь вдоль границы владений  Золотого  Трона  и  бесконечной,
уходящей в неведомые и таинственные дали полуночи Вечной Степи,  приходилось
рассчитывать лишь на удачу и собственную выносливость.
   Больше всего Фарр уставал не телом, но душой. За пять  дней  вокруг  лишь
однообразная пыльная степь,  где  взгляд  останавливался  только  на  редком
голубоватом цветке, неизвестно каким образом выжившем под  огненными  лучами
солнца, да крупной хищной птице, иногда кружившей над безбрежной равниной.
   Вполне естественно, что воду можно было найти только  на  дорогах  или  в
местах,  где  раньше  жили  люди,  -  на  брошенных  стойбищах  овчаров  или
коневодов. Хвала Атта-Хаджу, Незримому и Всеведущему, Ясур чуял воду,  будто
охотничья собака - след лисицы, и безошибочно выводил Фарра к источникам или
давным-давно выкопанным  по  приказу  управителя  области  Шехдад  колодцам,
выложенным  камнями.   Власти   Саккаре-ма   всегда   заботились   о   благе
путешественников и своих  подданных.  В  жаркой  степи  без  воды  никак  не
обойтись.
   Без еды,  впрочем,  тоже.  Небольшой  запас  сухих  фруктов  и  вяленого,
отвратительно соленого мяса,  прихваченный  во  время  бегства  из  Шехдада,
подошел к концу  почти  мгновенно.  Оставались  только  черствеющие  хлебные
лепешки, дравшие высушенное степным воздухом горло. Ясур удрученно покачивал
головой, наблюдая, как запас провизии подходит к концу, и прекрасно  понимал
- найти еду в ближайшей округе  невозможно.  Лето,  степь  высохла,  пастухи
угнали стада в предгорья, к сладким и сочным травам, деревни  остались  либо
на полудне, либо за спиной - возле Шехдада. И возвратиться туда невозможно -
все разорено прошедшей ордой степняков.
   Была на то милость Атта-Хаджа  или  просто  удача,  обычно  сопутствующая
одиноким путешественникам, неизвестно.  Ясур  убил  джейрана  из  небольшого
табунка, проходившего на самом рассвете третьих суток дороги  мимо  стоянки,
устроенной на ночь. Фарр, проснувшись, понял,  отчего  ему  снилось  жареное
мясо - возле костра лежала окровавленная туша  подросшего  детеныша  степной
газели, а Ясур, нарубив  саблей  тонких  веток  кустарника,  разжег  большой
бездымный костер и сушил над огнем вырезанные из  бедра  неудачливого  зверя
куски мяса.
   - Откуда ты его взял? - слабо вопросил Фарр, чувствуя,  как  сжимается  в
судороге пустой желудок и в животе урчит так громко, что, кажется, услышат в
самой Мельсине.
   -  Потом  научу,  -  усмехнулся  Ясур,  с  удовольствием  посматривая  на
валявшийся поодаль ремешок, которым  он  обычно  прихватывал  пустой  правый
рукав рубахи и халата. Пращу соорудить несложно, гораздо труднее подобраться
к чутким-джейранам и запулить камнем в глаз детенышу, отставшему от  матери.
Хвала Предвечному, попал с первого раза...
   Несказанное удивление охватило Фарра вечером пятого дня - он  различил  в
сумерках пятнышко костра, разведенного на брошенном стойбище возле  колодца,
к которому направлялись они с Ясуром. Старик коротко приказал Фарру  лечь  в
траву и затаиться, сам же отправился разведать -  не  мергейты  ли  устроили
привал? Он долго отсутствовал, а  когда  Фарр  начал  всерьез  беспокоиться,
издали послышался крик:
   - Фа-арр! Пойди сюда! Бояться нечего! Юноша поднялся,  привычно  отряхнул
некогда белый, а теперь серовато-бурый  от  степной  пыли  халат  мардиба  и
уверенно  пошел  на  голос.  Уж  коли  Ясур  позвал,  значит,  действительно
опасности никакой нет. Наверное, пастухи остановились на ночевку.
   Это оказались не пастухи. Когда Фарр появился в свете костра, он заметил,
что вокруг разведенного в открытом  глиняном  очажке  огня  сидят  несколько
женщин с маленькими детьми, двое или  трое  старцев  и  полдесятка  молодых,
сильных и увешанных оружием мужчин.  Одеты  по-саккаремски:  халаты,  темные
тюбетейки с вышитым узором, старики в  тюрбанах,  но  отнюдь  не  богатых  -
простолюдины.  Сидевший  у  костра  Ясур,  уже   разговорившийся   с   самым
представительным седобородым и дородным стариком, завидев Фарра,  вскочил  и
неожиданно склонился в наипочтительнейшем поклоне.
   - Мы ждем тебя, почтенный мардиб, - сказал Ясур, не поднимая  взгляда.  -
Присаживайся же к огню.
   "Хороший из меня мардиб, - подумал Фарр, чувствуя,  как  жжет  на  голени
рана, оставленная острой степной колючкой. - Грязный халат, тюрбан, будто  у
нищего, холщовый мешок за спиной, хожу босиком... Лучше бы ты молчал,  Ясур.
И вообще, когда мы один на один, ты меня  шпыняешь,  будто  слугу,  а  когда
появляются люди... Фарр  атт-Кадир  снова  становится  мардибом,  служителем
Незримого".
   Как Фарр ни хотел узнать, что за люди собрались возле старинного колодца,
задать вопросы ему не позволили. Мигом возле  костра,  окруженного  высокой,
выложенной глиной и камнями оградой (чтобы горящий сушняк не снесло ветром),
появился потертый коврик, "почтенного мардиба" усадили,  налили  из  бурдюка
кобыльего молока, а затем угостили похлебкой. Фарр вовсе не понимал,  отчего
эти мужчины и женщины всерьез приняли его за служителя Атта-Хаджа, -  обычно
священнослужители величественны, на их белоснежных одеяниях нет ни пятнышка,
они носят богатые туфли и  красивый  камень  на  тюрбане...  Мардибы  стары,
степенны, украшены уважаемой всеми  серебряной  бородой.  А  здесь  какой-то
безусый юнец, грязный и пропыленный.
   Ясур, как и положено верному слуге мардиба, устроился  за  правым  плечом
Фарра и молча наблюдал. Сам атт-Кадир, от голода не обращавший  внимания  на
почтительные взгляды незнакомых ему людей, ел похлебку из  сушеного  мяса  и
сладких корешков, отхватывая крепкими  зубами  куски  сухой,  но  казавшейся
сейчас такой вкусной пшеничной лепешки, и не думал ни о чем.  Наконец-то  он
оказался среди своих,  настоящих  саккаремцев.  Вкусная  еда,  умиротворяюще
трещит костерок, можно выпить дрянного, но столь чудесного вина...
   Он не заметил, как сожрал полкотелка, и только тогда сообразил, что  еда,
скорее всего, готовилась для всех. Смутившись, Фарр оставил  плошку,  глянул
на  старика,  с  которым  прежде  беседовал  Ясур,  и  неуклюже  поклонился,
благодаря,
   - Сосуд моего сердца переполнился розовым вином счастья, - вычурно  начал
седобородый,  заметив  взгляд  Фарра.  Мигом  стало  ясно,  что   он   здесь
предводительствует, как и положено по всем людским законам самому старшему и
умудренному жизнью мужчине. - Моя семья, происходящая  из  Хадруна,  что  на
полдень  от  этого  места,  благодарит  мардиба  за  принятую  им   скромную
трапезу...
   "Хадрун, - вспомнил Фарр, - это наши, из  шехдадской  провинции.  Большой
торговый поселок на главной дороге, ведущей к  Табесину.  Беженцы.  Как  они
спаслись, вот интересно?"
   Фарр ощутил сильный тычок Ясура, незаметно ударившего "мардиба" сзади,  и
тотчас понял, что нужно  делать.  Благодарить  пока  не  следовало,  мирские
разговоры, по уложению  Провозвестника,  можно  вести  только  после  захода
солнца, которое больше чем наполовину уплыло за горизонт, оставляя степь под
ликом узкого месяца и загорающихся в окутывающемся тьмой  ночи  небе  звезд.
Вспоминая, как обычно говорил погибший в Шехдаде Бириндяэдк, Фарр  поднялся,
обратился лицом к закату - то есть в сторону, где находился  священный  храм
Мед дай, - а затем снова пал на колени и, коснувшись лицом  земли,  произнес
первые слова молитвы:
   - Во имя Царя Царствующих, Отца Мира и всех людей, да  будет  благословен
он сам и его божественная Дочь! Во имя всех богов, что были  его  сыновьями,
во имя любезного нашим сердцам мира и во славу Атта-Хаджа...
   Небеса померкли, и только на закате пылала ярким неземным светом  звезда,
висящая над далеким Мед дай. Фарр знал, что  Предвечный  услышит  молитву  и
ответит.
   - Да пребудет всегда с нами имя твое, Атта-Хадж...
   Фарр и Ясур распрощались с беженцами из Хадруна  тотчас  после  рассвета.
Злой и невыспавшийся Фарр старательно скрывал плохое настроение от почтенных
старцев и позволил себе лишь по-змеиному шикнуть на Ясура, который с утра не
слишком любезно растолкал "глубокочтимого  мардиба".  Ясур,  впрочем,  мигом
заткнулся, проворчав только:
   - Ночью всякий человек спит, а  не  треплется  е  первыми  встречными  до
самого захода луны...
   Это была совершенная правда. После вечерней  молитвы  Фарр  уселся  возле
костра  и  начал  расспрашивать  хадрунцев  об   их   приключениях.   Ничего
интересного они не рассказали, однако Фарр жадно слушал обычную для военного
времени повесть о бегстве из осажденного  городка,  которое  стало  успешным
только благодаря  темной  ночи  и  невнимательности  непривычных  к  крепким
сакка-ремским винам мергейтов, обложивших Хадрун.
   Беженцы направлялись к Полуночи, в Самоцветные горы,  а  точнее  -  к  их
восходному скату.
   Один из старейшин происходил родом из крайне отдаленного горного  села  и
был уверен, что родственники обязательно  примут  и  его,  и  попутчиков.  А
мергейты не станут соваться в скрытые меж скалами долины. Что им там делать?
Степнякам больше интересны богатые земли за Кух-Бенаном или в Междуречье.
   Фарр перезнакомился со  всеми,  но,  как  и  положено  мардибу,  то  есть
человеку уважаемому и образованному, беседовал лишь со старцами -  неписаный
саккаремский закон гласил, что умудренные годами  и  опытом  прожитой  жизни
люди  суть  источник  всей  и  всяческой  мудрости,   что   житейской,   что
божественной. Молодежь вежливо  внимала  беседам  мардиба  со  старейшинами,
затем начала постепенно расходиться и укладываться  спать.  Стражу,  однако,
выставить не забыли - Ясур посоветовал,  да  и  один  (непохожий  на  прочих
хадрунцев - вероятно, чужеземец с полуночи) воин, лучше других вооруженный и
явно разбирающийся в ратном деле,  отдал  несколько  непререкаемых  приказов
своим товарищам по несчастью. Затем этот человек, на которого  Фарр  обращал
внимания меньше всего, сам ушел в темноту, сказав, будто встанет на  дальний
пост в четверти лиги от колодца.
   Как ни уговаривали с утра хадрунцы Фарра и  Ясура  отправиться  вместе  с
ними на полночь, тот и другой решительно отказались. О причинах  беженцы  не
стали  спрашивать  из  вежливости,  хотя  и  выразили   свое   сожаление   в
приличествующих  такому  случаю  цветастых  выражениях.  Привычный  к  речам
покойного учителя Биринджика Фарр воспринял эти слова как  должное,  а  Ясур
неслышно проскрипел себе под нос:
   - Эх, люди... До сих пор понять не могут, что теперь спасение не в языке,
а в ногах.
   Фарр, благословив именем Атта-Хаджа дорогу новых знакомцев, раскланялся с
бородатыми старцами, забрал свой мешок и угрюмо потопал вслед за Ясуром, уже
отошедшим от колодца. Поднимавшееся над степью солнце горело за  спинами,  и
вскоре источник с полуразрушенным навесом стало невозможно рассмотреть, даже
сильно напрягая зрение. Два человека  по-прежнему  держали  путь  в  сторону
заката, к горам.
   В полдень беспощадный Ясур  наконец  устроил  привал  в  длинном  овраге,
пересекавшем лицо степи наподобие кривого шрама. На дне ложбины обнаружились
несколько глубоких и чистых лужиц воды. Можно было  хотя  бы  омыть  лицо  и
ноги. Фарр хотел напиться, но Ясур запретил, заявив, что не собирается потом
тащить на себе  скорбного  животом  мальчишку,  не  знающего  самых  простых
правил: воду для питья берут только из колодцев и чистых рек в предгорьях.
   - Я вот еще одного не понимаю... - проворчал вдруг  Ясур,  сидя  рядом  с
подопечным в тени крутого овражного склона. Фарр откровенно клевал носом.  -
Эй, ты слышишь? Не понимаю я одну простую вещь: что за демон тащит  за  нами
того парня из хадрунского отряда?
   - Какого? - не понял Фарр, приоткрывая глаза. - Ты о чем говоришь?
   - Ты очень невнимателен, - недовольно сказал  сторож.  -  Мы  идем  через
степь почитай от самого рассвета, а  сейчас  солнце  уже  перевалило  зенит.
Большой переход. За это время ты  оглянулся  всего  однажды,  когда  колодец
остался в двух лигах позади.
   - К  чему  оглядываться?  -  устало  буркнул  атт-Кадир,  почти  засыпая.
Разговаривать обо всякой ерунде ему не хотелось. - В Книге сказано:
   "Имеющий зрение пусть всегда смотрит вперед, ибо лишь впереди..."
   - Дурак! Биринджик что, не  учил  тебя  принимать  строки  из  Откровений
Провозвестника  отнюдь  не  буквально?  Ладно,  слушай.  Помнишь,  вместе  с
хадрунцами шел человек в хорошей стальной  кольчуге?  У  него  еще  шрам  на
виске, по-моему, стрелой задело когда-то. Приметная отметина.
   - Да... - сонно протянул Фарр. - Видел, но имени не помню. Он ушел  ночью
сторожить. Я еще приметил, у него выговор немного странный.
   - Хорошо хоть на это обратил внимание. Ты слушай, слушай,  не  спи!  Этот
человек идет за нами.
   - Зачем? - вопросил Фарр, находясь на зыбкой грани меж сном и явью, когда
реальный мир. уже уходит в сторону, а сновидения еще не заняли его место.  -
Что?! Зачем? Кто идет? Куда идет?
   - О, проснулся наконец, - обидно  фыркнул  Ясур.  -  Никогда  не  задавай
глупых вопросов, почтенный атт-Кадир. Я не знаю. Ты хорошо вчера  рассмотрел
этого кольчужника?
   - Н-нет... А что?
   Ясур вздохнул, придвинул поближе рукоять сабли и сострадательно посмотрел
на Фарра:
   - Он не хадрунец, точно говорю. Такой выговор скорее принадлежит человеку
из горных племен, что живут у истоков двух великих  рек  Тадж  аль-Саккарема
или на полуночи. Я, конечно, могу и ошибаться, но то, что он горец, ясно как
день. Видел небось у него волосы длинные, спереди заплетены в  две  косички.
Тюрбана не носит, а это вовсе не саккаремский обычай. Люди, живущие в горах,
конечно, все сумасшедшие, но  на  таком  солнце  ходить  без  самой  простой
повязки на голове?
   - Он еще держался в стороне от остальных, - заметил Фарр,  припоминая.  -
Хадрунцы были с ним приветливы, однако  он  все  время  сидел  один,  только
наблюдал за всеми и иногда улыбался. Мне показалось, что он хороший человек.
   - Ему показалось! - воздел руки к блеклому небу Ясур. - Больше ничего  не
запомнил? Нет? А я вот углядел не только кольчугу. У него было самое  лучшее
оружие. Причем кольчуга саккаремекая, клинок наверняка  нардарский  и  очень
дорогой, с серебряными насечками... Впрочем, оружие делается  не  для  того,
чтобы на него глядеть, а чтобы им рубить. Так вот, таким мечом я бы порубать
не отказался не то что в старые времена но и сейчас. В мешке  у  него  лежал
шлем, по контурам похожий на аррантский, с гребнем. И еще много всякого...
   - Ты залезал в чужой мешок? - поразился Фарр и едва сумел  уклониться  от
затрещины, которую ему хотел влепить Ясур.
   - Не говори глупостей, атт-Кадир! Мешок был туго набит, поэтому видно.  В
общем, мне неинтересно, откуда у того парня такое хорошее оружие и почему он
не стрижет голову. Я  вот  пребываю  в  размышлении:  за  каким  лядом  этот
красавец бросил  попутчиков  и  потащился  за  нами,  не  приближаясь  и  не
отставая?
   - Почему ты думаешь, что он нас преследует? - Фарр внезапно испугался  и,
вскинувшись, оглядел ложбину.  Нигде  ни  единого  шороха.  -  Может,  хочет
ограбить? Я все-таки мардиб, а ты рассказывал хадрунцам, как  мы  бежали  из
Шехдада... Любой умный человек наверняка поймет, что мы прихватили  с  собой
какую-то часть сокровищ храма.
   У Фарра екнуло сердце, и он  только  в  самый  последний  момент  сдержал
перепуганный вопль и откровенное желание рвануться  куда-нибудь  в  сторону.
Например, за спину однорукого, но очень сильного Ясура. Хотя на  самом  деле
ничего страшного не произошло. Просто откуда-то сверху его вежливо  спросили
на саккаремском языке:
   - У вас действительно есть с собой сокровища?  Отбирать  силой  не  буду,
однако не стану возражать, если надумаете поделиться.
   Фарр, онемев, посмотрел на склон оврага и поразился еще больше. У  Ясура,
кстати, тоже челюсть отвисла. Человек, о котором они  только  что  говорили,
сидел в полудесятке шагов выше по овражному скату на торчащем из сухой земли
камне и преспокойно смотрел на двоих ошеломленных путешественников. Ясур про
себя отметил, что длинноволосый не держит  в  руках  оружия,  а  висящий  за
спиной меч увязан на гарде ремешками. Мешок лежит в стороне, справа.
   "Пусть меня сожрут, а потом изблюют кости  все  демоны  Нижней  Сферы!  -
пронеслось в голове у храмового сторожа. - Как он сумел к нам подобраться? Я
все время смотрел за округой,  и  вдобавок  земля  здесь  слишком  высушена,
постоянно осыпается... Я бы услышал!"
   - Что вы на меня уставились, будто на призрака? - весело спросил человек.
- Я настоящий. Фарр, можешь подойти и потрогать. Уважаемый  Ясур,  оставь  в
покое саблю. Я не собираюсь нападать на вас.
   - А чего хочешь? - поборол оцепенение старик, однако ладонь  с  сабельной
рукояти не убрал. - Ты кто такой?
   Незнакомец  представился  по-иноземному.  В  Саккареме  люди  никогда  не
стеснялись называть свое  имя,  ибо,  как  сказано  в  Книге  Провозвестника
Эль-Харфа, "каждое имя славно". Этот же ответил с  непременными  у  людей  с
полуночи - сегванов или, например, сольвеннов - глупыми оговорками:
   - Среди людей меня обычно называют Кэрисом. Еще рассказывают, будто  моим
отцом был Каван из Калланмора, что на полуночи, в землях  вельхов,  но  я  в
этом сильно сомневаюсь. Я недавно  слышал,  будто  моя  мать  называла  себя
девицей Арран, но это и вовсе неправда...  Легенды  говорят  о  многих  моих
родичах, и не все предания лживы. Правда, половину историй я придумал сам  -
чтобы звучало красивее.
   Фарр недоуменно посмотрел на Ясура. Сторож ответил таким же взглядом.
   - Чего? - заикнулся  наконец  атт-Кадир,  все  еще  с  опаской  глядя  на
довольно лыбящегося чужеземца.
   - Называй меня просто Кэрис, - ответил тот. - Я  не  обижусь.  Почтенные,
может быть, побеседуем?
   После более чем утомительного дневного перехода Фарра в высшей степени не
интересовали переживания ворчливого старика. Хотелось есть и спать. А  самое
главное - не думать ни о  чем.  Включая  навязчивого  Кэриса,  продолжавшего
околачиваться где-то неподалеку.
   Днем Ясур грубо прогнал незнакомца, не обращая  внимания  на  атт-Кадира,
робко попытавшегося  остановить  разбушевавшегося  храмового  сторожа.  Ясур
после нежданного и столь удивительного  появления  чужеземца  на  полдневной
стоянке двух путников взъярился, высказал Кэрису все, что он о нем думает, в
таких выражениях, что Фарр долго не мог прийти в себя:  раньше  он  полагал,
что подобных слов вообще  не  существует.  Потом  Ясур  безо  всякой  боязни
выступил вперед, демонстративно обнажил  саблю  и,  краснея  лицом,  проорал
нечто наподобие: "Катись отсюда, бродяга!"
   Кэрис  рассмеялся,  пожал  плечами,  легко  подхватил  свой  громадный  и
наверняка почти неподъемный мешок и, будто таракан, пополз  наверх.  На  сей
раз потревоженные его сапогами песок и слежавшаяся пыль,  покрывавшая  склон
оврага, нещадно  осыпались,  устроив  небольшой  оползень.  Ясур  еще  долго
п