- Хочешь пойти  и  взять  силой  земли  Саккарема  -  иди,  -  воскликнул
Борохойн-батор. - Но без нас! Кто сказал, будто держит раскрытую ладонь  над
тремя туменами? Пусть эти тумены принесут тебе Саккарем на золотом блюде!
   Некоторые вожди Круга  засмеялись.  Каждый  понимал,  что  взять  могучий
Саккарем тридцатью тысячами воинов, пусть и лучших, невозможно. Шад, сидящий
на золотом троне в Мельсине, невероятно  силен.  Когда  два  года  назад,  в
разгар нашествия меорэ, дошли вести с полудня о том, как непобедимая конница
шада сбросила обратно в море пришельцев, все вожди Степи  хлопнули  себя  по
колену и сказали: "Хош! - Хорошо!" Настоящих воинов следует уважать.
   Гурцату больше не верили. Вначале, сказав слово, открывшее Большой  Круг,
хаган попытался добиться желаемого своей  властью,  коей  его  наделили  три
весны назад эти же самые вожди.
   Ему ответили:
   - Золотого Сокола Степи избранному вождю дарует Круг. И  Круг  его  может
забрать обратно. Это была не скрытая ничем угроза. Золотой Сокол уже  многие
века хранился в  скрытом  от  всех  капище  в  горах,  бессменно  охраняемый
шаманами. Сей знак высшей власти над Степью вручался вождю, который в момент
великой опасности имел  достаточно  мудрости,  чтобы  объединить  рассеянные
племена мергейтов и повести их за собой. Ныне Золотой Сокол  украшал  древко
знамени Гурцата. Хаган не собирался расставаться с ним. Ибо только  он  один
(да немногие приближенные)  понимал,  что  беда  не  минула  Степь,  а  лишь
затаилась на недолгое время.
   Перед Большим Кругом  Гурцат  встретил  первую  волну  недоверия.  Теперь
следовала вторая, еще более ожесточенная.
   Вожди племен, удрученных долгой войной, не желали слушать  о  продолжении
походов. К чему воевать с Мельсиной Саккаремской? Много потерь, мало выгоды,
как уже случилось год назад  в  лесах.  Да  и  солнцеликий  шад  не  оскудел
воинской силой. А что побережье разорено да Лисий полуостров  по-прежнему  в
руках  пучеглазых  меорэ...  Гурцат  ближе  всего  к   границе,   пускай   и
разбирается. И не  стоит  угрожать  мощью  своих  туменов,  составленных  из
беженцев с берега Великого океана.
   - Тогда, - проронил хаган, глядя куда-то вдаль и одновременно на  каждого
из вождей, - пусть ханы примут у себя, в своих кюрийенах, мужчин и женщин из
прибрежных родов. Дадут им земли, пастбища,  скот...  Это  будут  доблестные
воины, способные лишь обогатить ваши становища. Либо  я  пойду  в  поход  на
полдень, а вы возьмете к себе семьи моих нукеров. Когда вернусь,  я  возмещу
ваши потери...
   - Когда он вернется? -  снова  взвился  Борохойн-батор,  обращаясь  не  к
хагану, а к вождям. - А если Гурцат  не  вернется  никогда?  ТТТяд  Мельсины
могуч, что для него три тумена? Посмотрите,  сколько  земель  на  побережье!
Почему бы воинам хагана Гурцата не вернуться обратно и не начать  возрождать
свои кюрийены? Заодно и засевших на Лисьем полуострове меорэ добьют!..
   - Верно! Правильно говорит! Земли чисты! - Сразу несколько ханов  подняли
свои голоса. Однако Гурцат вытянул руку ладонью вперед, и возбужденные  речи
стихли. Он еще оставался хаганом,  и  другие  вожди  по  вековечному  закону
обязаны были подчиняться.
   - Земли чисты? - прищурился Гурцат. В его голосе послышалось раздражение.
- Ты,  Борохойн,  был  там?  Видел  выжженный  ковыль?  Пересохшие  колодцы?
Пастбища, превратившиеся в соляные поля,  после  того  как  меорэ  разрушили
каналы водоотводов? Как там жить?
   - Прибрежники  сами  покинули  отцовские  земли,  напугавшись  черномазых
пришельцев, - сморщился молодой батор. - Пускай  сами  и  выкручиваются.  Их
женщин я могу принять, но только новыми женами своих нукеров. А то,  что  ты
говорил, - не по закону. В каждом кюрийене мужчина имеет право брать жен  из
другого становища. Но чужие воины приносят разлад в род. Я сказал!
   - Хош! Хош! - поддержали ханы. - Чужаки не нужны!
   - Они не чужаки, - внезапно повысил голос хаган. - Они такие же мергейты,
как и вы! Разве мергейт когда-нибудь отказывал в помощи соседу?..
   И тут хагана перебили. Гурцат понял, что это  предвестие  близкого  конца
его власти над Степью. Когда говорит повелитель, никто не  вправе  вставлять
свое слово.
   - Замолчите! - Бородатый Эртай поднял руку, будто владыка. Он не  замечал
пепелящего взгляда Гурцата. - К чему ненужные споры? Помочь - поможем. Дадим
скот, дадим войлок и бурдюки с кумысом. Однако людей  из  других  племен  не
примем. Я приехал сюда говорить с богами. С  людьми  я  уже  поговорил...  И
понял, что хаган перестал быть защитником  Степи.  Луна,  наверное,  взошла.
Шаманы уже бьют в бубны. Сейчас каждый пойдет разговаривать с Отцом-Небом  и
Матерью-Землей. А завтра утром Большой Круг решит, нужен ли родам  мергейтов
хаган. Или Золотого Сокола придется отправить обратно в горы, а  хан  Гурцат
будет волен делать все, что ему заблагорассудится. Хош! Я сказал.
   - Хорошо, - неожиданно  быстро  согласился  хозяин  юрты.  -  Вы  желаете
говорить с богами?
   - Да! - горным обвалом скатился общий ответ.
   - Боги тоже хотят увидеть вас, - усмехнулся Гурцат. - Ховэр! Пусть нукеры
принесут угощение гостям, прежде чем мы пойдем к священному столбу и  увидим
белого коня!
   Большой сотник,  незаметно  появившийся  из  полумрака,  склонился  перед
хаганом и произнес:
   - Твоя воля. Великий, - воля богов.
   Гурцат неслыханно уважил пришедших к нему  вождей.  Некоторые  ханы  даже
углядели в том подтверждение его покорности Большому Кругу: деревянные чашки
были принесены гостям не рабами, как  обычно,  а  нукерами  хагана.  Да  что
нукерами! Сотниками! У каждого на шлеме или шапке красовались орлиные перья!
   Запенилось в сосудах  жирное  кобылье  молоко,  налитое  всем  из  одного
бурдюка. Хаган выпил первым - старый обычай:  никто  не  заподозрит  хозяина
дома в намерении отравить приехавших к нему. Впрочем, Степь уже многие  годы
не помнила случая любого убытка или поношения, причиненного гостям,  -  будь
то в ханской юрте или жалкой кибитке овцевода.
   Молчаливый советник хагана питье не принял. Ему, высокоученому  нардарцу,
было противно кобылье молоко. Человек просто переводил взгляд с одного гостя
на другого да поигрывал каким-то маленьким,  неприметным  камешком,  который
перебрасывал из ладони в ладонь.  Камень  постепенно  начинал  едва  заметно
светиться изнутри.
   Лишь пригубив угощение, седоволосый Эртай поднял руку.
   - Не следует сейчас пить чашу до дна, - надтреснутым голосом сказал  хан.
И  верно:  кумыс  был  пьянящим,  перебродившим.  -  Нашему  разуму   должно
оставаться незамутненным. Хаган. - Эртай  повернулся  к  Гурцату.  Последний
заметил, что старик не удостоил его при обращении даже  кивком.  Нет  больше
хагана. Слова одни... - Пора идти. Ночное светило  высоко.  Боги  не  станут
ждать смертных.
   - Верно, - произнес Гурцат, закрывая глаза. Хаган Степи уже  увидел  все,
что ему требовалось. У входа в юрту замерла неприметная тень - пришел  шаман
Саийгин. Насторожен. Выжидает. - Нельзя испытывать терпение Заоблачных.
   Чужеземный советник Гурцата два раза громко кашлянул и сжал в кулаке свой
камешек. Владыка Степи теперь знал, как поступать дальше.
   Хаган  сделал  вид,  что  желает  встать,  как-то  неловко  задел  локтем
бронзовую подставку со светильником, и лампа, покачнувшись,  соскользнула  с
треноги и упала на белую кошму.  Фитилек  угас,  захлебнувшись  в  хлынувшем
потоке растопленного жира.
   Темнее в  шатре  не  стало  -  вдоль  стен  было  расставлено  еще  много
светильников. Однако принесшие  хмельное  питье  воины  хагана,  почтительно
стоявшие за спинами гостей, поняли знак.
   Первым кинжал выхватил большой сотник Ховэр. Одновременно с  ним  обнажил
оружие Техьел-батор. Потом и остальные.
   Старый Эртай умер мгновенно. Нож прошел у него меж  ребер,  пониже  левой
лопатки, рядом с хребтом, поразив утомленное  долгими  годами  сердце  вождя
хагийнов.
   Техьел, которому достался толстый  Худжирт,  ударил  не  слишком  удачно.
Во-первых, у хана далекого улуса киренов была надета кольчуга  под  чапаном.
Во-вторых,  Худжирт  успел  вовремя  рвануться  в  сторону,   с   резвостью,
удивительной для его дородного тела. Воин хагана настиг тонко запищавшего от
внезапно свалившегося на него ужаса толстяка одним прыжком - Худжирт пытался
уползти к выходу.
   Не зря Техьел по прозвищу  Плешивый  считался  лучшим  бойцом  на  ножах.
Человеческому глазу было не различить, как он, сбив левой ладонью  с  головы
Худжирта войлочную шапку, схватил хана за волосы, резко отдернул его  голову
назад, сделал правой, сжимавшей нож рукой, два надреза, а за ними и  третий,
рассекший шейные позвонки за кадыком.
   - Он далеко не ушел! - зачем-то выкрикнул батор, поднимая голову толстяка
и бросая ее к ногам неподвижно сидящего на подушках Гурцата. Хаган  даже  не
посмотрел на Техьела.
   В полумраке никто не обращал внимания на нардарца, который по-прежнему не
двигался с  места.  Словно  его  не  интересовали  кровь  и  смерть.  Только
почему-то один из его сжатых кулаков был светлее - будто  советник  скрыл  в
ладони маленькую, но яркую лампу. Тусклый пульсирующий свет  пробивался  меж
его пальцев.
   Из одиннадцати ханов быстро умерли  семеро,  зарубленные  или  зарезанные
верными нукерами Гурцата: старики и вожди, которые  давно  променяли  боевое
седло на кожаные подушки и мягкие саккаремские перины в своих юртах. Воевали
сыновья, а ханы отдавали приказы да во время войны следили за благочинием  в
своих улусах.
   Еще двоих убили сразу после того, как ошеломленные гости  смогли  взяться
за оружие, отобрать которое даже при входе  в  юрту  хагана  никто  не  имел
права. Сотники Гурцата ударили со спины, не дожидаясь, пока враги повелителя
повернутся к ним лицом. Шакалу - смерть шакала.
   Гурцат слегка напрягся и с большим трудом подавил желание самому вступить
в бой, когда увидел, что сильный и молодой  Борохойн-батор  избежал  первого
удара и, обнажив саблю, зарубил  одного  из  нукеров.  Борохойн  всегда  был
замечательным воином. Вождь  Эрэн-Хото  с  семнадцати  лет  дрался  рядом  с
другими ханами против меорэ, ходил под водительством  Гурцата  в  полуночные
земли и сумел вывести из мрачных лесов  и  непроходимых  топей  свою  тысячу
почти без потерь... Хаган пожалел, что Борохойн не остался с ним.
   Много честолюбия, еще больше упрямства и столько же гордости. А умом боги
его обделили...
   - Брось саблю! - Гурцату не требовалось перекрикивать нукеров, окруживших
Борохойн-батора. Голос повелителя должен быть различим и  во  время  пылевой
бури, и среди раскатов грозы. Сотники услышали, да и  Борохойн  не  оказался
лух.
   - Грязный безухий пес! - прорычал  воин  из  Эрэн-Хото,  держа  изогнутый
клинок перед собой. Нукеры хагана не осмеливались нападать  на  человека,  с
которым говорит владыка Степи. - Эта кровь никогда не будет  смыта  с  твоих
рук!
   Крови было действительно много. Белая кошма, расстеленная  на  полу  юрты
Гурцата, покрылась бесформенными багровыми пятнами.  Брызги  разлетелись  на
стены, подошвы сапог  приближенных  хагана  оставляли  грязные  коричневатые
следы на снежном войлочном покрывале...  У  ступней  Гурцата  лежала  голова
Худжирта.  Глаза  умершего  хана  были  полуприкрыты  и  смотрели  на  бойню
безразлично. Худжирт уже говорил с богами, как и сулил Гурцат.
   - Отдай оружие, и я оставлю тебе  жизнь,  -  твердо  сказал  хаган.  -  Я
обещаю.
   - Что ты обещаешь? - яростным криком перебил его Борохойн.  -  Вся  Степь
теперь узнает, как ценить твое слово! Навоз стоит дороже!
   - Не дороже, - покачал головой Гурцат. - Я  обещал,  что  каждый  из  вас
будет говорить с богами. И сдержал клятву.
   - Хаган никогда не произнесет слова  лжи.  -  Голос  показался  Борохойну
знакомым. Он скосил глаза и увидел человека в длинной  коричневой  одежде  и
бесцветной войлочной шапочке с красным пером. Шаман. Верховный шаман хагана.
Саийгин.
   - Научились краснословию у саккаремцев?  -  сквозь  зубы  прошипел  вождь
Эрэн-Хото. - Да, я хотел побеседовать с Заоблачными! А теперь... -  Борохойн
смело взглянул в  глаза  сотникам  Гурцата  и,  выкрикнув  "Хош!",  рванулся
вперед.
   Даже Техьел и Ховэр были ранены - обреченный на смерть волк не щадит  как
противника, так и  себя  самого.  Борохойн  буквально  смел  троих  нукеров,
загораживавших мятежному  хану  дорогу  к  подушкам  Гурцата,  отрубил  руку
четвертому, сбил с ног и ударил саблей большого сотника  в  бедро...  Теперь
молодого батора и человека, называвшего себя хаганом Степи,  разделяли  лишь
три шага. Расстояние, достаточное для того, чтобы нанести смертельный удар и
отомстить за оскорбление,  нанесенное  не  только  ему  самому,  но  и  всем
мергейтам.
   Никто из верных нукеров не успел заслонить собой Гурцата. Никто не  встал
на дороге разъяренного тигра из Эрэн-Хото, а кто осмелился прежде - умер.
   "Смерть? -  Хаган  по-прежнему  не  шевелился.  -  Моя  смерть  -  смерть
мергейтов. Но если появляется возможность выбрать..."
   Борохойн медленно, будто в полусне - так виделось Гурцату, - поднял саблю
двумя руками и обрушил ее на голову хагана, надеясь  рассечь  череп  надвое.
Сверкающее изогнутое лезвие с ясно различимым  шипением  распарывало  воздух
и...
   Звук удара металла о  металл.  Хаган  успел  спасти  себе  жизнь.  Тонкий
кинжал, который, по утверждениям саккаремских торговцев, был выкован  где-то
далеко на Закате, в сказочном Нарлаке, преградил дорогу падающей  стали,  не
отбив удар, но отведя его в сторону.
   Три щелчка самострельных тетив. Гурцат видел стрелы, сорвавшиеся  с  лож,
будто   оставляющие   за   собой   голубоватый   след.    Чувствовал,    как
распространились волны ударов металла о человеческое  тело.  Острия,  пробив
насквозь грудь и шею
   Борохойна, вновь показали свои темные от крови рыльца и ринулись  дальше,
к стенам юрты.
   Борохойн-батор упал, скрыв под своим телом мертвую голову Худжирта.
   - Славный был воин, - равнодушно произнес Гурцат. -  Недомыслие  погубило
его.
   - Их десять! - вдруг воскликнул шаман. - Десять! Где одиннадцатый?
   Хаган осторожно привстал с подушек.  Сосчитал  валяющиеся  по  всей  юрте
тела. Четверо убитых нукеров из Непобедимой тысячи. И только  десять  вождей
племен.
   Где же одиннадцатый? Куда подевался Худук-хан?
   - Ты все сделал правильно, владыка, - вдруг услышал Гурцат  тихий  голос.
Человек выговаривал мергейтские слова неправильно и искаженно, но  речь  его
была быстрой, без запинок. -  У  тебя  оставался  единственный  выход,  одно
правильное решение, иначе они сделали бы  то  же  самое  с  тобой  и  твоими
родичами.
   - Уходи, - буркнул хаган. - Я не хочу тебя видеть до утра.
   Советник поклонился и исчез за пологом. Его камень-игрушка, теперь отнюдь
не испускавший свет, был завернут в шелковую  тряпочку  и  лежал  в  кармане
просторного саккаремского халата.
   Звуки в ночи разносятся хорошо. Даже когда ты стоишь в  десяти  шагах  от
юрты, можно услышать разговоры ее  хозяина,  тихое  пение  женщин  или  плач
ребенка.
   Менгу,  как  ни  приказывал  себе  не  вслушиваться  в  беседу  ханов   и
повелителя, отлично  различал  гневные  речи  Борохойна,  постоянные  вздохи
толстого вождя киренов и редкие фразы Гурцата.
   "Хаган правильно говорит, - думал Менгу, когда владыка Степи  рассказывал
гостям о бедах прибрежных племен, изгнанных нашествием с дедовских земель. -
Почему ханы не желают помочь? Ведь прибрежники воевали вместе с нами! А если
бы их улусы были  разрушены,  разве  не  приняли  бы  в  Байшинте  таких  же
мергейтов, пускай и из другого колена? Эта война всех будто с ума свела..."
   Менгу переступил с ноги на ногу. Становилось прохладно,  а  сотник  Ховэр
запретил десятникам, стоящим возле неразожженных костров, петлей  окруживших
юрту хагана, подавать голос или уходить.
   ...Полная луна поднималась над гребнями холмов. Очень издалека долетел  и
сразу осекся радостный вой волков, как и люди, чтивших ночное светило. Плеск
воды, преодолевавшей пороги  и  камни  быстрого  Идэра,  чудился  колдовской
музыкой, которую любят слушать заоблачные боги. Голоса в  палатке  стихли  -
видать, хаган угощал гостей, перед тем как отправиться к священным столбам и
белому коню бога войны.
   Поначалу  Менгу  не  понял,  что  произошло.  Крики  раздались  настолько
внезапно, что молодой нукер вздрогнул и обернулся.
   "Наверное, где-то подрались, - решил Менгу.  Мысль  о  том,  что  кричать
могут в юрте Гурцата,  в  голову  ему  не  пришла.  Кто  осмелится  нарушить
благочиние перед лицом хагана? - Ох, кому-то достанется..."
   Но именно у полога жилища повелителя возникло странное оживление. Из юрты
выбежали люди, раздался голос большого сотника Ховэра, послышался удар стали
о сталь...
   - Костры! Зажигай костры! - Ховэр, морщась, прихрамывая и почему-то зажав
правой ладонью бедро, обежал вокруг юрты. Менгу углядел, что меж его пальцев
струится кровь, казавшаяся в лунных  лучах  черной.  В  неподвижном  воздухе
появился  запах  крови.  Поднебесные  боги,  что  случилось?  Неужели   ханы
осмелились пролить кровь в становище вождя? Или... наоборот?
   Откуда-то к Ховэру  подскочил  человек  со  связкой  тонких  тростниковых
факелов, на кончиках которых уже теплился синевато-оранжевый  огонь.  Менгу,
забрав свой факел, ткнул его в кучу облитых не то маслом, не то жиром  веток
степного кустарника, пламя занялось мгновенно, а рядом, по  кругу,  зажглись
еще одиннадцать костров. Одиннадцать?. .
   - Один гаси! - вдруг рявкнул Ховэр из полумрака.  -  Должно  быть  десять
огней! Только десять! Менгу, пожри тебя горный дух! Гаси свой!
   Нукер, не раздумывая, выполнил приказ, содрав с себя старенький  чапан  и
накрыв им огонь. Пришлось потом еще затаптывать последние искры.  Иссушенный
кустарник, да еще пропитанный жиром, упорно не  хотел  гаснуть.  Лишь  когда
даже самая маленькая искорка  задымилась  и  исчезла,  Менгу  позволил  себе
осмотреться.
   Стоя возле  костров,  нельзя  различить  то,  что  происходит  за  кругом
отбрасываемого пламенем света. Менгу заметил только  подбежавших  к  ханской
юрте и нырнувших за полог людей, потом откуда-то со  стороны  холмов  пришел
звук множества копыт, бьющих о сухую землю...
   "Да что такое происходит?  -  Менгу  не  испугался.  Он  просто  не  умел
бояться. - Ночной налет меорэ? Откуда? Они заперты на Лисьем полуострове,  а
сам Лисий - в семи днях быстрого конного хода! Свои напали? Сказки! Мергейты
не поднимут оружие на родичей. Но  если  бы  вдруг  случилось  подобное,  то
Непобедимую тысячу немедля бы подняли  дозорные...  Почему  кричали  в  юрте
хагана?"
   Ночью слух невероятно  обостряется.  Иногда  можно  услышать  такое,  что
невозможно различить днем: как ползет по войлочной  стене  юрты  жучок,  как
пищат охотящиеся на кузнечиков травные мыши или  сдвигается  подмытый  водой
камень в Идэре. Вот и сейчас Менгу  даже  сквозь  разговоры  столпившихся  у
шатра хагана сотников и тысячников его непобедимого  войска  распознал  звук
разрезаемой чем-то острым ткани.
   На светлом боку юрты появился черный шрам с оранжевыми краями  -  бликами
от светильников, горевших внутри. Из щели бесшумно вынырнул  человек.  Чужой
человек. В богатом саккарем-ском халате, без шапки. Кроме Менгу,  его  никто
не заметил. Остальные десятники, стоявшие у  костров,  либо  вслушивались  в
доносящиеся  с  берега  реки  звуки  битвы,  либо  внимательно  следили   за
командирами. Последние, как один, держали в руках обнаженные сабли, однако в
юрту Гурцата заходить не смели.
   - Стой, - тихо приказал Менгу неизвестному. Учуяв опасность, тот нырнул в
темноту. Человек видел, что вырваться из круга костров можно только в  одном
месте - там, где цепь огней была прервана.
   - Умри! - Человек не выкрикнул это слово, а скорее прошептал. Менгу  было
достаточно такого предупреждения - он вовремя увернулся, и  коро