ротивника  насмерть.  В  случае  же  если  соперники
излишне раззадорятся, угрожая собственным жизням, герольды  всяко  остановят
поединок, не доводя дело до крови. Турнир красив: знамена, трубы, женщины  в
великолепных нарядах, доспехи, посеребренные кольчуги, гербы...  По  крайней
мере, так происходит ратная потеха в Нардарском конисате и  империи  Нарлак.
Ничуть не хуже дело обстоит в Аррантиаде, где воители  сходятся  в  сражении
вообще без доспехов, а то и без одежд. В  Саккареме  принят  конный  бой  на
затупленных саблях, цивилизация Шо-Ситайна предусматривает даже не сражение,
а демонстрацию искусства владения оружием и телом...  Но  здесь  шла  война.
Увы, самая настоящая.
   У человека, побывавшего в битве  -  любой,  не  обязательно  грандиозной,
когда  стенка  на  стенку  встречаются   тысячные   армии   и   нескончаемые
кавалерийские лавы, - очень быстро исчезают радужные представления о военном
ремесле. Если, правда, они  не  пропали  еще  до  сражения,  в  лагере,  где
приходится жрать подгоревшую кашу, сдобренную прогорклым салом и испорченным
мясом (и это еще счастье,  когда  в  кашу  кладут  мясо);  если  человек  не
подцепил опасную болезнь, у него не загноились царапины, не сожжена  солнцем
кожа  или  трачены  морозом  кончики  пальцев;  если  мешок  с  припасами  и
снаряжением не кажется неподъемным тюком, который даже верблюд не  поднимет;
если не приходится под ледяным ветром торчать  в  бесполезном,  как  кажется
всегда, и никому не нужном карауле, ибо точно  известно,  что  противник  не
нападет в течение ближайших двух седмиц; если не...
   Куда исчезли многоцветные штандарты, солнечный блеск доспехов и  победная
поступь идущей по трупам врага армии? Почему их заслонили серая обыденность,
вши, недоедание и чувство вечной усталости? Рано или поздно наступит  первый
бой, когда тебе рассекут  до  кости  бедро  и  ты  будешь  валяться  в  луже
собственной крови, наблюдая за вытаращившимися  в  небеса  и  подернувшимися
белесой дымкой глазами товарища, у которого из  раны  на  животе  вывалились
кишки и можно углядеть черную кромку рассеченной печени.
   Если первая стычка пережита,  начинаешь  привыкать.  Бесследно  пропадают
мерзкие насекомые,  потому  что  додумаешься,  как  их  нужно  травить.  Еда
перестает  казаться   гадкой   и   однообразной,   со   временем   начинаешь
обнаруживать, что на тебе всегда чистая рубашка  -  с  чего  бы?  А-а...  Не
хочется страдать от лишая или залечивать потертости  на  коже?  Поговорив  с
лекарем, сам того не замечая, научишься зашивать раны,  в  том  числе  и  на
самом себе, вскоре будет достаточно лишь недолгого времени  для  сна,  чтобы
чувствовать себя отдохнувшим. Тяжелый и неудобный клинок становится чуть  ли
не родным братом, и, коснувшись рукояти даже в кромешной тьме,  ты  отличишь
свое оружие от чужого.  А  потом  битва  начинает  доставлять  удовольствие.
Бывший новобранец постепенно превращается в человека войны. А если нет -  то
в войске ему делать совершенно нечего.
   Драйбен никогда не считал себя человеком боя и  прекрасно  сознавал,  что
уже не станет. Возраст не тот. Вот лет десять  назад...  Теперь  бывший  эрл
Кешта привык к удобствам, хорошей пище, своевременному отдыху  и  папирусной
тишине  библиотек,  где  провел  свою  молодость.  Впрочем,  если  рассудить
справедливо, жаловаться особо не на что. Они с Асверусом и так находились  в
привилегированном положении.  Во-первых,  в  кавалерии,  что  давало  больше
шансов выжить. А во-вторых, "Сизый беркут", что ни говори,  являлся  элитой.
На чужаков здесь смотрели настороженно, а иногда и презрительно, и, если  бы
не особые обстоятельства, двоих нардарцев никогда не допустили  бы  в  строй
конного отряда аррантов.
   Умение владеть оружием детям из  дворянских  семей  Нардара  прививают  с
раннего детства. Конисат ни с кем не  воевал  вот  уже  полторы  сотни  лет,
однако традиция сохранялась. Другое дело, лежит ли к подобному ремеслу  душа
или становится тошно при одном взгляде на клинок. Драйбен знал свои скромные
возможности. Противостоять одному или даже  трем  необученным  мечному  делу
грабителям он сумел бы с легкостью, однако выйти  против  настоящего  рубаки
нардарец никогда бы не решился. Немедленно сказалось  бы  отсутствие  опыта,
незнание особенностей боя против нескольких противников и все такое  прочее.
Он с легким удивлением  поглядывал  на  худощавого  (не  сказать  -  тощего)
Асверуса, удивляясь, каким образом в его дальнем родственнике, не  кажущемся
особо сильным и уж точно не идущем ни в какое сравнение  со  здоровяками  из
"беркутов", рождается сила, способная поддержать дух  и  тело,  а  заодно  и
слишком нерешительного мага-недоучку. Последний откровенно побаивался,  хотя
и пытался скрыть свои чувства.
   Асверус, напротив, с горящими глазами  наблюдал  за  маневрами  кавалерии
степняков,  раздраженно  или  радостно  вскрикивал  в  зависимости  от  хода
завязанного боя, пока что не  распространявшегося  дальше  пехотного  строя.
Когорты   пеших   воинов   выстроились   слева   от   расположения   фланга,
составлявшегося из кавалерии разных  государств,  и  пока  тумены  мергейтов
пытались рассечь  надвое  войско  шада,  не  задевая  подчиненную  Даманхуру
конницу.
   - Смотрите, смотрите! - увлеченно коммен тировал Асверус,  говоря  больше
для себя,  неже  ли  для  слушателей.  -  Варвары  откатываются!  Не  смогли
преодолеть  даже  первую  линию  пехоты!  Хвала  богам,  что  они  надоумили
тысячников использовать колья против всадников-мергейтов!
   Когда первые тысячи  конных  степняков  приблизились  к  выстроившимся  в
громадный  прямоугольник  пешим  легионам  шада,  никто  из  саккаремцев  не
шевелился - просто стояли и ждали. Вот уже вопящая орда степняков  в  лучном
перестреле от строя щитов, в  пятидесяти  шагах,  в  двадцати...  Последовал
короткий приказ, и доселе лежавшие на земле остро заточенные деревянные пики
поднялись, не успевшие развернуть  коней  подданные  хагана  со  всего  маху
налетели на острия, затем к небесам  вознесся  злой  визг  раненых  лошадей,
перед строем образовался завал тел, а пехота отступила на  три  шага  назад,
теперь защищенная  от  наступавших  барьером  из  мертвой  плоти.  Там,  где
мергейты сумели врубиться в ряды  саккаремской  армии,  завязались  короткие
стычки, но вскоре командовавший первой атакой  туменчи  понял,  что  следует
отходить.
   Мергейты изменили тактику. Разорвать пополам армию Даманхура с налету  не
получилось. Теперь следовало изводить противника короткими  выпадами,  тучей
стрел и арбалетных  болтов,  -  степняки,  прошедшие  по  Саккарему,  быстро
уяснили, насколько большой силой обладает этот невиданный ранее стреломет, и
взяли его на вооружение. Хотя лучные стрелы мергейтов, пущенные  в  упор,  с
такой же легкостью пробивали любой щит и любой доспех.
   Доставалось и кавалерии Даманхура. Стоявшие на флангах конники наблюдали,
как на них движется темная лава мергейтов, подходит на расстояние  выстрела,
выпускает  множество  стрел,  а  затем  отходит.  По  счастью,  степняки  не
причиняли особого вреда людям в доспехах, но ранили лошадей. Однако,  следуя
строжайшему приказу, саккаремцы, арранты и нарлаки  не  двигались  с  места,
зная, что мергейтам необходимо спровоцировать конницу противника на атаку. В
этом случае разгром неминуем - Гурцатовы  псы  немедленно  возьмут  отряд  в
клещи и перебьют.
   - Вот дерьмо! - выругался Драйбен, когда очередная стрела ударилась в его
круглый щит,  но,  не  пробив  металлической  оковки,  только  царапнула  по
поверхности и свалилась на песок. - Когда мы наконец начнем?
   - Когда пожелает Даманхур и  его  многомудрые  военачальники.  -  Асверус
мрачно взирал на равнину, где войско мергейтов  перестраивалось  в  обширный
полумесяц, готовый огромным серпом обрушиться на  врага.  -  Шад  во  многом
прав. При всех ошибках, допущенных при  выборе  диспозиции,  он  справедливо
рассудил, что надо терпеть и дожидаться, пока варвары не решатся на  плотный
бой. Гонять по равнине мы их не можем, степняки более подвижны. А вот  когда
они завязнут в пехоте.
   - А если нет? - озираясь, предположил Драйбен. - Вдруг они никогда на это
не решатся? Гурцат - а я с ним хорошо знаком - отнюдь не  дурак.  Тем  более
что ему помогает чужая сила Хозяина Пещеры. Представьте,  мой  принц:  хаган
увидит,  что  атаковать  в  лоб  бесполезно,  ибо  пехота  держит  строй,  и
главнейшие свои силы направит на  фланги.  Только  не  в  упор,  со  стороны
восхода, а с полуночи и полудня. Он просто заставит своих командиров  обойти
наше войско, ударит по кавалерии, мы обязательно начнем отступать под  таким
натиском и затопчем свою же пехоту, зажатую между  двумя  огромными  конными
полками. Будь я на месте Гурцата - обязательно послал бы  тумен  или  два  в
обход через горы, по заброшенной дороге. Чтобы ударили в тыл.
   - Вы выдающийся стратег, - язвительно сказал Асверус. - Почему  тогда  не
вы командуете битвой? Хотя... В высших рассуждениях есть доля разумности. Но
мы все равно ничего  не  можем  поделать.  Героически  погибнуть  -  сколько
угодно.  А  вот  предотвратить  возможную  катастрофу?   Это   нет.   Однако
посмотрите, первая атака захлебнулась, и у меня создается  впечатление,  что
мергейты растеряли большую часть своей решительности.
   - Решительности? - простонал Драйбен. - Решительность им  придает  отнюдь
не жажда обрести победу в этой забытой  всеми  богами  пыльной  пустыне.  Не
забудьте, кто стоит  за  их  спиной!  Чудовище,  монстр,  чужеродная  тварь,
являющаяся виновником всей этой крови и способная влиять на разум людей! Они
никогда не остановятся!
   -  Все  уши  прожужжали,  -  недовольно  отмахнулся  Асверус.  -  "Тварь,
чудовище, мы все  умрем!"  В  данный  момент  я  не  вижу  никакого  другого
противника, кроме грязных дикарей. О  высоких  материях  давайте  рассуждать
позже.
   Драйбен замолчал, огляделся и сквозь прорезь шлема  сумел  заметить  чуть
недоуменный взгляд безымянного арранта-смертника, не вступавшего в  разговор
с самого начала сражения. В его глазах явственно читался вопрос: "О чем  это
вы говорите, любезные господа? Какое такое чудовище?"
   * * *
   Не правы были люди,  утверждавшие,  будто  хаган  мергейтов  Гурцат  стал
безумцем. Ничего подобного. Гурцат сохранял здравый рассудок, способность  к
умозаключениям и рассуждениям и самостоятельно принимал большинство решений.
Однако  он  прекрасно  понимал,  что  со  времен  штурма   Мельсины   многое
изменилось.
   Подарок всегда оставался рядом. Это невидимое нечто, способное обращаться
любым предметом, необходимым  в  данный  момент,  от  отлично  вырисованного
саккаремскими мудрецами плана местности или  кинжала  до  обычной  плошки  с
любимым хаганом кобыльим молоком, уже не просто  советовало  -  приказывало.
Иногда Подарок принимал облик погибшей жены Гурцата, словно напоминал о цене
нынешнего могущества.
   Но  чаще  всего  подношение  Хозяина  Самоцветных  гор  являлось  в  виде
созданной  из  мельчайших  пылинок,  постоянно  кружащих  серых  хлопьев   и
призрачных розоватых огоньков тени, отдаленно напоминавшей человека высокого
роста, которому по недоразумению приделали пару широких крыльев.  Не  таких,
как у летучей мыши, а скорее как у орла или  кречета.  Призрачное  создание,
будто бы насмехаясь над мергейтами, громоздилось на спине белого  коня  бога
войны, однако лошадь не беспокоилась, видимо не  ощущая  присутствия  чужого
или не обращая на него внимания. Это выглядело странно, потому что животные,
особенно домашние, куда острее человека ощущают вредоносную волшбу, а лошадь
так и вообще с незапамятных времен считается защитником  своего  хозяина  от
нечистой силы.
   Размышляя о природе Подарка и своего господина из  горной  пещеры,  хаган
счел, что тварь, постоянно сопровождавшая войско, к творениям злобных ночных
богов не относится. Но почему тогда она навевает  почти  животный  страх  на
любого, кто встретится с ней близко? Туменчи и  новый  шаман  Гурцата  долго
привыкали к Существу, но, видимо так и не свыкнувшись с его присутствием, по
извечной людской привычке стали делать вид,  будто  его  здесь  нет.  Словно
незамечаемая опасность перестает от этого излучать угрозу.
   Сам Подарок на окружавших Гурцата  людишек  гордо  не  обращал  внимания,
предпочитая  изводить  самого  хагана.   Гурцат   устал   бояться.   Бояться
собственной тени, вздрагивать при каждом резком звуке  и  холодеть,  увидев,
как вечером в шатер  входит  умершая  жена.  Потому  некоторые  тысячники  и
решили,  что   Гурцат   начинает   терять   рассудок.   Если   присмотреться
повнимательнее, то в его глазах читалось отнюдь не  безумие,  а  постоянный,
накрепко привившийся и никогда не исчезающий страх. Хаган понимал, что таким
образом  Повелитель  Самоцветного  кряжа  подчинил  его  себе  и  не  желает
отпускать узду, но поделать ничего не мог, да и не хотел.
   Отказ от дальнейших завоеваний стал невозможен. Несмотря на все переходы,
сражения, вспышки болезней и прочие неурядицы, войско  казалось  неутомимым.
Когда тумены вышли к закатной реке Междуречья, Урмии, Гурцат  посчитал,  что
край мира достигнут. Дальше, на противоположном берегу, расстилалась плоская
равнина, за которой лежали бескрайние пески Альбакана, в полуночной  стороне
начинались болота, скрывавшие за собой чужие и непонятные страны, населенные
людьми  с  белой  кожей.  Завоеванных  пределов  вполне  достаточно,   чтобы
накормить всех мергейтов, дать каждому по стаду овец и коров...  Не  это  ли
главная цель похода?
   Зимы в Саккареме мягкие, снег  выпадает  только  в  областях,  близких  к
Самоцветным горам и примыкающих к  ним  степным  равнинам.  Сейчас,  осенью,
следовало отвести армию  полуденное,  дать  туменам  отдых  и  приступить  к
созданию государства, объединенного  железной  волей  хагана.  Но  случилось
удивительное: совет десятитысячников прямо  высказал  Гурцату  желание  идти
дальше.
   Припасов достаточно, нукеры рвутся в бой, принятые в войско  саккаремские
кочевники-каталибы не получили, в отличие от остальных, своей доли добычи...
Саккаремский  хаган  Даманхур  собрал  армию  и  теперь  возжелал  отомстить
пришельцам за потерю трона. Если обойти болота, направив  тумены  в  сторону
полуночи, то  вскоре  мергейты  достигнут  новых  стран,  богатства  которых
несравнимы с саккаремскими: сказочной империи Нарлак, где  люди  поклоняются
огню, Свободных ко-нисатов,  управляемых  бездарными  разжиревшими  курайши.
Лишь когда победоносная армия Вечной  Степи  увидит  Закатный  океан,  можно
будет остановиться и обустраивать мир по-новому, по законам Заоблачных.
   Подарок заявился той же ночью. На сей  раз  Повелитель  счел  необходимым
предстать в облике темноволосой женщины  с  резкими  чертами  лица,  светлой
кожей и  большими  карими  глазами.  Черная  с  серебром  хламида  беззвучно
колыхалась, в свете  масляных  ламп  поблескивали  огромные  серьги  в  виде
треугольников с чеканным вылупившимся глазом.
   - На днях шад приедет в Священный город, -  не  поприветствовав  Гурцата,
заговорила гостья. - Владыка  сгинувшего  Саккарема  может  быть  опасен,  а
потому я придумал одну забаву, способную пошатнуть все основы привычного для
твоих врагов мирового уклада.
   "Почему она говорит о себе в мужском роде? - возникла мысль у  хагана.  -
Хотя для меня уже не имеет разницы. Мужчина, женщина... Око..."
   -   Утром   собери   конную   сотню   из   самых    верных    людей,    -
безразлично-спокойным   голосом   продолжало   распоряжаться   Существо.   -
Переправимся на тот берег Урмии и отправимся на полуночный закат. Тебе стоит
поглядеть, как бегут враги, устрашившись  нашей  мощи.  И...  Туменчи  верно
говорили -  война  не  закончена.  Пусть  Гурцат  станет  повелителем  всего
материка.
   Снова пляска розовых огоньков, сероватый пепельный туман и  запах  грозы.
Женщина исчезла. Утром Гурцат выполнил все ее приказы.
   В Альбаканской пустыне что-то пошло  наперекосяк.  Подарок  на  глазах  у
Гурцата и его изумленных нукеров собрал  звериное  войско,  должен-ствовашее
отнять мужество и смертно напугать обитателей Священного города саккаремцев,
однако мысль Хозяина  вернулась  под  утро  в  прежнем  облике  темноволосой
женщины, и стало ясно, что Господин недоволен.
   Со времени часа Быка где-то  в  отдалении  полыхали  изумрудные  зарницы,
посверкивали молнии, ударявшие в землю, в пустыне поднялся холодный ветер.
   - Боги гневаются, - ни к кому не обращаясь, сказал Менгу, верный тысячник
хагана. Его взгляд блуждал по окрашенному малахитовой зеленью ночному  небу.
- Мы зря обидели чужого бога. Там его улус, святилище... Этот бог больше  не
станет нам помогать.
   Гурцат ничего не  ответил,  но  запомнил  слова  Менгу.  Он,  как  и  все
мергейты, знал, что богов в этом мире превеликое множество,  что  каждый  из
богов любит смелых и сильных, однако не терпит оскорблений  от  человека.  А
тут  хаган  и  его  проклятый  Подарок  обидели   саккаремского   Атта-Хаджа
нападением на его вотчину. Уяснив эту истину,  Гурцат  решил  не  дожидаться
возвращения Мысли Господина, развернул коня  и  поехал  обратно,  в  сторону
переправы через великую реку. Он не желал участвовать в  войне  богов  между
собой. Нукеры, переглянувшись, отправились вслед.
   Женщина в черно-серебряном широком платье появилась  перед  рассветом,  и
лошадь хагана всхрапнула, увидев в полутьме пятно абсолютной тьмы.
   Разглядев, кто именно загородил дорогу отряду, хаган, вдруг позабыв  весь
свой страх, вопросил презрительно:
   - Ну, кто сильнее - ты или саккаремский Атта-Хадж?
   Призрак не ответил, только повел рукой и приказал:
   - Отправляйся обратно. То, что было необходимо, я сделал.
   "Несколько дней таскались неизвестно  зачем,  -  с  раздражением  подумал
Гурцат. - Обещал, что покажет свое величие, свою великую  силу!  Зарницы  на
небе, несколько волчьих стай... К чему было приводить меня сюда?"
   Неожиданно хаган понял: Подарок неразлучен с ним,  с  Гурцатом,  и  может
действовать, только когда рядом  находится  подчиненный  ему  человек.  Надо
учесть на будущее.
   ...Спустя несколько дней Оно  уговорило  хагана  отправить  посольство  в
Меддай. Предложить мир, если уж Гурцату  так  не  хочется  воевать.  Условия
пусть придумает сам хаган.
   К сожалению, у Гурцата больше не имелось такого советника, как Драйбен, и
никто не мог сказать  владыке  Степи,  что  отсылать  Даманхуру  голову  его
родного  брата  крайне  оскорбительно,  а  выдвигать  требование  немедленно
склонить голову  перед  новым  повелителем  закатных  и  восходных  пределов
континента просто неприемлемо. Гурцат  поступил  по  традициям  мергейтов  -
побежденный так или иначе должен согласиться на любые условия.
   Еще Гурцату донесли крайне  интересную  новость  -  ее  рассказал  шаман,
ставший свидетелем необычного разговора, состоявшегося  как-то  ночью  между
бывшим невольником  туменчи  Менгу  Берикеем  и  некоей  странной  женщиной,
которую в лагере прежде никто никогда не  видел.  Шаман  не  слышал,  о  чем
именно они говорили, и сумел различить только чуть  более  громкие  возгласы
саккаремца: "Да, госпожа, я все сделаю, госпожа".
   - Что ты задумал теперь? -  задал  вопрос  Гурцат,  когда  Подарок  вновь
объявился в человеческом облике. Посольство к  тому  времени  уже  уехало  в
город бога саккаремцев. - Я слышал, будто ты виделся с Берикеем?
   - Одна стрела, один щелчок тетивы, - пропела  Мысль  Хозяина.  -  Берикей
сумасшедший, а потому тебе... нам более не понадобится. Пусть исполнит  свое
предназначение. Даманхур все равно мертвец, и уже давно. Нужно  лишь,  чтобы
его похоронили. А теперь слушай...
   Хаган слушал. И подчинялся приказам. Вернулся  Менгу,  принеся  радостную
новость: аттали - владыка Священного города -  отвернулся  от  саккаремского
шада и готов признать влады