ин умер.
   - Пускай умер, - прохрипел самый высокий из саккаремцев. - Значит,  и  мы
пойдем вместе с высокородным Халаибом по Прозрачному  Мосту  в  дивные  сады
Атта-Хаджа!
   - Выпустите наружу тех, кто в доме, - приказал Менгу. - Иначе они сгорят.
   Ясур прищурился и сквозь дым различил  лицо  молодого  Берикея,  стоящего
впереди.  Сейчас  заговорил  именно  он,  бывший  десятник   личной   стражи
управителя области Шехдад:
   - Женщины и слуги решили умереть в огне. Ты ничего не получишь,  степняк:
ни саккаремских дев, ни сокровищ моего господина, пусть примет его Атта-Хадж
в свои благословенные руки!
   Дом превратился в гигантский ревущий костер, крики людей и яростный  визг
лошадей,  привязанных  в  горящей  конюшне,  постепенно   стихали.   Шестеро
оставшихся в живых воинов, медленно отойдя к середине улицы, встали плечом к
плечу против полусотни мергейтов. Зоркий  Ясур,  не  смевший  оторваться  от
этого зрелища, подозрительно рассматривал одного  из  шестерых  -  очень  не
похож на посвященного, опоясанного  саблей  воителя.  Не  дать  ни  взять  -
мальчишка с угловатыми, неуверенными движениями. Слишком мал ростом,  доспех
не по плечу и явно его тяготит. Хотя саблю сжимает в руке твердо.
   - Ну, кто первый? - блеснул глазами Берикей из-под островерхого шлема.  -
Может, ты, сотник?
   - Хочешь честного поединка? - Менгу косо глянул на  стоявшего  неподалеку
Танхоя, но пятидесятник  только  пожал  плечами.  Степные  законы  допускали
единоборства между богатырями, не уронившими свою честь в глазах друг  друга
и прочего воинства. - Согласен.  Оставайся  в  своей  броне,  я  не  против.
Победишь - уйдешь с миром, и Танхой даст тебе и твоим людям бронзовую пайзу.
Заоблачные любят смотреть за честным боем...
   - Уйду не я один, - напряженно  ответил  Берикей,  поигрывая  клинком.  -
Уйдут все мои товарищи.
   - Хорошо. -  Менгу  соскочил  на  землю,  мимоходом  проверив  оружие.  -
Проиграешь - становитесь моими рабами. Каждый.
   Подальше от пылающего  дома  быстро  освободили  круг.  Конные  степняки,
предчувствуя забаву, короткими вскрикиваниями подбадривали  своего  сотника,
саккаремцы же опустились на одно колено, лицами обратившись  к  закату  -  в
сторону  священного  города  Меддаи.  Пусть  Атта-Хадж,  Вечная   Богиня   и
Провозвестник  рассудят,  кто  прав  -  их   добрые   слуги   или   незваные
дикари-пришельцы.
   Менгу и Берикей встали друг против  друга,  наблюдавший  за  поединщиками
Танхой громко хлопнул себя ладонью по  колену,  давая  понять,  что  схватка
начинается, и...
   - Вислоухий осел! - От азарта Ясур зашептал вслух, не опасаясь,  что  его
голос кто-нибудь различит, очень уж сильно орали мергейты. - Берикей, у него
левая сторона слабее! Ну кто так строит прямую  защиту?  Да  твоего  учителя
самого поучить надо - палками на площади! Ох!
   Саккаремский десятник совершил неудачное движение, и самый  кончик  сабли
Менгу задел Берикея по предплечью,  к  счастью  левому.  Было  заметно,  что
Берикей устает: он выдержал  долгую  осаду  дома,  плечи  покрывала  длинная
кольчуга, шлем тяготил голову... Менгу же будто только сейчас родился  -  он
вился вокруг саккаремца, как молодой коршун  вокруг  отяжелевшей  цапли,  и,
хотя  был  куда  менее  умудрен  в  благородном  искусстве  сабельного  боя,
выигрывал в быстроте и нахальстве.
   - Хорошо, что они не условились биться до первой крови, - бормотал  Ясур,
сжимая единственный кулак. - Иначе десятник нашего управителя давно попал бы
в рабство. О Атта-Хадж, спаси его!..
   Берикею  не  повезло.  Под  каблук  сапога  попался   округлый   камушек,
саккаремец  пошатнулся,  а  чиркнувшая  по  нагруднику  брони  сабля   Менгу
окончательно лишила его равновесия. Берикей, падая, отразил два  легких,  но
искусных удара, потом Менгу носком сапога выбил клинок из его ладони  и  уже
занес было острие над не  прикрытой  кольчугой  жилистой  шее  саккаремского
воителя.
   - Нет! Остановись!
   Менгу на мгновение замешкался, удивленный  немыслимым  нарушением  правил
поединка, принятых всеми известными ему народами: раз  противник  упал,  его
надо добить или пощадить, но никто не вправе помешать победителю в  принятии
решения. К молодому мергейту метнулся светлый невысокий силуэт, тонкая  рука
схватила его за запястье, а сабля пошла в  сторону,  ударив  в  сухую  глину
рядом с головой поверженного Берикея. Степняки яростно  загикали,  натягивая
луки.
   - Ты знаешь закон, - услышал Менгу высокий  голос.  -  Он  властвует  над
всеми племенами. Если женщина в миг казни объявляет мужчину  своим,  мужчине
даруется жизнь. Я не права?
   - Ты кто? - поразился Менгу и  одним  ударом  сбил  с  головы  нарушителя
благочинного течения поединка шлем. - Та-ак... Ну что ж, этот закон известен
каждому мергейту.
   Перед молодым сотником,  насупясь  и  тяжело  дыша,  стояла  совсем  юная
девушка, почему-то облаченная в мужскую одежду. Глаза ее были удивительными:
не темными, как у всех  саккаремцев  или  степняков,  а  синими.  Сейчас,  в
полутьме, при огне пожара,  радужки  казались  фиолетовыми,  будто  весенние
цветы на берегах Идэра.
   - Подтверди, - бросил Менгу. - И я выполню твое пожелание.
   - Я, Фейран, дочь Халаиба, - слегка  задыхаясь,  произнесла  шехдадка,  -
беру под свою защиту поверженного в поединке Берикея  и  называю  его  своим
будущим мужем. Никто не вправе коснуться человека,  проигравшего  битву,  за
которого заступается женщина. В том закон Степи, Саккарема и  многих  других
народов. Пусть будут свидетелями Вечносущий Атта-Хадж и твои боги, сотник.
   Берикей, простертый у ног мергейта, только невнятно застонал. Воин слышал
о древнем уложении, доставшемся от незапамятных времен  Царства  Добра,  что
существовало до падения Небесной Горы, но... Какой стыд для него, его отца и
всех мужчин-предков до двадцать первого  колена!  Жизнь  в  бою  ему  спасла
женщина! Лучше  бы  наконечник  клинка  проклятого  мергейта  сейчас  прошил
Берикею толстые шейные жилы и потрескавшаяся глина улиц Шехдада впитала  его
кровь.
   - Закон исполнен, - по обычаю степи Менгу  поклонился  женщине  по  имени
Фейран и добавил: - Но это не освобождает  вас  от  условий  поединка.  Твой
жених проиграл, и теперь все вы принадлежите мне. Вы не пленники, вы рабы. И
я ваш господин.
   - Слушаю и повинуюсь, господин, -  смиренно  ответила  Фейран,  склоняясь
перед высокорослым сотником, который убил ее отца, сестер, сжег дом и  лишил
всякой надежды на будущее. Тонкие пальчики Фейран  цепко  ухватили  все  еще
лежащего Берикея за край надкольчужной накидки, и тот, повинуясь воле дочери
бывшего господина, с трудом встал на колени перед Менгу. Если бы в руке  был
кинжал, Берикей, не раздумывая, ударил бы себя в сердце. Но  сейчас,  следуя
закону и данному слову, он через силу выдавил:
   - Слушаю, господин...
   Восходные и полуночные кварталы Шехдада выгорели почти полностью,  полоса
пламени, гонимая степным ветерком, быстро шла к  центру  погибшего  городка,
пожирая  купеческие  склады,  разграбленные  мергейтами   лавки   торговцев,
накрывая  окровавленные  и  обнаженные  трупы  горожан,  погибших  во  время
невиданного разбоя, учиненного страшными степняками в  Шехдаде,  расцвечивая
багряным кружевом плетеные ограды и  заставляя  сухие  кипарисы  стрелять  в
черное ночное небо мириадами гаснущих в вышине искр.
   Луна взошла до половины зенита, но  мергейты,  все  еще  не  насытившиеся
жалкими сокровищами провинциального городка, кровью  и  похотью,  продолжали
рыскать по не охваченным пожаром кварталам, прилегавшим к  полуденной  стене
города. На полную ночь в воздухе повисли звуки  от  щелчков  угольев,  стоны
мужчин, визг женщин и раздирающий уши плач детей, которые, если выживут, уже
никогда больше не улыбнутся.
   Однорукий храмовый сторож Ясур уцелел лишь  благодаря  опыту  и  знаниям,
приобретенным многие годы назад. После странного поединка у дома вейгила  он
сорвался с места, обогнул  пожарище,  пробираясь  редкими  тропинками  между
домами небогатых горожан, через сады  почтенных  эмайров,  жестко  перебитых
мергейтами на рыночной площади, через прорытые арыки и знакомые дворики. Ему
было жаль бросать привязанную неподалеку от главной площади  лошадь,  но  ее
уже наверняка нашли... А если обнаружилось тело убитого  Ясуром  нукера,  то
сколько еще жизней отдаст Шехдад за одного-единственного вонючего  степняка,
получившего по заслугам?..
   Высокие башни трех минтарисов, взлетавшие над куполом  храма  Атта-Хаджа,
стали для Ясура постоянным ориентиром - их  можно  было  заметить  из  любой
точки города. Иногда, правда, звездное небо застилал масляный черный  дым  и
взлетавшие  в  невообразимую  высоту  искры   создавали   новые   невиданные
созвездия, сбивавшие с толку опытного пожилого воина, отдавшего тело  войне,
а душу - Предвечному Атта-Хаджу.
   "До полуночи огонь не доберется до храма, - лихорадочно  размышлял  Ясур,
рассекая   коленями   мутную   воду   канала,   орошавшего   сад   погибшего
Джендек-эмайра. В доме, стоявшем по правую руку, не было  видно  ни  единого
огонька. Родичи Джендека наверняка прятались или были мертвы. Только изредка
тоскливо взлаивали и подвывали дворовые псы. - Пайза у  меня  есть,  значит,
можно рассчитывать на доверие степных разъездов. Но как выбраться из города?
Подождать до завтрашнего вечера, когда останется одно  пепелище  и  мергейты
уйдут? Или прорываться сейчас, ночью? У Фарра пайзы  нет,  но  он  вроде  бы
парень не гордый и наверняка согласится сыграть роль моего раба".
   Ясур аж поперхнулся от столь еретической мысли  и  едва  не  шлепнулся  в
грязную, пахнущую тиной и нечистотами воду. Фарр атт-Кадир отныне не ученик!
Он - настоящий мардиб, человек, говорящий с Атта-Хаджем! Именно Фарра принял
Кристалл из Меддаи! Значит, играть придется  по-другому.  Мергейтская  пайза
повиснет на груди у Фарра, а старый  Ясур  станет  его  рабом.  Не  впервой.
Помнится, лет семнадцать назад, попав в плен к нардарцам, пришлось не меньше
полугода гнуть спину на серебряных рудниках благородных Лауров. Хорошо,  что
сбежать удалось...
   Ясур не успел. Вынырнув,  будто  из  мышиной  норы,  из  узкого  проулка,
ведущего к храмовой площади, он запнулся и прижался всем телом к темно-серой
стене соседствовавшей с храмом лавки торговца  оружием  Курби.  У  раскрытых
настежь  ворот  дома  Атта-Хаджа   топтались   степные   лошади,   аккуратно
привязанные за поводья  к  коновязи.  Со  двора  храма  доносилась  громкая,
развязная чужая речь - мергейты не обидят чужого бога в его жилище,  но  вот
снаружи...
   - Помогиите! Не надо, пожалуйста, не надо! И снова ребяческий злой  хохот
степняков.  Понятно,  развлекаются.  Дурачок  Аладжар,  самый  маленький  из
учеников, дал степным хищникам обнаружить себя.
   Ясур серым кошачьим силуэтом метнулся к воротам, заглянул и выругался про
себя. Четверо мергейтов укладывали в кожаные сумы золото из сокровищницы,  а
трое других медленно приканчивали Аладжара. Незнамо зачем  он  покинул  свое
убежище на вершине башни-минтариса и, естественно, попался в лапы  степняков
- сейчас они раздели его, привязали к стволу древнего мегаора и, не  слишком
натягивая луки, стреляли то по его конечностям, то  по  телу...  Наконечники
проникали неглубоко, но причиняли жуткую боль.
   - Пожалуйста... - на последнем издыхании молил Аладжар. - Зачем? Вы нашли
золото, камни... Ой... А-а-а!
   Новая стрела с треугольным, похожим на острие ножа  наконечником  срезала
мальчишке палец.
   "Он все равно теперь не жилец,  -  почему-то  безразлично  подумал  Ясур,
отворачиваясь.  -  Никто  не  переживет  таких  ран,  кроме  самых   великих
богатырей. Великий Атта-Хадж, что же происходит? Почему мергейты  обезумели?
Война войной, но почему такие зверства? Степняк никогда  не  причинит  вреда
ребенку, старику или животному. В чем дело? Откуда у них эта жажда,  которую
может утолить только чужая боль и страх?"
   Ясур уже собрался обогнуть ограду храма и  пройти  к  тайному  ходу,  люк
которого находился глубоко во дворе, за деревьями.  Его  остановила  неясная
белесая тень, мелькнувшая у бокового выхода огромного строения. Только этого
еще не хватало!
   - Оставьте ребенка в покое, - прозвучал в ночи уже не детский, но  еще  и
не мужской голос. - Уходите. Вы достаточно потешились.
   Мергейты обернулись. Перед ними стоял невысокий молодой человек  в  белой
одежде и столь же белом тюрбане с пером. В руках у него не было оружия, лишь
правый кулак сжимал в себе казавшуюся в темноте грязной тряпицу.
   Степняки редко разменивались  на  лишние  слова.  Свистнул  аркан,  Ясур,
обнажив старинную саблю, уже рванулся вперед - защищать своего  мардиба,  но
остановился как вкопанный, пробороздив каблуками серую пыль двора.
   Фарр  атт-Кадир  резким  движением  выбросил  вперед  правую  ладонь.  На
пальцах,  покрытых  тряпицей,  лежало  что-то   темное.   Плохо   ограненный
желтоватый камешек.
   Вспышка розового света - и ремень аркана исчез  бесследно,  будто  воздух
пожрал его и растворил в себе,  подобно  дыму.  Мергейты  попятились.  Самый
старый из них довольно быстро совладал с испугом, вытянул кинжал и шагнул  к
человеку в белом.
   Камень на ладони Фарра вновь сверкнул подобно синеватой звезде  и  острый
клинок  рассыпался  в  пыль.  Степняк  споткнулся  и  вдруг  закричал  диким
неестественным голосом.  Его  пропитанный  пылью  чапан  затлел  призрачными
холодными огоньками, кожа с пальцев и лица начала оползать, словно  плавясь,
глазницы, глухо хлопнув, опустели, а спустя мгновение  сухая  мумия,  только
что бывшая человеком, с неприятным треском осела наземь.
   - Шаман, шаман! - надрывно  завопили  остальные  степняки  и,  больше  не
пытаясь даже взглянуть на Фарра атт-Кадира,  бросились  прочь  со  двора,  к
своим лошадям. Ясур, если бы хотел  убить  их,  сделал  бы  это  не  слишком
напрягаясь. Мергейты были невероятно поражены ужасом,  навеваемым  священным
Кристаллом из Мед дай.
   Застучали копыта, и шестеро всадников исчезли в багрово-черной ночи. Ясур
мельком подумал, что лошадь они с Фарром все-таки заполучили -  бурый  конек
погибшего от магии Кристалла мер-гейта нервно топтался у коновязи.
   Атт-Кадир подбежал к израненному Аладжару, вытащил  из-за  голенища  нож,
мгновенно обрезал веревки и осторожно уложил младшего ученика храма на землю
со словами: "Вспомни Атта-Хаджа. Он поможет тебе".
   Ясур впервые в жизни видел настоящее чудо  исцеления.  Не  такое,  как  у
знахарей,  степных  шаманов   или   проповедников   чужих   богов,   изредка
заглядывавших в Саккарем, а  настоящее.  Исчезали  кровоточащие  раны,  свет
Кристалла заглатывал боль и страх, оставляя место покою и силе жизни.
   - Ясур? - Сторож знал, что Фарр его не видит. Однако юный мардиб каким-то
образом почувствовал присутствие своего однорукого наставника.  -  Ясур,  ты
видишь? Видишь? Атта-Хадж действительно существует! И  через  меня  изливает
свою благодать на гибнущую землю.
   - Вижу. - Сторож выступил вперед. - И склоняюсь перед тобой,  мардиб.  Ты
одним движением победил семь сабель и дал человеку  новую  жизнь.  Теперь  я
вечно твой раб.
   - Не я, - по-прежнему стоя  спиной  к  Ясуру,  ответил  Фарр.  -  Я  лишь
посредник. И вот еще... Пока ты ходил в город, я говорил с  Атта-Хаджем.  Он
сказал мне, куда идти.
   Глава шестая. Тень над золотым троном
   Обширны и плодородны  земли  великого  Саккаремского  шаданата,  и  пусть
солнце вечно освещает владения царственного господина сей  славной  державы!
Ни  одна  страна  материка  не  может  похвалиться  столь  огромным   числом
пшеничных, рисовых и хлопковых полей; благоухающими рощами, где трижды в год
черноокие   саккаремки   наполняют   свои   корзины   нежнейшими   фруктами,
отправляющимися ко дворам государей  полуночных  и  заморских  стран;  нигде
более не пасутся на предгорных лугах кони, достойные не только царей,  но  и
богов... Даже повелитель блистательной Аррантиады содержит в своих  конюшнях
чалого саккаремского скакуна, отдав некогда за него полную меру драгоценного
розового золота.
   Путешественник,  начавший  свой  путь,  например,  от   полуночных   Врат
Велимора, должен пройти через Аша-Вахишту, затем по Вечной Степи, оставив по
левую  руку  подпирающие  серебристыми  куполами  небеса  Самоцветные  горы,
миновать несколько степных рек, тянущихся к восходному побережью  континента
(среди которых, ровно старший суровый брат, выделяется бурный Идэр), и тогда
через несколько конных переходов он попадет к границам владений солнцеликого
Даман-хура.
   Однако  пограничная  со  Степью  область  Шехдад  еще  не  была  коренным
Саккаремом,  но  лишь  первым  форпостом,  отделявшим  великую   страну   от
варварских земель мергейтов и других  кочевников,  не  говоря  уж  о  совсем
невиданных и дальних .племенах полуночи. Истинный Саккарем  с  белокаменными
городами,  быстрыми  речками,  зеркальными  озерами   в   окружении   пышных
виноградников, начинался за низкой цепью не то гор, не то  холмов,  носившей
имя Кух-Бенан. Хребет тянулся непрерывной возвышенностью от побережья залива
Тысячи Акул на много сотен лиг к закату и скалистой стеной обрывался в  воды
благословенной Дийялы - одной из двух рек Междуречья, более  известного  как
Тадж аль-Саккарем, Венец Державы.
   Пространство между  низким  хребтом  Кух-Бенан  и  безграничным  массивом
Самоцветных гор люди издавна называли  долиной  Табесин.  Здесь  раскинулись
земли коневодов,  гуртовщиков  и  послушных  им  стад  белоснежных  баранов,
принадлежащих  владетельным  эмайрам,  виноградарей  и   маслоделов...   Две
упомянутые области. Междуречье и Табесин, кормили и одевали всю  центральную
часть  страны  -  гигантский  полуостров,  истинной  жемчужиной  коего  была
великолепная Мельсина, столица шада.
   Именно туда, на Город  Золотого  Трона,  направлялся  самый  мощный  удар
степного войска хагана Гурцата.
   Гонцы появлялись у ворот города по десятку раз на дню, и вейгил  Мельсины
отдал благоразумный приказ немедленно пропускать  вестников  к  Стобашенному
дворцу  шада,  выстроенному  на  спускавшейся  к  бирюзовому  морю  террасе.
Собственно,  дворец  повелителя  был  городом  в  городе,   государством   в
государстве. Простые обыватели, купцы или знатные эмайры, жившие в  столице,
могли видеть из окон или с крыш своих домов только бесчисленные разноцветные
купола, тонкие минтарисы храмов  и  вздымающуюся  почти  на  пятьсот  локтей
белоснежную с золотой шапкой Башню  Шадов.  Сие  величественное  сооружение,
поражавшее даже умудренных в  строительном  ремесле  аррантов,  возвели  лет
двести назад при шаде Газзале - великом просветителе и мудреце.
   Именно Газзал, созвав мастеров со всех известных земель и  почти  разорив
казну Саккарема, придал столице  тот  вид,  который  она  имела  сейчас.  Но
людская память сохранила его имя не потому, что Мельсину  окружили  зубчатые
цепи неприступных стен или она славилась мраморными дворцами да потрясавшими
воображение  храмами,   садами   с   искусственными   водопадами,   несущими
выкачиваемую из глубоких колодцев прохладную воду... Газзал, солнцеликий шад
и владыка полумира, вознес над столицей Башню.
   Она и стала его надгробным памятником. Взбунтовавшиеся  эмайры  в  кои-то
веки объединились  и  убили  просвещенного  правителя  на  верхней  площадке
гигантского сооружения, на которое ушли последние  деньги  из  сокровищницы,
разоренной архитектурными выдумками шада Саккарема.
   Перестроенная Мельсина, однако, осталась такой, какой ее задумал  Газзал.
И равняться со столицей Золотого  Трона  могли  одни  только  города  мудрых
аррантов да грозные крепости Нарлака.
   Гонцу было некогда обращать внимание на  мельсинские  красоты.  Усиленная
стража у Алмазных ворот столицы, от которых шла прямая наезженная  дорога  к
перевалам Кух-Бенана, только лишь узрев затрепавшийся  пергамент  с  печатью
десятит