и родственника. Мистрисс Изабелла  и  ее  манеры
все больше и больше раздражали  сэра  Гисборна,  хотя  к  этому  не  имелось
никаких оснований.  Какое,  спрашивается,  дело  благородному  дворянину  до
невоспитанной   девчонки-торговки?   Обоз   вот-вот    покинет    гостиницу,
отправившись своим путем на юг, и рыцарям из Англии вряд  ли  доведется  еще
раз повстречать мэтра Барди или его спутников...
   - Идем, - не слишком вежливо ткнул задумавшегося компаньона Дугал.
   Гай поднял голову, узрев  пустой  двор  со  следами  железных  ободьев  и
кучками лошадиного помета да раскачивающийся  кожаный  полог  последнего  из
фургонов. Нет  больше  поводов  для  беспокойства.  Рыжая  крикливая  девица
появилась на миг и сгинула в неизвестности. Не такова  ли  вся  человеческая
жизнь, подобная цепи кратких встреч в  недолгом  странствии  от  рождения  к
смерти?
   Двум заезжим рыцарям не понадобилось расспрашивать, как пройти к  главной
достопримечательности города, - башни  расположенного  поблизости  от  Луары
собора виднелись издалека, поднимаясь над городскими крышами и устремляясь к
чистому осеннему небу. Конечно, этот собор имел мало общего с той  церковью,
что стояла здесь во времена святого Мартина, то есть более  шести  с  лишним
столетий назад.
   Храм  и  примыкавшие  к  нему  здания  аббатства  не  раз  перестраивали,
расширяли, украшали, так  что  сейчас  они  без  преувеличения  походили  на
застывший в камне гимн во славу Божию. На стены собора пошел местный гранит,
желтоватый, с вкраплениями  серых  и  красных  прожилок.  В  солнечные  дни,
подобные сегодняшнему, казалось, что он слабо светится изнутри.
   Первоначально монастырь возвели у самых границ города,  но  за  несколько
сотен лет Тур разросся, поглотив свои бывшие предместья, и владение  святого
Мартина теперь стало  частью  городских  кварталов.  От  мирской  суеты  его
по-прежнему отделяла высокая побеленная стена с ровным рядом  мелких  зубцов
по верху и полоса свободного пространства, не застроенного домами,  похожего
на символическую границу, отмеченную рядом темно-зеленых  старых  тисов.  Ее
целостность нарушали  только  тяжелые,  окованные  полосами  железа  ворота.
Створки были закрыты, однако маленькая приоткрытая калитка  доказывала,  что
здесь рады как постоянным прихожанам, так и гостям.
   Гай остановился, не решаясь идти дальше и с  неохотой  признаваясь  себе,
что ему отчасти страшновато. Конечно, он не так уж и виноват,  у  него  есть
оправдание - он  торопился  на  помощь  архиепископу  Клиффорду,  он  честно
выполнил епитимью, наложенную на него настоятелем дуврской  обители  Святого
Мартина...
   Почему-то ужасно не хотелось дергать за позеленевшее бронзовое  кольцо  и
входить.
   - Напомни мне как-нибудь,  чтобы  я  рассказал  про  человека,  решившего
обмануть судьбу и не выполнить своего  гайса,  -  подал  голос  Мак-Лауд,  с
откровенным злорадством взиравший на мучения компаньона. -  Ладно,  давай  я
зайду и разузнаю, пустят ли нас.
   Он отодвинул Гая  в  сторону  и,  наклонив  голову,  проскочил  в  низкую
калитку, зацепив рукоятью длинного меча за ободверину. Сэр  Гисборн  остался
снаружи, чувствуя на себе недоуменно-вопросительные взгляды проходивших мимо
горожан и злясь на самого себя за не вовремя  проснувшуюся  нерешительность.
Обычно он никогда не колебался, но нынешний случай, надо признать,  в  корне
отличался от прочих.
   Дугал, к счастью, отсутствовал недолго. Вернее, он почти сразу  распахнул
калитку  пошире  и  призывно  махнул  Гаю.  Не  чувствуя  под   собой   ног,
ноттингамский рыцарь сделал несколько шагов и сам не заметил,  как  оказался
внутри  пределов  Турского  аббатства.  Мак-Лауд.  вопросительно  глянув  на
спутника,  внезапно  проявил  несвойственное  ему  человеколюбие  и  занялся
переговорами со словоохотливым братом-привратником, немолодым уже  человеком
в потрепанной черной рясе. К концу их беседы Гай несколько  очнулся  и  даже
нашел в себе силы оглядеться по сторонам и прислушаться.
   Выяснилось, что благородным господам из Англии, решившим по пути в Святую
Землю посетить знаменитую обитель, нив коей мере  не  возбраняется  зайти  в
храм для поклонения тщательно оберегаемой вот уже шесть столетий реликвии  -
плащанице святого Мартина. Сам привратник, к сожалению, не может  отлучиться
со своего места, дабы проводить  их,  но  в  соборе  обязательно  встретится
кто-нибудь из братии, кто сумеет подробно ответить на вопросы гостей и, если
у  них  появится  такое   желание,   показать   все,   достойное   внимания.
Брат-привратник не  мог  с  уверенностью  пообещать,  что  милордам  рыцарям
удастся повидать отца аббата,  но,  если  их  дело  настолько  неотложное  и
важное, то... Все может быть.
   Дугал, заговорщицки понизив голос, назвал какое-то  странно  прозвучавшее
для Гая имя и осведомился, сохранилась ли могила этого человека.  Привратник
торопливо закивал  и,  кажется,  даже  слегка  обиделся  подобному  вопросу.
Мак-Лауд коротко поблагодарил, заодно перебросив обрадованному сторожу  ярко
блеснувшую монетку, и компаньоны зашагали по  вымощенному  мелкими  светлыми
камнями внутреннему двору.
   Чтобы  попасть  к  главному  входу  в  храм,  как  объяснил   привратник,
требовалось обойти братский корпус  -  приземистое  здание  серого  камня  с
рядами крохотных окон под нависающим карнизом  красно-коричневой  черепичной
крыши. Торжественность и спокойствие этих вырванных из суеты городской жизни
мест, казалось, разлитые в воздухе, подействовали  не  только  на  начавшего
успокаиваться Гая, но и на его попутчика. Во всяком случае, с его физиономии
исчезло постоянное слегка насмешливое выражение, сменившись  чем-то,  весьма
похожим на глубокую задумчивость. Сэру Гисборну иногда начинало  мерещиться,
что в его странноватом знакомом живут два человека: один -  Дугал  из  клана
Лаудов, неугомонный задира, пьяница и бабник,  а  второй...  Второй  гораздо
умнее и мудрее всей их компании и, как положено мудрецу,  чаще  предпочитает
хранить молчание.
   Они свернули за угол и разом остановились. Перед ними возвышался  Турский
собор, бледно-золотистый, с двумя  устремленными  ввысь  башнями  колоколен,
статуями в нишах и изящно вытянутой вверх аркой портала. Над ней в  радужных
витражах идеально круглого окна-розетки  играли  лучи  полуденного  осеннего
солнца.
   Гай хотел что-то сказать, но  внезапно  обнаружил,  что  не  может  найти
подходящих слов. Кроме того. его вновь  охватили  тревожные  предчувствия  -
вдруг его вина гораздо больше, чем он  полагает?  Вдруг  святой  решит,  что
такому закоснелому фешнику, как  Гай  Гисборн  из  Ноттингама,  не  место  в
благочестивой обители и не положено никакого прощения?
   - Красиво, - нарушил мирную тишину  Мак-Лауд,  однако  в  его  голосе  не
слышалось особенного восхищения. - Одного только  не  могу  понять:  неужели
Господу на самом деле угодны все эти каменные громадины, облепленные  внутри
золотом? Здесь еще ничего, а в Италии как построят собор, так не разберешься
- то ли во имя Божье, то ли ради того, чтобы перещеголять соседний  город...
Отец Колумбан прекрасно обходится без всей этой роскоши, и мне  кажется,  он
намного ближе к Небесам, чем здешние монахи. Наш священник  из  Глен-Финнан,
отец Беуно, с трудом связывал пару слов на латыни, а люди со всей округи шли
к нему со своими горестями и радостями. Он жил в часовне, построенной  моими
предками лет двести назад, и никому не приходило в голову снести  ее,  чтобы
соорудить  взамен  что-нибудь  эдакое...  Интересно,  во  сколько  обходится
здешним горожанам содержание такого великолепия?
   -  Ты  бы  попридержал  язык,  -  раздраженно  бросил  сэр   Гисборн.   -
Рассуждаешь, как настоящий язычник, прости Господи. Или в  вашем  захолустье
все такие? Храм  есть  отражение  Дома  Всевышнего  на  бренной  земле,  ему
надлежит поражать человеческое воображение и радовать глаз...
   - Да знаю я! - перебил Дугал. - Только все равно это как-то  неправильно.
Что, чем больше в городе или в стране соборов, тем благосклоннее Господь?
   - Замолчишь ты наконец? - уже всерьез рассердился Гай. - Не мели чушь, а?
Сам знаешь, за подобные речи по головке не погладят. Где ты наслушался таких
гадостей?
   - Сам додумался. - Мак-Лауд наконец умолк, благо  они  уже  поднялись  по
широким ступеням, слегка вытершимся в центре, и подошли к  дверям  собора  -
высоким, из темно-красного дерева, покрытым резьбой и украшенным  позолотой.
- Иди выполняй обет, только  не  позволяй  задурить  себе  голову.  Я  приду
попозже.
   - Ты куда? - несколько опешил сэр  Гисборн,  потому  что  компаньон  явно
вознамерился улизнуть.
   - У тебя дела, и у меня дела,  -  туманно  пояснил  Дугал,  уже  успевший
преодолеть половину  лестницы.  Гай  с  легким  недоумением  проследил,  как
шотландец остановил пересекавшего двор  монаха  и  что-то  у  него  спросил.
Получив ответ, Мак-Лауд целеустремленно зашагал к северному приделу, свернул
за угол собора и пропал.
   - Дела у него, - повторил сэр Гисборн и, потянув на  себя  тяжелое  литое
кольцо, с некоторым усилием отодвинул  толстую  дверную  створку.  -  Варвар
варваром, а туда же - умствует...
   Над городом поплыл долгий тягучий звон бронзового  колокола,  отмечавшего
наступление полудня, или, как  его  называли  по  монашескому  уставу,  часа
шестого.
   В аббатстве Гай пробыл несколько дольше, чем ожидал, - почти до  девятого
часа.
   Ему повезло: отец-настоятель, узнав о просьбе заезжего рыцаря,  милостиво
согласился уделить немного своего драгоценного времени. Хотя сэр Гисборн, не
обладавший даром рассказчика, старался говорить как  можно  короче,  опуская
кой-какие  малозначащие  частности,  история  прибытия  нового  архиепископа
Кентерберийского в Англию все равно чрезмерно затянулась. Известие  о  смене
власти и казни канцлера Лоншана, конечно, уже добралось  до  Тура  вместе  с
королевскими гонцами и опережающей ветер молвой, однако настоятель не мог не
воспользоваться чудесно представившейся возможностью услышать подробности из
уст очевидца событий в далекой Британии.
   К концу повествования Гай слегка взмок и чувствовал себя так, будто  пару
раз обежал вокруг  Тура  в  полном  боевом  снаряжении.  Однако  его  усилия
получили неожиданное  вознаграждение:  аббат,  выслушав  печальную  исповедь
рыцаря из Ноттингама и побарабанив пальцами  по  столу,  рассудил,  что  сэр
Гисборн достаточно  наказан  за  свои  прегрешения.  В  сущности,  его  вина
заключалась только в излишней горячности (впрочем, вполне  оправданной,  ибо
он действовал во  спасение  служителя  Господня)  и  вполне  искупается  его
нынешним намерением отправиться в Святую Землю. Если  же  добавить  к  этому
искреннее раскаяние мессира Гая и умеренное пожертвование в  пользу  прихода
Святого Мартина, то щекотливое дело о невольном осквернении останков святого
можно считать разрешенным ко всеобщему удовлетворению.
   Вдобавок отец-настоятель посоветовал будущему  крестоносцу  по  дороге  к
Марселю или в самой столице Прованса наведаться в любую церковь  и  освятить
имеющееся оружие. От досады Гай едва не хлопнул  себя  по  лбу:  как  он  не
догадался сделать это еще в Лондоне или, на худой конец, в  Фармере!  Совсем
из головы вылетело!
   Мессир Клиффорд или отец Колумбан наверняка  бы  не  отказались  провести
церемонию!
   Сталь  в  умелых  руках,  конечно,  хороша  сама  по  себе,  но  если  ее
облагородит и укрепит благословение...
   В Ноттингаме родные  и  друзья  частенько  посмеивались  над  наследником
семейства Гисборнов: мол, нетрудно догадаться, о чем  тот  думает,  -  любая
появившаяся  мысль  немедля  отражается  на  физиономии.   Сейчас,   видимо,
случилось то же самое, ибо турский аббат с легкой  улыбкой  заметил,  что  с
удовольствием   проведет   обряд   освещения   и,   пожалуй,   сделает   это
незамедлительно.
   - Я не один, - вспомнил о своем попутчике Гай. - Можно ли моему  спутнику
тоже принять участие?
   Аббат кивнул, и сэр Гисборн мысленно возликовал,  искренне  надеясь,  что
ему не придется обыскивать монастырь в поисках отправившегося неведомо  куда
шотландца.
   Однако Мак-Лауд, завершив таинственные "дела", как  и  обещал,  терпеливо
дожидался компаньона, обосновавшись на каменной скамье неподалеку от входа в
собор. Отсюда было  видно  и  полутемный  неф  с  рядами  скамей,  и  тускло
поблескивающее  золото  алтаря,  и  огромную  вычурную  дарохранительницу  с
полуистлевшим лоскутом некогда светло-серой ткани, и часть  обширного  двора
перед  храмом.  Невозмутимо  оглядев  взъерошенного  Гая,  он   одобрительно
заметил:
   - Вот теперь ты похож на человека. Исполнил? - Не совсем... - Сэр Гисборн
перевел дыхание. - Вставай!  Здешний  настоятель  согласился  освятить  наше
оружие.
   - Для начала совсем неплохо, - пробормотал Дугал, несколькими  привычными
движениями ослабляя застежки широкого кожаного ремня-перевязи, чтобы стащить
ее через голову. Гая всегда удивляла горская традиция:  носить  мечи  не  на
полагающемся им по всем законам месте, то есть у левого бедра, а за спиной.
   Вдобавок он считал шотландскую клеймору  не  слишком  удобной,  чрезмерно
длинной и тяжелой.
   Заблуждения  бесследно  развеялись  в  тот  день,   когда   сэр   Гисборн
самоуверенно решил последовать примеру Мишеля де  Фармера,  уже  получившего
свою ежедневную трепку, и предложить Мак-Лауду сразиться.  Просто  так,  для
удовольствия.
   На ошибках учатся. В первый миг Гай понял,  что  его  наставник  в  науке
мечного боя совершенно не подготовил его к подобным схваткам.  Во  второй  -
лишился клинка, выбитого приемом, оставшимся доселе  неизвестным  создателям
трактатов по военному делу,  позорно  шлепнулся  на  траву  под  откровенное
хихиканье Мишеля, да так и остался лежать, сипя отбитыми в падении легкими.
   - Историческая справедливость восстановлена, - вполголоса заметил Гунтер,
оруженосец Фармера-младшего. Гай не понял, что тот имел в виду.
   С трудом усевшийся милорд  Гисборн  накрепко  усвоил  две  вещи.  Первую:
никогда больше всерьез не связываться с  шотландцем;  и  вторую  -  надлежит
обязательно вернуть нанесенный удар, причем с  лихвой.  К  клейморе  же  Гай
начал испытывать нечто вроде невольного почтения и  все  чаще  раздумывал  о
том, не попросить ли  Дугала  поделиться  частичкой  столь  богатого  опыта.
Мак-Лауд вряд ли откажет, особенно когда сообразит,  что  получает  отличную
возможность безнаказанно шпынять английского рыцаря...
   - Спишь или опять размышляешь об умном? - едко осведомился низкий  голос,
слегка растягивавший слова. - Нехорошо заставлять себя ждать.
   От неожиданности Гай резко мотнул  головой,  беззвучно  выругал  себя  за
привычку задумываться в самый неподходящий момент и, не отвечая, зашагал  по
широкому проходу между скамей.  Позади  мягко  шлепали  по  каменным  плитам
изрядно стоптанные сапоги Мак-Лауда.
   Калитка,  скрипнув  на  прощание,  выпустила  заезжих   гостей   Турского
аббатства на улицу, и Гай с удивлением обнаружил, что  все  вокруг  чудесным
образом переменилось. Вроде тот  же  самый  город,  переваливший  за  вторую
половину сентябрьский денек, старые колючие тисы, спешащие  по  своим  делам
прохожие. Но солнечные лучи отливали начищенным золотом,  все  краски  стали
ярче, и даже запах разогретой смолы, приносимый ветром с  речных  пристаней,
не казался настолько отвратительным, как обычно.
   - Выполненный гайс - что возвращенный долг, - как  бы  невзначай  заметил
Дугал.  -  Вроде  отдаешь,  а  чувствуешь  себя  богаче.  Кстати,  пока   ты
расплачивался по долгам, я здорово напугал тамошнего исповедника.
   Гай  представил  себе  возможную   исповедь   Мак-Лауда,   посочувствовал
неведомому   монаху,   которому   выпало   слушать   подобное,   хмыкнул   и
поинтересовался:
   - И к какому покаянию приговорил тебя сей благочестивый брат?
   - "Ступай, сын мой, и ежели не можешь совсем не грешить, так  хоть  помни
об умеренности", - прогнусавил Дугал и заржал. Сэр  Гисборн  какое-то  время
сдерживался, твердя, что тут нет ничего смешного, что  невыносимый  попутчик
снова принялся за свое, что будущим  освободителям  Иерусалима  не  подобает
стоять посреди улицы и хохотать во все горло, пугая добрых людей... а  потом
махнул на  все  рукой  и  присоединился.  Со  смехом  приходило  облегчение,
возвращались  потерянная  было  уверенность  в  себе  и  данное  от  природы
любопытство.
   - Пошли, пошли. - Фыркающий Гай бесцеремонно ухватил компаньона за  рукав
и потащил за собой, не представляя точно, куда идет, но стремясь к блестящей
в проемах между домами реке. - Еще не хватало, чтобы  все  окрестные  зеваки
сбежались поглазеть на нас. Вдобавок я хочу есть  и  пить.  И  еще  поскорее
отыскать подходящий корабль... Кстати, если  не  секрет,  куда  ты  ходил  в
аббатстве?
   - Насчет поесть я никогда не отказываюсь, а вот  где  я  суд  -  Мак-Лауд
состроил загадочную физиономию, но надолго его не хватило, и - уже серьезным
тоном - он пояснил: - Когда-то я тоже дал самому себе обещание - если судьба
занесет меня в Тур,  обязательно  схожу  на.  могилу  одного  человека.  Его
похоронили здесь почти четыреста лет назад...
   Сэр Гисборн удивленно поднял бровь, в очередной раз  напомнив  себе,  что
чужая душа - потемки, и взглядом потребовал немедленного продолжения. Однако
пришлось подождать: Дугал углядел неприметный трактир, бросил: "Я мигом!"  и
скрылся за дверью. Вернулся, небрежно помахивая добычей - глиняной флягой  в
ременной оплетке и завернутыми в обрывок некогда белого холста кусками хлеба
и остро пахнущего овечьего сыра.
   - Все  равно  бродить  еще  долго,  -  заявил  он,  перебрасывая  сверток
опешившему Гаю и зубами выдергивая пробку. - Так о чем бишь я?
   - О могиле, - подсказал Гай, отбирая у увлекшегося  компаньона  флягу.  В
ней плескалось местное вино - кисловатое, но вкусное. - Чья она?
   - Епископа Алкуина. - Дугал с выдававшей многолетний  опыт  сноровкой  на
ходу вытащил длинный кинжал, напластал хлеб и сыр на ломти и теперь  говорил
и жевал одновременно. - Он был советником короля  Шарлеманя,  по-простому  -
Карла.  Того  самого,  что  основал  империю  на  месте  будущих  Франции  с
Германией, воевал с маврами и которого прозвали Великим.
   Гисборн кивнул в знак того, что понял, о ком идет речь.
   - Однако будь хоть трижды великим, вряд ли что  сделаешь  в  одиночку.  У
любого трона всегда толчется множество  людей  -  полезных  или  нужных  для
украшения двора. Алкуин - на латыни его звали  Альбин  или  Альбин  Флакк  -
относился к первым. Он и после него еще Эриугена Ирландец, что  служил  сыну
Карла. Карл, как говорят, встретил Альбина  в  Италии,  в  монастыре  города
Пармы, и так поразился мудрости и знаниям этого человека, что  уговорил  его
перебраться на север, в свою страну. Алкуин стал настоятелем  монастыря,  из
которого мы только что убрались, и наставником королевской семьи. Может, тут
я путаю, всякие умные слова не слишком хорошо укладываются в моей голове, но
Алкуин утверждал, что на свете есть три высшие власти: Папа в Риме, кесарь в
Константинополе и император на землях франков. Наверное,  такие  речения  не
всем приходились по душе, но уж Карлу-то нравились точно. И, наконец,  самое
главное: хоть Алкуин жил в Италии, но родился-то он у  нас,  на  Острове!  В
Йоркшире, в саксонском семействе, причем по матери  его  род  происходил  от
лоулендеров  Дамфриса.  Если  покопаться  в  отношениях  между  кланами,  то
выяснится, что мы, люди из-за гор Грампиан, и те, кто живет в низинах, возле
границы с Англией, - сородичи. Можно ли не навестить могилу родственника?
   Последнюю фразу Мак-Лауд  произнес  с  непонятной  усмешкой,  но  Гай  не
обратил на это внимания, больше заинтригованный иным вопросом:
   - Откуда ты все это знаешь?
   Дугал уставился на него чуть прищуренными каре-зеленоватыми глазами:
   - По-твоем