иком  в  блистательной
Византии и доселе почиталась весьма могучей. Ныне  ее  возглавлял  столичный
эпарх Констант Дигенис - неприметный серенький человечишка, обладавший в  то
же время властью базилевса и влиянием патриарха.
   Дигенис знал почти все и почти обо всех. Скольких наемных убийц  отправил
в Палестину шейх Аламута - наследник Старца Горы - и  кем  окажутся  жертвы?
Кто из купцов Ломбардии владеет векселями королей франков и на какую  сумму?
Каковы планы ордена тамплиеров, собирающегося прибрать к рукам новые  ленные
владения?..
   ...Базилевсу  Андронику  было  достаточно  позвать   константинопольского
эпарха, задать ему любой из приведенных вопросов или  сформулировать  новый,
как  Дигенис  своим  тягучим  низким  голосом  начинал  объяснять  господину
хитросплетения европейских  политических  или  торговых  связей.  Эпарх  мог
устроить (или предотвратить...) покушение на  знатную  особу,  нанять  через
своих  конфидентов  в  халифате  аламутских   ассассинов   (или,   наоборот,
арестовать прибывших в Византию убийц),  перекупить  долговые  обязательства
немецкого графа у ростовщиков и сделать  приближенного  Фридриха  Барбароссы
полностью  зависимым  от  Византии  человеком.  Мог   выкупить   у   сарацин
знаменитого пленника или продать захваченного агентами империи дворянина его
врагам.   Могущество   Константа   Дигениса   не   нуждалось   в    излишних
подтверждениях. Единственно, оно  разбивалось  о  неприступный  утес  другой
тайной службы - первейшего соперника византийцев.
   Кто правит Европой? Короли? Да ничего подобного! Действительной,  великой
и незыблемой с  течением  столетий  властью  обладает  Римский  Апостольский
Престол. Десятки  кардиналов,  епископов  и  архиепископов,  сотни  аббатов,
многие тысячи священников и монахов не подчиняются никому, кроме  наместника
апостола Петра - Папы Римского. Церковь стоит выше любых королей и  баронов,
она обладает колоссальными  богатствами,  обширными  землями  и  собственной
немаленькой  армией  -  магистры  духовно-рыцарских  орденов  тамплиеров   и
иоаннитов подчиняются непосредственно Папе. В руках Церкви  находится  самое
сокрушительное оружие - от  финансовых  рычагов  (одни  банки  ордена  Храма
держат чуть меньше трети всех европейских денег!)  до  отлучения,  когда  на
подвергнутых интердикту землях закрываются храмы, людей хоронят  за  оградой
кладбищ, умирающие не получают причастия и отпущения грехов,  а  значит,  их
души погибают в геенне огненной...
   Церковь обязана защищать себя и  христианскую  веру.  Именно  поэтому  во
времена правления великого Папы  Григория  VII16  в  римской  курии  и  была
создана   неприметная   конгрегация,    возглавляемая    особо    доверенным
кардиналом-префектом. Называлось это учреждение длинно  и  вроде  бы  весьма
безобидно:  Congregatio  pro  Negotiis  Ecclesiasticis   Extraordinariis   -
конгрегация по чрезвычайным  церковным  делам.  Входящие  в  нее  священники
выполняли особые приказы Папы: занимались  секретной  перепиской,  ездили  с
важными визитами к мирским владыкам (это зачастую было опасным  трудом  -  в
1157 году легата и  кардинала  Роландо  Бандинелли,  явившегося  в  Безансон
отстаивать интересы Рима перед съездом германских князей,  едва  не  зарубил
вспыливший Отгон Виттельсбахский: император Фридрих Барбаросса  чудом  успел
перехватить руку графа, уже занесшую меч) или разрешали споры  о  назначении
на вакантные должности новых епископов.
   Мало кто знал, что в чрезвычайной конгрегации служат и люди светские.
   Вот хотя бы несколько примеров.
   Еретик и мятежник Арнольд Брешианский,  на  крат  кое  время  захвативший
власть в Риме, вскоре был изгнан из города  и  отправился  за  поддержкой  к
кайзеру Фридриху. Появившегося в германском военном лагере Арнольда схватили
люди Папы и тайно доставили обратно в Рим, где его казнили, а тело сожгли. В
1165  году  были  арестованы  и  преданы  суду  в  городе  Альби   некоторые
предводители катаров, а через три года таинственно погиб ересиарх  Никита  -
глава балканских богомилов,  пытавшихся  установить  связь  с  альбигойцами.
Позже,  в  1170-1172  годах,  специальные  вооруженные  отряды   куриального
ведомства охотились на последователей отступника Пьетро Вальденса...  И  это
далеко не все истории,  к  которым  приложили  руку  агенты  конгрегации  по
чрезвычайным  делам.  Следствием  -  по-латыни  называвшимся  "inqisitio"  -
занимались особо назначенные священники, а вот "грязную" работу  приходилось
выполнять мирянам, умевшим слушать,  смотреть,  делать  выводы  и,  конечно,
управляться с клинком.
   Человек, написавший  Конраду  Монферратскому  странное  короткое  письмо,
трудился, как знал маркграф, на римскую курию с 1181 года и весьма отличился
своими подвигами. Однако после победы  аристократической  партии,  избравшей
Папой нынешнего понтифика Климента III, герою пришлось спешно покинуть Рим -
он поссорился с новым префектом  тайной  службы  Ватикана  и,  зная  слишком
многое, оказался в списке "нежелательных" -  сие  означало,  что  его  жизнь
висит на волоске.
   Конрад знал этого человека под самыми  разными  именами,  но  предпочитал
прозвище - Данни. Как однажды объяснил его конфидент, так в горах на  севере
Британии  где  вроде  бы  находилась  родина   Данни,   называли   маленьких
потусторонних  существ,  отчасти  похожих  на  домовых  -   сообразительных,
неуловимых и коварных.
   Данни родился дворянином, но, как и все кельты, был преизрядным варваром.
Благородное  происхождение  не  поднимало  его   в   глазах   цивилизованных
европейцев выше конюха или  золотаря.  Прошлое  Данни  оставалось  темным  и
загадочным, однако из определенных намеков  Конрад  сделал  вывод,  что  его
знакомый принимал какое-то участие в шотландском  мятеже  1180  года,  когда
король Генрих II вынудил скоттов принести вассальную присягу короне  Англии.
Потом он каким-то образом перебрался в Рим, был замечен  молодым  кардиналом
Пьетро  Орсини  (наверное,  получив  рекомендации)  и  вскоре  -  не   позже
наступления 1182 года  -  начал  выполнять  поручения  службы,  занимавшейся
особыми делами...
   Опала всегда приходит нежданно. Через пять лет  Данни  с  помощью  Орсини
спешно  покинул  Рим,  а  поскольку  старинная  латинская  семья   кардинала
поддерживала  дружеские   отношения   с   Монферратами,   монсеньор   Пьетро
порекомендовал своему порученцу на время, пока буря не утихнет,  укрыться  в
замке маркграфа Конрада. Там они и  познакомились.  Умевший  подбирать  себе
верных сторонников Конрад тогда же предложил Данни пойти к нему  на  службу:
Монферрат  понимал,  что  этот  человек  многое  умеет,  располагает  весьма
опасными  секретами  и,  что  немаловажно,  умеет  изобразить  из  себя  как
благороднейшего дворянина, так и разбитного наемника. Его долго  учили,  как
не вызывать подозрений.
   Данни отличался сдержанной циничностью, в  равных  долях  перемешанной  с
изрядным  презрением  к  человечеству,  хладнокровием,  самоуверенностью   и
абсолютным бесстрашием - если он брался  за  дело,  его  не  могло  оставить
никакое  препятствие  и  никакие  враги.  Конрад  еще  не  встречал  второго
подобного бойца, правда, на турниры его  выпускать  не  стоило:  тут  бывший
посланник Ватикана не признавал никаких  правил  и  стремился  убить  своего
противника - быстро и незамысловато.
   Риск, конечно,  оставался.  Доверить  малознакомому  человеку  величайшую
тайну, которой владели лишь очень немногие, Конрад не  мог.  Но  выяснилось,
что варвар смыслит не хуже самого мудрого  ритора  из  Сорбонны  -  выполняя
отдельные поручения Монферрата, Дании меньше чем за  год  сам  докопался  до
сути. И почему-то  полностью  поддержал  невероятный  замысел  честолюбивого
маркграфа. Видимо, сыграла роль извечная кельтская тяга к авантюрам,  причем
чем  безумнее  выглядел  план,  тем   лучше.   Конрад   получил   вернейшего
сподвижника, трудившегося, однако, не просто ради идеи - Монферрату пришлось
клятвенно пообещать, что в случае успеха он  обеспечит  Дании  все:  деньги,
титул, земли и защиту от прежних врагов.
   Но до этого еще  предстояло  пройти  длинной  дорогой,  ведущей  по  краю
бездонной пропасти.
   - Ты мне нужен здесь, - тихо обратился  Конрад  к  хлопьям  пергаментного
пепла, разлетевшимся по полу, -  и  с  бумагами.  Правильно  сказал  Ибелин:
остается лишь надеяться... И я надеюсь.
   Глава восьмая. Откровенные беседы на лоне ночи
   2 октября 1189 года, глубокая ночь и далее
   Мессина, королевство Сицилийское

   Праздник завершался.
   Часть гостей, в основном люди пожилые,  устроились  ночевать  в  замке  и
пристройках. Их благородные наследники продолжали кутить вовсю, благо еды на
столах оставалось более чем достаточно, винная река не иссякала  да  и  ночь
являлась самым чудесным временем  суток  для  легких  заигрываний,  душевных
разговоров и составлений планов на будущее.
   Слегка  выбившаяся  из  сил  Беренгария  подсела  к  Элеоноре  поделиться
впечатлениями о гостеприимстве короля Танкреда, а Казаков наконец-то получил
возможность нормально поесть. Торжественные церемонии благополучно  остались
в прошлом, а посему новый  оруженосец  сэра  Мишеля  безо  всякого  смущения
прихватил с королевского стола копченого цыпленка, немного зелени и  тушеных
овощей, после чего уселся на специально поставленные за креслами венценосцев
невысокие сиденьица и заработал челюстями, отправляя обглоданные косточки  в
кошачью клетку. Удивительная египетская скотинка, перешедшая в собственность
наваррской принцессы, принимала подношения  с  благосклонностью  и  величием
особы, приближенной к трону.
   - За хвост бы тебя потягать, чтоб не воображала,  -  сквозь  набитый  рот
обратился Казаков к кошке,  но  та  лишь  лениво  зевнула  и,  задрав  ногу,
принялась вылизывать розовый зад.
   Крайне недовольный разговором с матерью, Ричард Львиное Сердце  отрешенно
фланировал по  залу,  небрежно  кивая  пытавшимся  завести  с  ним  разговор
девицам, на лицах которых мелькало крайне озадаченное выражение. Все видели,
что невеста короля полный вечер отдавала предпочтение не  известному  никому
мессиру, выглядевшему по  сравнению  с  Ричардом  совершеннейшим  заморышем.
Ростом не особо вышел, худощав, лицом походит на  сарацина.  Что  особенного
нашла в этом наваррце принцесса?
   Уже вовсю разгуливали пущенные неизвестно  кем  слухи.  Будто  бы  верный
спутник Беренгарии - ее сводный брат, незаконный сын короля Санчо  или,  еще
чище, вдохновенный влюбленный, который завтра вызовет  Ричарда  на  поединок
ради обладания сердцем благородной  девицы...  Впрочем,  подобные  сентенции
более относились не к реальной жизни, а к сюжетам "Песни о Роланде", но  как
же занятно было наблюдать столь бросающуюся в  глаза  привязанность  госпожи
Беренгарии к таинственному молодому человеку, даже имени которого  никто  не
знал!
   - По-моему, наш приятель влип, - сообщил  Гунтер  сэру  Мишелю,  выслушав
очередную невероятную историю о наваррке и ее паладине. - Тебе  не  кажется,
что все слишком показушно? Меньше чем за сутки Беренгария ну никак не  могла
в него влюбиться! Не в королевских это правилах. Да и влюбляться-то,  честно
говоря, не во что. Ричард куда привлекательнее.
   - Ммм... - глубоко и очень  нетрезво  кивнул  рыцарь.  -  Не  беспокойся.
Элеонора знала, что делала. Не забивай себе голову всякой ерундой.
   - Ерундой? - ахнул Гунтер. - И ты вот это называешь ерундой?
   Изрядно опьяневший норманн не видел,  как  Беренгария,  шествуя  рядом  с
мессиром оруженосцем, приблизилась к большому,  но  тесному  кольцу  дворян,
следивших за песенным состязанием. Собственно, оно заканчивалось несомненной
победой Бертрана де Борна - он сумел вспомнить наибольшее количество  баллад
и исполнял их весьма прочувствованно, в то  время  как  шевалье  де  Монброн
более упирал на свой красивый голос и аффектацию.
   Перед  принцессой  расступились,  Бертран  поклонился  Беренгарии,  низко
опустив лицо, дабы скрыть ухмылку самого гадкого вида, а  Робер  де  Монброн
припал к ногам принцессы и поцеловал краешек ее платья.
   - Позвольте мне поучаствовать,  -  громко  сказала  Беренгария,  иронично
поглядывая на мессира де Борна. -  Даже  в  отдаленной  Наварре  девиц  учат
играть на виоле. Правда, я сама  отнюдь  не  сочиняю  лэ,  но  помню  многие
чудесные песни...
   -  Ваше  королевское  высочество  доставит   всем   собравшимся   райское
наслаждение своим отточенным умением, - пропел Бертран  де  Борн.  Галантные
слова из  него  вылетали,  как  болты  из  арбалета.  Где-то  справа  маячил
огорченный  Ричард,  заинтересовавшийся  речами  будущей   жены,   способной
принести ему сто пятьдесят тысяч безантов приданого. Самое время поухаживать
после эдаких-то новостей!
   Кто-то  из  молодых  приволок  тяжелый  дубовый  стульчик   с   бархатной
подушечкой,  Беренгария  приняла  виолу  из  рук  блистательного  де  Борна,
пробежалась пальчиками  по  светлым  полупрозрачным  струнам  и  вдохновенно
обвела взглядом поклонников божественного искусства.
   -  Это  лэ  сочинила  сорок  лет  назад  светлейшая   королева   Элеонора
Аквитанская, - начала Беренгария.  Принцесса  говорила  чистейшую  правду  -
королева-мать во времена ветреной молодости частенько писала неплохие стихи,
единственно,  ее  песни  не  получили  широкой  известности.  Истинный   дар
менестреля признавался  только  за  мужчинами.  -  Я  слышала,  будто  мадам
Элеонора посвятила свою канцону нескольким близким ей людям, среди  которых,
как гласит легенда, имелся даже сарацин, султан Конийского княжества.
   Толпа,  окружившая  Беренгарию,  замерла  в   предвкушении.   Истории   о
похождениях английской  королевы  в  молодые  годы  давно  отошли  в  разряд
романтических преданий, которые хорошо рассказывать впечатлительным девушкам
в зимние вечера.
   Сама легендарная личность по-прежнему восседала  за  столом  и  хитровато
улыбалась.
   Беренгария,  вполне  умело  сыграв  на  виоле  вступление,  начала   петь
глубоким, мелодичным голосом:

   Весенний вечер был таинственен, как дым,
   Когда ласкал меня ты взглядом сладострастным,
   Ты мне любовь свою дарил,
   О вечном счастье говорил,
   Что будет мир принадлежать лишь нам двоим.
   Но твой соперник был решителен и строг,
   Меня он вырвал из пленительных объятий,
   Беречь поклялся, словно брат,
   А в небесах горел закат,
   Зачем, мой милый, ты меня не уберег?
   С Судьбою нет силы бороться,
   Пришел расставания миг...
   А сердце хотело любви без господства,
   Прозрачной, как горный родник.

   Сладко шокированное общество затаило дыхание. Лэ оказалось  не  то  чтобы
слишком вольным, но притягательно несдержанным.  К  тому  же  Беренгария  во
время исполнения постоянно смотрела на одного-единственного человека -  того
самого смуглого оруженосца, с  раннего  вечера  неотступно  следовавшего  за
принцессой.
   Казаков понимал одно слово  из  десяти,  ибо  в  песне  использовались  и
норманно-французские, и аквитанские  фразы,  однако  заметил,  что  на  него
начали  поглядывать  не  без  интереса.  Особенно  старались  сопровождавшие
кавалеров расфуфыренные красотки.
   "Да в чем дело-то? - сдвинул брови оруженосец. - Песенка явно про любовь,
и такое впечатление, что обращена в мой адрес. Беренгария совсем  свихнулась
или я каких-то местных традиций не знаю? Вон же Ричард стоит!  Мрачный,  что
туча грозовая".
   Ричард   постепенно   начинал   ревновать.   Будучи   человеком    крайне
импульсивным,  он  решил  как  можно  быстрее  поговорить  с  Беренгарией  -
извиниться за безобразную  сцену,  разыгравшуюся  прошлым  утром  в  гавани.
Наверное, принцесса вбила себе в голову, что будущий муж заранее терпеть  ее
не может, и осталась верна своему прежнему избраннику - у  любой  незамужней
девицы  непременно  обнаружится  пламенный  воздыхатель.  Либо  же  наваррка
намеренно изводит Ричарда невниманием и любезностью к какому-то деревенщине,
не умеющему даже правильно носить перевязь! Король на  протяжении  песни  то
краснел, то зеленел и подумал, что с мессиром  в  одежде  наваррского  двора
следует выяснить отношения. Причем немедленно!
   Беренгария старалась.  Ее  голос  становился  все  более  проникновенным,
черные глаза буквально пожирали Казакова, а осанка, для человека,  знакомого
с языком жестов, выражала доселе тайные, но  вдруг  вырвавшиеся  на  свободу
чувства. Бертран де Борн откровенно посмеивался.

   Мой новый рыцарь захотел скрепить союз,
   Мою свободу он сковал сильнее цепи,
   И узел страсти роковой
   Все туже стягивал рукой,
   Покуда смерть не разорвала наших уз...
   Поклонник следующий мой был просто слаб,
   И тем скорее стал рабом моих желаний.
   Но не сойдутся никогда
   Любовь и власть, как "нет" и "да",
   Как не сравнится с искрой яркая звезда!
   Во мраке, без пищи и солнца,
   Он прелесть мою возносил...
   А сердце хотело любви без господства,
   Прозрачной, как горный берилл.

   Судя по всему, Беренгария  могла  праздновать  заслуженный  триумф  -  ее
единственного  выступления   хватило,   чтобы   завладеть   симпатией   всех
присутствующих.
   К  тому  же  начал  действовать  непреложный  закон  куртуазии:  в  любом
состязании всегда отдается предпочтение даме, сколь ни были  бы  достойны  и
талантливы ее соперники. Последний  аккорд  заглушили  обычные  восторженные
возгласы.
   Король Ричард не выдержал. Во-первых, молодой нахал, которому  наваррская
принцесса  посвятила  лэ,  поклонился  ей  с  невероятно   спесивым   видом,
истолковывавшимся  как  проявление  благосклонности  или  же  пресыщенности.
Во-вторых,  Беренгария  ответила  этому   безродному   оруженосцу   глубоким
реверансом, мгновенно замеченным всеми дворянами.
   Ричард  шагнул  вперед,  не  раздумывая.  Повод  для   ссоры   лежал   на
поверхности, оставалось лишь облачить его в надлежащие для рыцаря одежды.  А
завтра утром мессир оруженосец будет валяться на земле  с  пробитым  острием
копья горлом! Свою королевскую и мужскую честь Ричард был  готов  отстаивать
до последнего.
   - Восхитительно! Я так счастлива! Я не слышала эту песню долгие годы!
   Ричард едва не наткнулся на вышедшую в середину круга  матушку.  Элеонора
незаметно подошла к слушателям и теперь всем своим видом выражала  искреннюю
радость. Однако король  заметил,  как  мать  бросила  на  него  убийственный
взгляд, заставивший Ричарда остановиться на полушаге.
   - Беренгария, дочь моя, весьма непростительно,  что  вы  доселе  скрывали
свой талант! - причитала Элеонора, одновременно  перекрывая  дорогу  сыну  к
наконец-то заметившему неладное оруженосцу. - Господа,  мессиры,  дамы,  так
кому  же  достанется  золотой   обруч   короля   Танкреда,   предназначенный
победителю?
   Бертран де Борн, совсем недавно пребывавший  в  непреложной  уверенности,
что кольцо из драгоценного металла, призванное схватывать волосы, достанется
именно ему, недовольно наморщил нос, но подыграл королеве-матери. У  него  и
так хватало всевозможных призов, полученных во Франции, Аквитании  и  прочих
странах, где ему доводилось обходить  любых  соперников.  Менестрель  быстро
забрал из рук  присутствовавшего  здесь  же  представителя  короля  Танкреда
(таковым оказался, между прочим, Гильом де Алькамо) поблескивающий  глубокой
желтизной обруч с единственным  синим  камешком  и,  опустившись  на  правое
колено, преподнес его Беренгарии.
   - Моей будущей королеве! -  масленно  улыбнулся  фаворит  Ричарда.  -  Вы
разбили нас столь же безжалостно и  стремительно,  как  ваш  будущий  супруг
разобьет полчища сарацин.
   Беренгария молча забрала украшение и возложила поверх  смолянисто-черных,
гладко причесанных локонов, укрытых накидкой.
   - Я так рада! - повторялась Элеонора. - Беренгария, милая, и  вы,  мессир
Серж... Скоро рассвет,  надо  обязательно  отдохнуть.  Ваше  высочество,  вы
останетесь