ысячника Эль-Калиба, оборонявшего перевалы, посторонилась,  пропуская
разгоряченного, покрытого пеной коня на  мощенные  восьмиугольными  плитками
улицы города. Гонец, хоть вырос и служил в  захолустье,  не  мог  перепутать
дорогу к дворцу - указующим знаком над городом нависал сияющий  в  солнечных
лучах купол Башни Шадов.
   Мельсина, как и  большинство  великих  городов  мира,  например  Арр  или
Аланиол, стоит на прибрежных холмах. Всего их  девять,  и  улицы  прихотливо
извиваются между выстроенными на склонах  дворцами  да  храмами,  постепенно
спускаясь  к  желтой  полосе  песка  и  стене,  отделяющей  город  от  моря.
Газзал-строитель предусмотрел, что однажды Мельсину попытаются атаковать  со
стороны  океана,  и  на  всякий  случай  построил  высоченные,  но   изящные
укрепления прямо на берегу, оставив  в  них  лишь  одни  ворота,  получившие
название Морских.  Через  Морские  ворота  горожане  могли  выйти  к  волнам
Полуденного  Океана  и  созерцательно  отдохнуть   на   белоснежном   песке,
устилавшем пляжи. Укрепленный не хуже самой  Мельсины  торговый  порт  стоял
отдельно от города, и прибывавшие из разных частей света товары завозились в
столицу через боковые врата - Закатные и Железные. Широкая дорога меж портом
и городом пролегала в ущелье защищающих ее стен.
   Гонец свернул вдоль Морской стены и поскакал дальше, к самому высокому из
девяти  холмов.  Впереди  воздвиглась  новая  стена,  выложенная  бирюзовыми
керамическими  плитками,  низкие  ворота,  отделявшие  комплекс  дворца   от
остального города, были приоткрыты, а возле створок,  подобно  облаченным  в
позолоченные кольчуги статуям, недвижно  стояли  лучшие  воины  Саккарема  -
гвардия шада.
   Безвестного десятника снова пропустили без проволочек и даже оставили при
нем  оружие.  Гвардейский  начальник,  понимающе  кивнув  при  виде   печати
доблестного Эль-Калиба, мигом выделил пропыленному дорогой и усталому  воину
провожатого и тот повел  принесшего  вести  гостя  по  бесчисленным  дворам,
переходам и крытым прозрачной слюдой галереям в глубь  самого  великолепного
дворца  континента.  Гонец  от  усталости  и  недосыпа   не   удивлялся   ни
многочисленным   фонтанам,   ни   райским   птицами   из   Мономотаны,    ни
прогуливавшимся во двориках  богато  одетым  вельможам,  чинно  шествовавшим
куда-то по своим делам, ни отделанным  аррантским  розовым  золотом  покоям.
Десятнику войска Эль-Калиба нужно было видеть шада. Немедленно.
   * * *
   - О царственный, прибыл новый гонец от  границы.  Ты  изволил  требовать,
чтобы каждого вестника провожали лично к тебе.
   - Зови. И во  имя  Атта-Хаджа,  дорогой  мой  Энарек,  не  нужно  никаких
церемоний. Не время блюсти этикет.
   - Знаю, повелитель.
   Худощавый, не слишком богато одетый  придворный  с  козлиной  бородкой  и
умными глазами поклонился и, вопреки приказу не забыв о  правилах  приличия,
отступил, пятясь, на три шага. Потом развернулся и быстро  направился  через
зал к боковым дверям. Человек в темно-лазоревом тюрбане, украшенном столь же
синим сапфиром и пушистым голубым  пером  цапли,  проводил  его  мрачноватым
взглядом.
   Его божественное величество солнцеликий шад Саккарема Даманхур знал,  что
не услышит хороших новостей, и заранее приготовился к худшему:  перевалы  на
Кух-Бенане,  разумеется,  не  удержали,  корпус  десятитысячника  Эль-Калиба
разбит, а проклятые мергейты уже... Впрочем, чего гадать!
   Даманхуру исполнилось всего тридцать восемь лет, пятнадцать из которых он
правил гигантской империей Саккарема. В отличие от  многих  предшественников
Даманхур редко  прислушивался  к  словам  придворных  льстецов,  предпочитая
честные  речи  ближайших  советников,  набранных   причем,   вовсе   не   из
родственников или самых знатных эмайров, но людей, знающих свое дело.
   Вот, например, Энарек, верховный дейвани - глава Государственного  совета
и третий по значению человек в стране после самого шада  и  его  наследника,
сейчас  управляющего  отдаленной  Дангарой.  Безусловно,  Энарек   упивается
властью, иногда ворует из казны, но лучшего управителя Саккарем не видел уже
долгие  годы.  Пускай  низкорожденный,  всего-навсего  младший  сын  вейгила
захолустной области, но зато блистательный дейвани умеет говорить  правду  в
глаза и ничуть не боится гнева солнцеликого.  Энарек  уважает  шада,  однако
умеет вовремя  предотвратить  ошибки  своего  господина  или  исправить  уже
совершенные. Он  сам  подобрал  Государственный  совет,  назначил  верховных
вейгилов, а самое главное - умел разбираться в сложнейших и запутанных делах
огромной державы, протянувшейся от океана до океана.
   Еще от отца, шада Бирдженда, Даманхур усвоил важнейшую науку:  "Сын  мой,
если вдруг твои старшие братья откажутся от трона и ты  станепь  повелителем
наших земель, запомни - никогда не стоит всерьез вмешиваться в жизнь страны.
Хочешь, я открою тебе великую тайну? Саккарем отлично проживет  и  без  нас,
шадов. Управляем не мы, наследники Атта-Хаджа, а те бесчисленные  чиновники,
которые  собирают  налоги,  подати,  доносят  до  смердов  законы,  изданные
Государственным советом. Шад - всего лишь символ.  И  каждый  мой  наследник
обязан сделать так, чтобы свет этого символа слепил глаза всем... Тогда наша
семья будет править спокойно".
   Восьмой сын престарелого  Бирдженда  очень  внимательно  прислушивался  к
наставлениям отца и сделал надлежащие выводы.  Когда  Бирдженд  скончался  и
страна осталась без шада, Даманхур начал действовать.  С  помощью  дворцовых
интриг наемных убийц он устранил семерых своих братьев, объявил  себя  шадом
Саккарема  и,  получив   поддержку   родственников   матери   -   одной   из
многочисленных жен предыдущего  шада,  родом  происходившей  из  Нарлака,  -
выиграл короткую войну со взбунтовавшимся старшим братом, избежавшим  первых
покушений.
   Пятнадцать лет  благополучного  царствования...  Даманхур,  как  разумный
человек, прекрасно знал, что ничего особенного он  не  совершил,  разве  что
разгромил грязных меорэ, высадившихся на материк три  года  назад,  и  слава
солнцеликого Даманхура, "победителя меорэ", засияла в зените. Умный  дейвани
Энарек  не  поднимал  налоги,  торговля  с  чужеземцами  приносила  в  казну
постоянный доход, феллахи не бунтовали ни разу за все полтора десятка лет...
   Даманхур был рад, что унаследованная от  отца  держава  процветает,  люди
живут безбедно, а  непобедимое  войско  может  противостоять  любому  врагу,
вплоть до закованных в железо рыцарских легионов далекого Нарлака.
   И вдруг - гром среди ясного неба! Первые тревожные вести начали приходить
две  седмицы  назад.  У  границ  на  полуночном  восходе  появились   отряды
степняков-мергейтов под водительством знакомого Даманхуру вождя Гурцата. Шад
еще полтора года назад по совету своего мудрого дейвани пытался  обезопасить
Степь,  внеся  разлад  между  тамошними  племенами,  выбравшими  хага-на   -
верховного вождя войска - для борьбы с меорэ. Война с пришельцами из-за моря
давно закончилась, их разрозненные и слабые отряды лишь  изредка  беспокоили
мергейтов, Аша-Вахишту или варваров-вельхов  на  полуночи,  но,  как  видно,
Гурцату приглянулся золотой отблеск мельсинского трона.
   И он решил создать в Степи нечто подобное, не столь давно объявив  самого
себя единовластным повелителем мергейтов. Шадом, так сказать.  Сколь  жалкое
подражание! Дикарь, провонявший кислым кумысом и лошадиным потом,  возжаждал
уподобиться божественным властителям! Таковыми  Даманхур  не  без  оснований
считал только самого себя,  кенига  далекого  Нарлака  и  владыку  заморской
Аррантиады. Три  великие  державы,  получившие  от  богов  право  руководить
судьбами мира.
   Даманхур не жалел золота для подкупа  ханов  Великой  Степи,  которым  не
нравился  Гурцат,  но  несколько  месяцев  тому  изможденный  гонец   принес
известие, что сочувствующие Саккарему степняки  перебиты  новым  хаганом,  а
Гурцат забрал под свою  руку  все  земли,  начиная  от  границ  Саккарема  и
полуденного побережья до темных и  незнаемых  лесов  на  полуночи,  наголову
разгромил Аша-Вахишту - государство родственных сакка-ремцам манов, посягнул
на земли лесовиков... Степь разрослась и усилилась безмерно.
   Однако  шад  и  его  советники  полагали,  что   блеск   звезды   Гурцата
недолговечен и ее огонь растворится в необозримых пространствах  Степи.  Это
было самой ужасающей ошибкой Золотого Трона.
   Военачальники Даманхура думали так: "Степняки не в первый раз нападают на
пограничье Саккарема и  всегда  откатываются.  Держава  не  понесет  особого
урона, потеряв несколько  тысяч  мер  хлопка  или  пшеницы,  выращиваемых  в
недалеких от Степи областях. Война даже полезна - можно снова поднять  армию
да погонять жалко вооруженные отряды мергейтов по Степи. Войску не  подобает
сидеть без дела. Если же  тысячи  Гурцата  всерьез  полезут  на  полдень,  к
городам и плодородным  долинам  -  что  ж...  Имя  солнцеликого  шада  снова
покроется неувядаемой славой и честью, а степняки навсегда запомнят, что  на
полдень, в пределы блистательной империи, лучше не соваться. Себе дороже".
   ...Первые несколько дней  нашествия  Даманхупа  словно  парализовало.  Он
заперся в своих покоях пуская к себе одну  лишь  любимую  жену  (которая  не
столько плотски ублажала шада, сколько успокаивала  напуганного  и  донельзя
расстроенного супруга) да верховного дейвани, продолжавшего  железной  рукой
держать власть в  Саккареме.  За  неполную  седмицу  была  потеряна  область
Шех-дад, а сам город сровнен с землей. Отдельные отряды мергейтов заполонили
полуостров Эль-Дади (не столь давно ими  разграбленный)  и  снова  захватили
этот важнейший порт на восходном берегу.
   Потом стали  приходить  еще  более  невообразимые  вести  -  бесчисленные
полчища диких, озверевших от крови и немыслимых богатств Саккарема мергейтов
заняли долину Табесин, выжгли поместья эмайров и вышли к самому берегу  реки
Дийялы, границе Междуречья - кормилицы Саккарема.  Лишь  несколько  городов,
окруженных высокими и крепкими стенами, держались в осаде, благо степняки не
умели штурмовать большие крепости.
   Четыре дня назад две огромные армии конных мергейтов ударили через хребет
Кух-Бенан, но были остановлены. Благородный  Эль-Калиб  со  своими  тысячами
лучников держал крепости на перевалах, не давая степнякам войти  в  коренной
Саккарем. А ведь Гурцат и его десятитысячники вполне могут отыскать обходной
путь и тогда... Грязный поток степного войска разольется по цветущей стране,
выжигая, грабя и убивая. Только вчера Даманхур приказал подтянуть к Мельсине
восемь конных тысяч и пешие отряды - этим войском командовал младший и самый
любимый брат шада Хадибу, прославившийся в походе на меорэ.
   -  Господин,  -  Даманхур  встрепенулся,  отбрасывая  мрачные  мысли,   и
повернулся на голос, - гонец от десятитысячника Эль-Калиба  готов  предстать
перед твоим солнцеподобным взором.
   Шад Саккарема поднялся с ковра, устилающего ступени, ведущие  к  Золотому
Трону, тяжело уселся на зеленую  бархатную  подушку,  покрывавшую  литое  из
драгоценного металла сиденье, и сделал безразличный жест ладонью.
   - Пусть войдет. Энарек, предупреди его - мне нужна  правда.  Я  не  казню
вестников печали. Наоборот, гонец будет вознагражден, какую  бы  новость  ни
принес.
   Когда личный слуга шада - чернокожий немой мономатанец, облаченный лишь в
набедренную повязку из шкуры леопарда, - во второй  раз  перевернул  большие
песочные часы, стоявшие в углу  приемной  залы,  гонец  ушел.  Слуга  искоса
посматривал на обожаемого господина, и в его  больших  темных  глазах  можно
было  одновременно  прочитать  сочувствие,   обеспокоенность   и   тщательно
скрываемый страх. К своему счастью, мономатанец не мог вслух  выразить  свои
чувства - он лишился языка еще в детстве, когда  на  деревню,  где  он  жил,
напали работорговцы-сегваны. "К счастью", ибо Даманхур  сейчас  разорвал  бы
голыми руками любого, осмелившегося его побеспокоить.
   - Государь...  -  Голос  тихий,  но  не  вкрадчивый,  как  у  большинства
придворных, а  настойчивый.  Шад  обернулся,  яростно  сверкнув  глазами.  У
боковой двери  зала  стоял  верховный  дейвани.  -  Государь,  я  уже  отдал
несколько приказов...
   - Подслушивал?.. - зло рявкнул Даманхур. - Выйди вон!
   - Подслушивал, - безмятежно согласился  Энарек,  и  его  острая  бородка,
окрашенная хной, дернулась от движения челюсти.  -  Солнцеликий  не  изволил
призвать своего верного раба, и потому мне пришлось стоять за дверью.
   Шад с трудом подавил вырастающую где-то в груди волну тяжелого гнева -  в
отличие от  многих  других  царственных  владык  повелитель  Саккарема  умел
смирять свои чувства. Вдобавок  Даманхур  прекрасно  понимал,  что  безумие,
являющееся непременным следствием необузданной ярости, ничего не исправит, а
только усугубит положение.
   С этого дня каждый саккаремец,  от  грязного  феллаха  до  блистательного
эмайра, будет с надеждой взирать именно на него, шада. Золотой Трон Мельсины
необорим, никто и  никогда,  начиная  с  времен  основания  государства,  не
вторгался с мечом на земли между Кух-Бенаном и полуденным побережьем океана.
Да, саккаремцы ходили в походы на соседей; не  все  войны  приносили  успех,
случались и поражения, а около сотни  лет  назад,  в  год  Бирюзовой  Цапли,
закованная в железо пехота кенига Нарлака и его тяжелая конница в пух и прах
разгромили передовое войско Саккарема во  время  пограничного  конфликта  за
обладание плодородными областями на восходе Халисуна.
   Но теперь произошло нечто невообразимое, разрушающее все представления  о
незыблемости бытия. Вселенная,  такая  знакомая  и  привычная,  рушилась  на
глазах. Шад мельком вспомнил древние летописи из библиотеки  Башни,  свитки,
повествующие о падении Небесной горы. Видимо, в те  времена  людскими  умами
овладело не меньшее смятение...
   - Государь, - напомнил о себе  Энарек,  -  не  угодно  ли  тебе  повелеть
экипажу своего корабля  позаботиться  о  том,  чтобы  судно  было  готово  к
отплытию?
   - Кора-абля... - отрешенно протянул Даманхур и неожиданно вскинулся: - Ты
с ума сошел! Представляешь,  что  начнется,  когда  разнесется  слух:  "Шад,
спасаясь бегством от немытых степняков, покинул Мельсину!" Да и куда бежать?
В Мономатану? Шо-Ситайн? На острова к бородатым сегванам-торговцам? Ух,  как
нас там ждут! Небось уже дворец выстроили! Ты обезумел, Энарек.
   - Если солнцеликий позволит, -  без  всякого  выражения  продолжил  глава
Государственного совета, - я все же посоветую снарядить  несколько  парусных
саэт и следующей ночью тайно переправить  на  них  часть  казны  в  крепость
светлей. шего Абу-Бахра, Твой личный корабль  пускай  тоже  стоит  наготове.
Разумеется, в Шо-Ситайн мы не поплывем.  А  вот  в  Д  ангару...  даже  если
случится самое страшное, Дангарский полуостров можно оборонять бесконечно. В
конце концов степняки выдохнутся и уйдут.
   - И что?! - взорвался шад. - Куда мы  вернемся?  На  руины?  К  выжженным
полям и вытоптанным виноградникам? Увидим на обломках  Мельсины  обглоданные
кости и кучки дерьма, оставленные мергейтами?
   - О солнцеликий, - нахмурился  дейвани,  -  усмири  тигра  своего  гнева.
Позволю  себе  напомнить,  что  в  оружейной   собраны   десятитысячники   и
находящиеся в столице командиры корпусов, которые ожидают светлейшего  шада.
Еще ничего не потеряно.
   - Потерян Кух-Бенан,  -  вздохнул  Даманхур  и  исподлобья  посмотрел  на
Энарека. - Хорошо, идем. Я, вероятно, неверно оценил слова гонца. Случается,
и шад может ошибиться, верно?
   - Решения владыки либо мудры, либо от Атта-Хаджа, - нейтрально  отозвался
дейвани, прекрасно понимая, что вовсе не следует раздражать Даманхура именно
сейчас. - Как решит повелитель - не следует ли заодно пригласить посланников
полуночных государств? Согласно известным мирным договорам. Нар дар и Нарлак
обязались поддерживать нас в случае угрозы...
   - Знаю, - отмахнулся шад. - Созывай послов. Боюсь, туча висит  не  только
над Саккаремом. Кстати, Энарек... Ты, как я  полагаю,  в  близкой  дружбе  с
посланником Аррантиады, центурионом Гермедом? Побеседуй с  ним  и  разузнай,
открыты ли порты его островного государства...
   Дейвани понял намек. Просвещенные арранты в гордыне своей если и  уважали
какую страну, то лишь Саккарем,  почитая  остальные  государства  Восходного
материка лишь союзами варварских племен. Если случится непоправимое и шаду с
приближенными да казной придется  покинуть  страну,  в  блистательном  Арре,
городе у подножия Горы Богов, всегда можно будет найти убежище  -  временное
или постоянное.
   - Иди, - повел ладонью Даманхур. - Через два оборота клепсидры я приду  в
оружейную. Только, во имя Атта-Хаджа и Светлой Богини, проследи, чтобы гонец
не сболтнул лишнего и по дворцу не распространялись слухи.
   Помещение, запросто  именовавшееся  придворными  оружейной  комнатой,  на
комнату походило менее всего. Гигантский зал, выложенный  серым  мрамором  и
восхитительными зелеными изразцами, можно было спокойно пересекать на лошади
- квадратное пространство под прозрачным, глядящим в  синие  небеса  куполом
имело в поперечнике около двух сотен шагов. Недобрые языки поговаривали, что
даже тронный зал дворца по сравнению с оружейной выглядит отделанным золотом
курятником.
   Высокие  стены  затягивали  ковры  скромных  серовато-синих  или  зеленых
расцветок, но их непритязательность лишь подчеркивала красоту и совершенство
бережно сохраняемых здесь  сокровищ.  Ибо  сказано  в  Книге  Провозвестника
Эль-Харфа: "Драгоценнее  всего  для  человека  -  небо.  На  смертной  земле
драгоценны лишь три  вещи:  женщина,  которая  родит  тебе  сына;  дом,  где
поселится эта женщина; и оружие, коим ты защитить и свой дом, и свою семью".
   Поколения шадов  приняли  участие  в  создании  самой  богатой  коллекции
холодного оружия, известной в мире. Даже  арранты,  оказавшись  в  оружейной
комнате мельсинского дворца, изумлялись.  Заботливо  развешанные  на  мягких
коврах, посвечивали голубоватым металлом клинки,  сохранившиеся  с  Золотого
Века; на отдельных стойках возлежали грубо выкованные  изделия  Темных  Лет,
когда смерч от падения Небесной горы на долгие  десятилетия  закрыл  солнце;
под  стеклянными  колпаками  на  бархатных  подушках  красовались   творения
оружейников-колдунов, способные защитить владельца от злых дэвов, воскресших
мертвецов или чудовищ, порожденных Мрачными Годами  и  до  сих  пор  изредка
встречающихся в горах.
   У восход ной стены, то есть на самом почетном месте, посетитель оружейной
узрел бы клинки, некогда принадлежавшие Великим - первому шаду  Саккарема  и
знаменитым  полководцам,  меч  великого  героя  Полуночи   Сиккурда-сегвана,
победившего много столетий  назад  огромного  огнедышащего  дракона,  оружие
непобедимых воинов-ла-вагетов Аррантиады,  которые,  если  верить  легендам,
выходили на битву не только со смертными, но и с богами.
   На отдельной малахитовой стойке, покрытой  таким  же  зеленым  шелком,  в
отделанных бархатом ложах покоились вовсе  странные  мечи  да  сабли.  Всего
четыре штуки. Светлые мардибы, жрецы Атта-Хаджа, некогда по  повелению  отца
шада Даманхура осмотрели клинки и только развели руками. Предстоятель  храма
Богини, Простершей Руку  над  Морем,  шепотом  сказал  тогда:  "О  шад,  это
творения  богов..."   Бирдженд   немедленно   проверил   записи,   ведущиеся
специальным чиновником, надзирающим за оружейной, и выяснил, что все  четыре
клинка попали в сокровищницу не столь  уж  давно,  при  его  отце,  исправно
пополнявшем коллекцию и не жалевшем денег на ее расширение.
   Непонятно было другое. Ни одна из записей не говорила о  том,  кто  и  по
какой цене продал старому шаду  загадочные  клинки,  какая  страна  породила
мастера, создавшего эти чудеса оружейного искусства, и кто входил в число их
прежних владельцев.
   На