тями с севера Франции...
   Вскоре выяснилось, что Роже ни больше ни меньше как пятиюродный дядя сэра
Мишеля - они  больше  получаса  спорили,  вспоминая  генеалогии  норманнских
родов, и из их разговора даже искушенный  в  языке  Гунтер  с  трудом  понял
треть.
   - Роже приходится вроде бы племянником троюродного брата  дедушки  нашего
Мишеля, - прошептал германец сидевшему рядом Сергею. - Хотя кто их разберет.
Почти все дворянские семьи Европы так или иначе связаны родственными узами.
   Мессиру де Алькамо на вид насчитывалось около сорока лет. Высокий,  очень
загорелый блондин, по манерам  сразу  видно,  что  происходит  из  почтенной
семьи. Остальные, как и водится, являлись его ближайшими родичами -  младший
брат, племянники, молодые мужья дочерей...
   - Одно слово, мафия, - отозвался Казаков на  объяснения  Гунтера.  -  Все
схвачено, все завязано. Интересно, где их  крестный  отец?  Марио  Пьюзо  не
читал? А-а, он же после войны свой роман написал...
   Разговаривали долго. Если вначале Роже де Алькамо относился  к  Мишелю  с
обычной вежливостью дворянина, сумевшего помочь другому представителю своего
сословия в опасной ситуации, то, когда прояснились кровные узы, Роже оставил
свою сицилийскую гордость и счел норманнского рыцаря едва  ли  не  ближайшим
членом семьи. Поминали многочисленных предков,  выпили  за  здоровье  барона
Александра и супруги самого Роже - госпожи Маго де Алькамо, дочери одного из
отпрысков французской семьи де Валуа. Потом выпили  еще  за  что-то  или  за
кого-то, потом за Крестовый поход,  потом  помянули  добрым  словом  королей
Ричарда и Танкреда, благо сестра английского монарха, леди Иоанна, много лет
была сицилийской королевой, вплоть до безвременной  кончины  минувшим  летом
короля Вильгельма II. Гунтер и Сергей  в  разговор  дворян  не  вмешивались,
предпочитая обмениваться взаимоинтересными репликами. Германцу, как  всегда,
приходилось переводить с норманнского на английский.  Младший  брат  Роже  -
молодой, лет двадцати двух, высоченный громила и,  судя  по  виду,  страшный
забияка, то и дело выбирался из-за стола отвесить лишних тумаков  пытавшимся
покинуть поле бесславной битвы франкам.
   В общем, знакомство, коему способствовало отличное сицилийское вино,  шло
полным ходом.
   - Мессиры!  Эй,  кто-нибудь  меня  слышит?  Человек,  стоявший  в  дверях
трактира, несколько раз безуспешно воззвал к сицилийским mafiosi, но, поняв,
что бессмысленно обращаться к пьяной  компании,  подошел  непосредственно  к
Роже и тронул его за плечо.
   - Де Алькамо! Эй! Ау! Вы меня так встречаете? Он  обвел  плавным  широким
жестом напрочь разгромленную обеденную залу "Соленого осьминога" и улыбнулся
в бороду. Сицилиец посмотрел на нового гостя с прищуром, однако узнал.
   - О! Мессир Раин...
   - Мессир  Ангерран  де  Фуа,  -  как-то  слишком  поспешно  перебил  Роже
незнакомец. Казаков, как он ни накачался мгновенно пьянящим  светлым  вином,
громко прошептал Гунтеру на ухо:
   - Второе предсказание сбылось. Сначала кабацкая драка, потом таинственный
незнакомец. Слышал, как оговорился Роже?
   По причине того, что это произносилось на английском языке, принятом в XX
веке, их, к счастью, никто не понял. Впрочем,  по  мнению  Гунтера,  никакой
особенной таинственности в приятеле Роже де Алькамо  не  замечалось.  Хорошо
одетый статный пожилой человек лет пятидесяти. Слева на поясе меч в  богатых
ножнах. Морщинистое  продубленное  лицо,  принадлежащее  либо  моряку,  либо
обитателю Палестины или Африки, привыкшему  к  горячему  дуновению  пустынь.
Рост высокий, держится прямо. Синеватый шрам справа на  открытой  воротником
шее. А самое потрясающее - это глаза. Два светло-голубых бездонных  колодца,
которые должны принадлежать отнюдь не пожилому рыцарю,  а  семнадцатилетнему
мальчишке: синие пятна на коричневом лице, в  которых  отражаются  хитрость,
задор, веселье и безмерное удивление окружающим миром.
   - Ангерран, садитесь, - разбитно пригласил Роже и подвинулся,  освобождая
место на скамье. - Вообразите, я  встретил  родственника!  Знакомьтесь,  это
шевалье Мишель Робер де Фармер.
   - Вас засунь в Аравийскую пустыню, - хмыкнул седеющий мессир де Фуа, - вы
и там родственников отыщете. Впрочем, рад встрече, господин де Фармер. Роже,
безусловно, я выпью с вами, однако к завтрашнему утру  мне  следует  быть  в
Мессине.
   - Все готово,  -  полупьяно-полутрезво  кивнул  предводитель  mafiosi,  -
лошади ждут, подставы по дороге есть. Да и ехать-то, если вдуматься,  совсем
недолго...
   - Благодарю, Роже,  -  отозвался  Ангерран,  присаживаясь,  и  вполголоса
пробормотал: - Давно же мы не виделись...
   Дуновение Ханаана2 - I. О том, как некий человек приехал  в  Иерусалим  и
встретился с султаном Египта
   Поздним сентябрьским вечером, когда солнце уже зашло, но  полумесяц  пока
что скрывался за Елеонской горой, к стенам великого города подъехал одинокий
всадник  в  арабской  одежде.  Выглядел  он  человеком  богатым  -  белый  с
серебристой оторочкой бурнус, изукрашенный необработанными камнями пояс,  на
котором  красовалась  сабля  с  эфесом  чистого  золота.  Небольшой  тюрбан,
оконечье которого прикрывало лицо, свит из ярко-голубой  шелковой  полосы  и
украшен вычурной багдадской брошью с синими аметистами. Сразу видно  -  эмир
или тысячник войска светлейшего султана...
   Только почему столь важный человек  путешествует  в  одиночку?  Нынче  на
дорогах  неспокойно,  банды  потерявших  землю  крестьян  или  беглых  рабов
частенько угрожают даже небольшим отрядам или караванам, а  тут  -  одинокий
путник. Впрочем, здесь, под  стенами  Столицы  Мира,  ему  ничего  не  могло
угрожать. Салах-ад-Дин и его воины  умели  поддержать  порядок  в  городе  и
окрестностях.
   Одетый в белое путник, впрочем, прекрасно знал, что такое безопасность, и
берег свою жизнь - охрана осталась в Вифлееме, стоящем на две лиги южнее,  а
дорога  на  Иерусалим  великолепно  охранялась  разъездами  арабской  конной
гвардии, подчинявшейся лично  султану.  Перед  закатом  десятник  одного  из
разъездов остановил путешественника, спросив подорожную,  однако  увидев  на
листе пергамента желтую печать с полумесяцем и витиеватой цитатой из Корана,
только приложился к ней губами и пожелал благородному незнакомцу  счастливой
дороги.
   Двухдневный путь по суше, от  Аскалона  через  Лив-ну,  Етам  и  Вифлеем,
закончился здесь, под стенами Верхнего  города.  Всадник  миновал  развалины
Пилатова водопровода, посматривая направо, определил, что где-то  здесь,  за
коричневато-желтой стеной, должны находиться дом Тайной вечери и  гроб  царя
Давида, однако поворачивать к Навозным воротам не стал - его ждут у  Яффских
врат и обязаны будут проводить...
   Второго октября исполнялось ровно два года со времени, как Иерусалим  был
торжественно возвращен мусульманам - франки ушли сами, ибо защитники Святого
града быстро уяснили, что сопротивляться Саладину бесполезно и штурм вызовет
лишь новые жертвы, страдания и осквернение храмов. Барон  Ибелин,  франкский
военачальник, и патриарх Ираклий бескровно сдали  город,  а  султан  сарацин
вновь, в который уже  раз,  проявил  качества,  сделавшие  бы  честь  любому
европейскому рыцарю, - позволил Ираклию и магистрам орденов Храма и  святого
Иоанна выкупить свои жизни и свободу тысяч  бедняков,  отпустив  христиан  с
миром.
   Теперь стены Святого града подновлены, навешены новые  ворота.  В  мечети
Омара любой правоверный может  воздать  хвалу  Аллаху,  но  и  христиане,  с
дозволения султана, могут беспрепятственно  навещать  свои  святыни.  Иудеям
разрешили открыть синагоги. Салах-ад-Дин,  в  противовес  мнению  франков  о
сарацинах, как о чудовищах и язычниках, обладал удивительной веротерпимостью
и великодушием. Только вот долго ли продлится благорасположенное  настроение
султана? Даже самого спокойного и флегматичного человека  можно  вывести  из
себя...
   Всадник натянул  поводья  гнедого  аргамака  перед  освещенными  факелами
Яффскими воротами - разумеется, створки  закрыты.  Ночь.  Оставалось  только
окликнуть стражу.
   - Кому не спится? - раздался сверху, из  темноты,  высокий  голос  -  как
видно,  охранитель  еще  молод.   Чуткий   слух   путника   различил   тихое
поскрипывание натягиваемой тетивы лука.
   - Аухад аль-куфат!3 - выкрикнул всадник по-арабски. Наверху  замешкались,
соображая.
   - Кафи-л-куфат дийа-л-милла,4 - последовал  наконец  уверенный  ответ,  а
человек на коне незаметно усмехнулся про себя: "Такой же  хвастун,  как  все
сарацины. Придумать настолько  пышные  опознавательные  слова!  Ставлю  свою
честь и состояние - подразумевал самого себя!"
   Зашуршали тщательно смазанные петли правой створки ворот.  В  полукруглом
арочном проеме возник человек - бородатый сарацин в казавшемся  серым  среди
ночной темноты халате. Он выжидательно посмотрел на  всадника,  не  торопясь
кланяться и приветствовать. Только когда в его руках оказалась подорожная  с
желтой печатью, бородач коснулся ладонью лба, губ и груди, тихо сказав:
   - Хвала Аллаху, ты здесь. Господин ждет тебя. Следуй за мной.
   Сердце всадника  заколотилось  в  два  раза  быстрее,  когда  его  лошадь
переступила границу, отделявшую Город от прочего мира. Он и раньше  бывал  в
Иерусалиме, но постоянно, всегда и  каждый  раз,  испытывал  одно  и  то  же
чувство - будто  душа  касалась  некоей  великой  тайны,  незримого  чуда  и
неземного волшебства, свято  хранимых  за  стенами  в  тайной  для  смертных
обители. Ты ходишь вокруг нее, знаешь, что она здесь, но коснуться,  тронуть
рукой...  Никак.  Частица  Бога  доселе  обитала  в  Иерусалиме.  А  Господь
таинствен и непознаваем. Какое счастье, что можно хотя  бы  чувствовать  Его
близкое присутствие и знать, что Он видит тебя.
   - In nomine Tuo,5 - едва слышно прошептал  человек  в  белом  и  все-таки
сошел с седла. Ему претило ехать на  коне  по  камням,  где  оставались  Его
следы.
   - Что ты сказал, почтенный?  -  обернулся  проводник,  однако  ответа  не
получил. Бородач только  пожал  плечами  и  повел  гостя  дальше,  по  узким
пустынным улицам, к башне Давида.
   "Он ходил здесь, - думал приезжий,  жадно  рассматривая  все,  что  могло
различить непривычное к ночи человеческое зрение, -  может  быть,  стоял  на
этом выступе, а здесь говорил о бесплодной смоковнице... тут разговаривал  с
фарисеями... Господи, вот и я иду по этим улицам ради славы Твоей..."
   Двух прохожих, второй из которых вел на  поводу  высокорослого  аргамака,
стража не останавливала, будто знала их  в  лицо.  Бородатый  араб  двигался
уверенно, проходя через город к  остаткам  стен  Езекии,  мимо  храма  Гроба
Господня, над которым горел различимый даже  в  безлунной  темноте  крест  -
султан позволил оставить этот символ только над главной святыней христиан, с
прочих церквей кресты сняли, - мимо водоемов, к Древним  вратам  и  далее  к
крепости Антония.
   Тяжелая, массивная Давидова башня плыла над спящим городом. Безмолвный  и
хмурый страж, взиравший  с  высоты  на  скопище  домов  и  домиков,  храмов,
мечетей, на  мутные  озерца  и  черные  масличные  садики.  Сейчас  было  не
рассмотреть, однако на длинной пике, украшавшей вершину древнего сооружения,
болтался шафранный стяг -  знамя  султана.  Новый  повелитель  Святой  земли
находился в своей столице.
   Конь приезжего недовольно фыркнул, когда учуял чужой запах, и чьи-то руки
перехватили узду - слуги появились быстро и бесшумно, не  говоря  ни  слова,
приняли на попечение аргамака и отворили калитку, ведущую в глубины башни.
   - Наверх, - коротко распоряжался проводник, следуя перед  ночным  гостем.
Крутые ступеньки широкой спиралью уводили  в  прорежаемую  редкими  факелами
полутьму. - Осторожнее, почтенный...
   Казалось, что башня Давида совсем не охраняется, и это выглядело странно.
Ее  нынешний  владелец  имел  все  основания  бояться  за   свою   жизнь   -
сектанты-исмаилиты не раз  покушались  на  султана,  подсылая  самых  лучших
наемных убийц; многие, весьма многие, как христиане, так и единоверцы, имели
повод  ненавидеть  человека,  вот  уже  двадцать  лет  одним  своим   именем
приводившего в дрожь  и  ярость  бесчисленных  недругов.  И  вдруг  -  такая
неосторожность... Хотя охрана тем лучше,  чем  незаметнее.  В  стенах  и  на
лестнице могут таиться самые замысловатые ловушки, и любой чужак,  явившийся
без приглашения, упадет со стрелой в  горле  или  метательным  дротиком  под
ребром.
   -  Сюда,  -  чернобородый  ввел   путешественника   и   небольшую   залу,
располагавшуюся  на  третьем  этаже,  и,  поклонившись,  исчез  за   дверью,
тщательно затворив створку. Гость, однако, почувствовал, что доверенное лицо
хозяина осталось на лестнице и неусыпно бдит. Оружие, кстати, не забрали - а
это высший знак милости и доверия.
   Зальчик, или скорее большая комната со сводчатым каменным потолком, убран
не особо роскошно. Восточные излишества, столь поражающие глаз в Багдаде или
Дамаске,  тут  не  приветствовались  -  хозяин  являлся  более  воином,  чем
привыкшим к золотому сверканию богатых покоев владыкой.  Непременные  ковры,
подушки, у стен стоит  вполне  европейская  мебель,  оставшаяся  от  прежних
владельцев: изящный столик и два складных кипарисовых табурета  без  спинок.
Светло - тяжелые медные шандалы уставлены бездымными свечами. На  стенах,  в
бронзовых кольцах, масляные лампы. Уютно.
   Приезжий щелкнул застежкой, удерживающей закрывающую  нижнюю  часть  лица
полу синего шарфа. Теперь гостя можно было  хорошо  рассмотреть.  Не  молод,
однако и не стар.  Четвертое  десятилетие  -  лучший  возраст  для  мужчины,
расцвет  сил.  Черты  лица,  безусловно,  европейские,  бороду   не   носит,
предпочитая   обходиться   темной    щеточкой    ухоженных    усов.    Глаза
серовато-зеленые  и  внимательные.  К  такому  лицу  менее  всего   подходит
сарацинский наряд, скорее плащ с крестом Храма или  украшенное  византийской
золотой нитью блио.
   - Салям. - Гость обернулся на звук голоса. Хозяин башни  Давида  появился
незаметно, без всякой причитающейся сану пышности и помпы, словно возник  из
воздуха. - Ровным ли был твой путь?
   - Благодарю. - Человек в белом поклонился на европейский манер,  приложив
правую руку к сердцу. Говорили по-арабски. - Здоров ли ты, господин?
   - Я не твой господин, - усмехнулся хозяин. - И, наверное, никогда  им  не
буду. Что ж, сначала я предпочту угостить своего гостя. Садись, отведай риса
и ягнятины.
   Парчовый халат  издал  едва  слышный  шелест,  когда  араб,  не  соблюдая
восточный обычай, уселся не на подушки, а на табурет перед столиком, где под
серебряной  крышкой  стояло  блюдо  с  едой.  Гость  по  привычке   именовал
незамысловатое  угощение   "кашей   с   мясом".   Кушали   руками,   запивая
приторно-сладкой водой. Хозяин разделил с уставшим и голодным гостем трапезу
- еще один хороший знак.
   Араб  в  красивом  зеленовато-синем   халате   совсем   недавно   пересек
пятидесятилетний рубеж, но стариком отнюдь не выглядел.  Благородная  седина
лишь отчасти тронула его короткую черную бородку, несколько глубоких  морщин
пересекали широкий  лоб  с  выраженными  надбровьями.  С  возрастом  человек
погрузнел, однако вовсе не казался толстым или обрюзгшим - его широкая стать
еще вполне годилась и для сабельного боя, и для ублажения чернооких девиц из
сераля. Глубоко посаженные круглые глаза, казалось, принадлежали не владыке,
к чьим словам прислушивался весь Восток да и Запад тоже, а  скромному  поэту
или  мелкому  чиновнику  двора  халифа:   не   замечалось   в   них   ничего
величественного  или  грозного.  Таков  был  султан   Египта,   а   ныне   и
иерусалимский эмир Салах-ад-Дин. С недавнего времени - самая заметная фигура
исламского мира.
   - Какой дорогой ты приехал? - поинтересовался султан  у  гостя  и  вдруг,
наклонившись, поднял стоявший на полу у ножек стола кувшин, заметив:  -  Это
вино. Вы, франки, без него никак не  можете  обойтись.  Пришлось  запасти...
Кажется, один из древних мудрецов Иудеи сказал, будто вино  может  совратить
даже праведника?
   - Справедливо: об этом говорится в книге Экклезиаста... Твое внимание  ко
мне,  владыка,  не  имеет  пределов,  -  приезжий  принял   сосуд   не   без
удовольствия. Теплая вода с медом  вызывала  у  него  легкое  отвращение.  -
Понимаю, отчего ваш пророк запретил мусульманам употреблять сок  виноградной
лозы. Беспокоился, что в мире не останется праведных... Дорога?..  Тяжело  и
долго, как ни жаль в этом признаваться.  Сначала  в  Константинополь,  затем
морем до Аскалона и конным путем - сюда.
   - Ты мог бы довериться  близким  людям,  а  не  заниматься  всеми  делами
самостоятельно,  -  справедливо  предположил  Салах-ад-Дин.   -   Неужто   у
франкского эмира не найдется друзей, способных поддержать его в трудный час?
   - Есть, конечно... Однако не мне говорить о том, что наш общий замысел не
стоит доверять вообще никому, кроме Господа Бога.
   Султан скрыл в бороде незаметную улыбку. Здесь гость абсолютно прав, ибо,
если их замыслы каким-либо образом станут известны, проще будет броситься на
свой  клинок,  не  дожидаясь,  когда  тебя  побьют  камнями.   Двое   людей,
находившихся в башне Давида, знали, чем рисковали и  какой  невероятный  куш
был поставлен на кон.
   - Иса не Бог, Иса - пророк, - добродушно поддразнил  Салах-ад-Дин  гостя.
Тот не клюнул, явно не желая заводить бесполезный спор.
   - Прости, но я думаю по-другому, - вежливо ответил путешественник, слегка
поморщившись. - Пусть разговоры о божественных сущностях ведут  ваши  ученые
муллы и священники из Рима, когда на этой земле установится  прочный  мир  и
любой мусульманский дервиш сможет  начать  богословскую  беседу  с  монахами
святого Бенедикта.
   - Ты веришь, что так будет? - Султан неожиданно резко подался  вперед,  в
его темных глазах  загорелся  подозрительный  огонек.  -  Мы  уже  три  года
трудимся, бесполезно сражаемся, отбираем друг у друга  крепости,  льем  реки
крови мусульман и христиан, чего-то ждем!.. И я не вижу никаких результатов!
   - Иерусалим - твой, - парировал гость. - Ты принял его у  нас  бескровно,
сдержав слово. Да, прошло почти три  года.  Мы  все  устали  ждать,  терпеть
тупость и бездарность правителей Багдада и Рима, упрямство своих  подданных,
не желающих замечать очевидное, интриги  проклятого  кесаря  ромеев.  -  Тут
европеец погрозил в воздухе кулаком невидимому врагу. - Но ничего,  Андроник
своего дождется! В Констанце все подготовлено, надо лишь  ждать  сигнала  из
Италии и подхода армии германского короля Фридриха.  Тогда  этот  колосс  на
глиняных ногах рухнет и...
   - И ты обретешь свою мечту, - спокойно произнес Салах-ад-Дин. - Исполнена
лишь треть задуманного. Ты прав - я стал повелителем Иерусалима  и  выполнил
обещанное. Последователи вашей  религии,  приходя  сюда  без  оружия,  могут
молиться пророку Исе. Я не тронул  ваши  храмы,  приказал  гвардии  охранять
паломников. Делаю все, чтобы завоевать доверие твоих соплеменников. Но  если
ты станешь тянуть - все рухнет. Багдадский халиф начинает подозревать меня в
сношениях с неверными  и  требует  вновь  объявить  Джихад.  Короли  франков
медлят, а встреча им подготовлена. Когда они выступят?
   - Уже, - вздохнул приезжий.  -  Филипп  и  Ричард  отправились  морем  из
Марселя, но у короля Англии, как всегда, нет денег. Нам же требуется,  чтобы
они пришли в Палестину как  можно  скорее  и  увязли  в  сражениях  с  твоим
войском...
   - Кажется, - грустно рассмеялся султан, - я первый в истории мусульманин,
который хочет начала новой войны с  крестоносцами...  Хоть  ты  и  говоришь,
будто веришь в Бога, но мне иногда кажется, что придумать такой заговор тебя
надоумил иблис. Очень уж хитроумно. Твои соотечественники тебя проклянут.
   - Или провозгласят святым, - фыркнул человек в  белом.  -  Забавно  будет
звучать: святой Конрад Монферратский, в землях Палест