не упоминать. Малевать картины -
занятие недостойное мужчины и  морского  пехотинца.  Разумеется,  своими
замыслами Снэйк ни с кем не делился.
   Однако нелегко разобраться в этих людях. Они снова и  снова  изумляли
меня.
   Я помедлил, пытаясь вообразить,  куда  Снэйк  мог  прятать  вещи,  не
предназначенные для посторонних глаз. Ту же операцию наверняка  проделал
и мой предшественник, знавший Снэйка куда лучше.
   Великий мыслитель Гаррет  поднапрягся,  но  родить  ничего  не  смог.
Ладно, обыщем еще раз. Надо проверить каждый закуток, каждую щелку.  Кто
бы ни опередил меня, ему пришлось торопиться, чтобы другие  не  заметили
его отсутствия.
   Черт возьми, он мог обшарить все еще до нашего с Морли появления. Или
пока все думали, что он таскает навоз.
   Но вдруг он что-нибудь упустил. Если это что-нибудь существует.
   Я быстро осмотрел нижнее помещение. В глаза ничего  не  бросилось,  а
тем временем приближалось опознание вора. Я заспешил, почему-то надеясь,
что мне попадется какое-нибудь чрезвычайной важности доказательство.
   Я забрался на сеновал, уселся на стог сена, бормоча про себя: "Какого
черта я здесь ищу? Картины? Ясное дело, он писал картины, а они  куда-то
запропастились. Но зачем отыскивать их?"
   Я  пожал  плечами,  поднялся  и  огляделся  кругом.  Снэйка  снабжали
довольно-таки приличным,  сухим  сеном.  Обычным  крестьянам  приходится
набивать сараи бросовой трухой.
   Кстати, о сене. Мне вспомнилась забавная история  об  одном  типе  из
нашего взвода, звали его, кажется, Талса. Он классно стрелял из  лука  и
был нашим снайпером. Деревенский парнишка, из очень бедной семьи,  погиб
на островах. Он,  бывало,  все  ржал,  рассказывая,  как  развлекался  с
дочками  барина  из  соседнего  поместья.  Они  устроили  себе  потайную
комнатку на сеновале в главной барской конюшне.
   Я поднял лампу  повыше  и  внимательно  осмотрел  сеновал.  Сена  тут
чересчур много. Не для того ли, чтобы замаскировать вход в тайник?  Ага,
теперь мы на верном пути.
   Я  потыркался  туда-сюда,  гадая,  как  Брэдону  удавалось  проникать
внутрь. Выбрал методом исключения три возможных точки, поставил лампу на
перекладину и принялся за работу.
   Я переворошил с десяток стогов, решил, что неправильно выбрал  место,
и перешел к следующему варианту.  Перевернул  еще  с  десяток  охапок  и
почувствовал себя дураком. Похоже, я опять сел в лужу.
   Мои действия привлекли внимание  аборигенов.  Откуда-то  выскочили  и
присоединились ко мне три безобразные кошки и зловещего  вида  полосатый
старый кот. Под переворачиваемыми копнами сена  заметались  мыши.  Кошки
нажрались от пуза. Они работали командой, лично я такое видел впервые. Я
переворачивал копну, одна из кошек сразу же  прыгала  на  освободившееся
место и гнала перепуганных зверьков в пасти товарищей. В какой-то момент
у кота оказалось по мыши под обеими  передними  лапами  да  еще  одна  в
зубах.
   - Ну что? - спросил я их. - Не зря, выходит, стараюсь?
   Последняя попытка. Говорят, на третий  раз  получится.  Я  перевернул
несколько охапок сена, кошки кружились вокруг. Ура!  Дыра  высотой  фута
три и шириной дюймов восемнадцать. Черная, как сердце священника. Я взял
лампу и подзадорил кошек:
   - Слабо залезть туда и рассказать, что увидите? Слабо, конечно, так я
и думал. Я лег на живот и заполз в нору.

Глава 26

   Внутри стоял не противный, но очень крепкий запах прелого сена.  Я  и
без того был простужен, а тут у меня из носа просто фонтан забил.
   Устроенная в сене комнатка оказалась больше, чем я ожидал, пять футов
в ширину и восемь в длину; чтобы сено не осыпалось, стены Снэйк  укрепил
досками. Здесь Брэдон хранил свои картины и прочие сокровища, в основном
всякий металлический военный хлам и медали. Он  собрал  целую  коллекцию
медалей, приколол их к рваному карентийскому знамени и гордо выставил  у
задней стенки каморки.
   Я  не  мог  не  посочувствовать  бедняге:  вот  как,  значит,  родина
отблагодарила своего храброго защитника, вот до чего он докатился.
   А наши правители еще удивляются, что Слави Дуралейник  стал  народным
героем.
   Обе боковые стены были заставлены картинами.  Все  полотна  без  рам:
Снэйк просто складывал по три-четыре штуки вместе и прислонял  к  стене.
Кухарка  не  преувеличивала,  скорее  она  недооценивала  Снэйка.  Я  не
специалист, но мне его работы показались творениями гения.
   Сюжеты и краски их не были веселыми,  жизнеутверждающими.  Порождения
мрака,  видения  ада.  Одна  простая  на  первый  взгляд  картина  сразу
приковала мое внимание. Меня будто  под  дых  ударили.  Снэйк  нарисовал
болото, может, не то болото, что стало мне  домом  в  бездомные,  полные
тоски и отчаяния годы  службы,  но  не  менее  ужасное.  Свинцовое  небо
нависало над унылым пейзажем, едва проступавшим из темноты. Болото  было
изображено таким, каким оно начинает казаться через несколько сводящих с
ума  месяцев.  Комары  размером  со  шмелей,  горящие  во  тьме   глаза,
человеческие кости. На переднем плане - повешенный. Стервятники кружатся
над его головой, черная птица уселась на плечо и  клюет  лицо  мертвеца.
Почему-то  не  вызывает  сомнений,  что  перед  вами  -  самоубийца,  не
пожелавший жить и страдать дальше.
   Двое парней из нашего взвода  действительно  покончили  с  собой:  не
смогли  терпеть  бесконечную  муку.  О  боги!  Мне   казалось,   что   я
проваливаюсь в эту картину и лечу в глубь  времен,  как  в  пропасть.  Я
отвернул картину к стене. Довольно, мне не  вынести  больше.  Меня  била
дрожь, однако я просмотрел картины у одной стены  и  перешел  к  другой.
Больше  ни  одна  не  потрясла  меня  до  такой  степени,  но  в  глазах
беспристрастного зрителя они не уступили бы той, с болотом.
   - Сумасшедший, он был сумасшедшим, - шептал я.
   Мне показалось, что лошади внизу заволновались.
   Я снова принялся переворачивать и рассматривать картины. В целом  они
были спокойней, да, пожалуй, не  такие  безумные,  но  увидены  теми  же
глазами, тем же живописцем, написавшим страшные видения войны.  Я  узнал
вид Фулл-Харбора, подернутого фантастической, дьявольской дымкой  -  еще
подтверждение тому, что Снэйк переносил на  холст  свои  воспоминания  и
неотступные мысли.
   Но Брэдон был не только пейзажистом. Сначала я наткнулся  на  портрет
Дженнифер, относящийся,  полагаю,  ко  времени  возвращения  генерала  с
войны.  На  портрете  Дженни  неуловимо  отличалась  от  себя  нынешней,
казалась моложе и еще красивей. И все же нормальный человек не  мог  так
нарисовать. Я  внимательно  изучил  портрет,  но  он  остался  для  меня
загадкой. Художник придал Дженнифер что-то такое, от чего по коже у меня
побежали мурашки.
   Были и другие портреты. Кид выглядел старым,  усталым  и  измученным,
точно смерть у него за плечами. В генерале, как  и  в  Дженнифер,  Снэйк
усмотрел нечто жуткое и вместе с тем хитрое, лисье. Чейн, ну с этим  все
ясно, мерзкий тип. Уэйн - жадный делец. А ведь я угадал; не во всем,  но
частично  я  был  согласен   со   Снэйком,   кое-какие   его   трактовки
представлялись мне спорными, но некоторые лица были написаны так,  будто
художник в самом деле видел насквозь.
   Второй,  более  поздний  портрет  Дженнифер,   выражение   жестокости
явственней, но красота девушки расцвела  еще  ярче.  Портреты  людей,  с
которыми мне не довелось повстречаться, вероятно, кто-то  из  пропавших.
Деллвуд. Он напомнил мне бассетхаунда, видимо, Снэйк хотел сказать,  что
старый служака похож на верного пса,  не  имеющего  собственной  воли  и
собственного мнения. Питерс. Очевидная неудача  художника,  по  портрету
ничего нельзя сказать  о  моем  командире.  Кухарка.  Пожалуй,  чересчур
выспренне и романтично, она изображена чуть ли не  как  праматерь  всего
сущего. Затем еще один, третий, портрет Дженнифер,  ошеломляющий,  почти
отталкивающий этим непостижимым раздвоением - сияющая красота и смертный
ужас.  Теперь  я  немного  успокоился  и  был  в  состоянии   хорошенько
рассмотреть портрет.  Он  действовал,  если  можно  так  выразиться.  на
подсознательном уровне. Не знаю, как Снэйк добился такого эффекта, но он
нарисовал два лица, одно под другим, верхнее - ослепительно прекрасное и
нижнее  -  оскаленная  маска  смерти.  Надо  было  долго  и   пристально
вглядываться в картину, чтобы уловить это.
   Лошади внизу из себя выходили. Я  задумался  было,  в  чем  дело,  но
быстро отвлекся.  Магическая,  да,  я  не  оговорился,  колдовская  сила
таланта Снэйка Брэдона заворожила меня.
   Прятать  от  людей  красоту  Дженнифер  -  большой  грех,  но  лишить
человечество произведений Брэдона, оставить их  погибать  от  сырости  и
плесени - грех вдвойне, преступление века.
   Я поклялся на портрете Дженнифер, что вызволю отсюда полотна  Снэйка,
не допущу, чтобы гений художника погиб вместе с ним.
   Любил ли он Дженнифер? Только ее он рисовал больше одного раза.  Нет,
еще сцену, изображавшую какое-то необычное, возможно, священное место до
и после осквернившей его, вполне натуральной человеческой битвы. От этой
картины буквально несло мертвечиной, я  воспринял  ее  как  притчу,  как
предсказание грядущего конца света.
   Я  высморкался,  втянул  носом  воздух.  Нос  еще  не  успел   заново
наполниться соплями, и я уловил какой-то новый запах. Что это?  Я  пожал
плечами и продолжал осмотр.
   - Проклятие! Лопни мои глаза! - Я не ругался, я вопил от радости.
   Снэйк нарисовал мою даму в белом.  Он  изобразил  ее  как  воплощение
красоты, но и в ней было нечто сверхъестественное и потому страшное.
   Она бежала куда-то, мчалась, летела,  списалась  от  сгустившейся  за
плечами тьмы. Понятно было. что кто-то гонится за ней, и в то  же  время
вы задавались вопросом -  почему,  от  чего  она  бежит?  Чем  дольше  и
внимательней вы вглядывались в картину, тем загадочнее она  становилась.
Женщина смотрела прямо в глаза зрителю, в глаза художнику,  неуверенным,
робким движением протягивала руку, будто молила о  помощи.  По  лицу  ее
было ясно - она знает, на кого смотрит, и знает, что позади.
   Картина поразила меня не меньше, чем пейзаж с болотом. На этот раз  я
не понимал, почему. Ведь с  моими  личными  переживаниями  она  не  была
связана.
   Я опять высморкался и снова почувствовал запах. На этот раз  я  узнал
его.
   Дым!
   Проклятая конюшня была охвачена пламенем. Неудивительно,  что  лошади
волновались.
   Я выкарабкался из  каморки,  подбежал  к  краю  сеновала.  Пламя  уже
бушевало в углу, там, где Питерс возился  с  навозом.  Лошади  метались,
рвались прочь из конюшни. Снаружи доносились крики. Жара стояла адская.
   Но я не был заперт. Стоило поторопиться - и я смог  бы  выкарабкаться
невредимым.
   Представляю, какую гримасу скорчит Морли, узнав, что я полез  обратно
в тайник Снэйка, рисковал жизнью ради какой-то мазни.
   Я схватил холсты в охапку сколько мог унести и вытащил из дыры. Огонь
быстро распространялся, меня опалило жаром, брови  тлели,  дым  разъедал
глаза. Пошатываясь, я брел к выходу, огонь догонял меня.
   - Придурок несчастный, - ругал я сам себя.
   Огонь обжег шею. Глаза слезились, я почти ничего не видел.  Даже  без
этих проклятых картин  шансы  выбраться  были  невелики.  Но  я  не  мог
допустить их гибели,  ради  спасения  наследия  Снэйка  стоило  рискнуть
жизнью. В душе я уже сейчас оплакивал картины, которые не сумел вынести.
   Понизу огонь распространялся быстрее, чем в  высоту.  Теперь  он  был
впереди меня, дошел до угла, где ночевал Снэйк. Этим путем мне не выйти.
   Через щели между досками, из которых была сделана наружная  стена,  я
видел дневной свет. Грубо обструганные доски рассохлись  от  времени,  и
некоторые бреши были не  меньше  дюйма.  Все  равно  что  заглядывать  в
щелочку в адских воротах - так близко и так далеко.
   Опасность приближалась. Я решился. Старая конюшня, если она и в самом
деле такая гнилая, как кажется, вот-вот  развалится.  Можно  попробовать
разломать стену. Я навалился на нее плечом. Она затрещала,  плечо  тоже,
но ни стена, ни плечо не треснули. Я повернулся спиной и ударил в  стену
ногой. Одна доска подалась немного. Это плюс отчаяние придало мне  силы.
Я ударил снова.  Доска  дюймов  шести  шириной  выгнулась,  а  потом  не
выдержала собственной тяжести  и  отлетела.  Я,  верно,  совсем  спятил:
сначала выпихнул картины Брэдона и лишь потом расширил дыру и вылез сам.
   Я чуть не задохнулся от дыма, но  все  же  благополучно  выкарабкался
наружу.
   Некоторое время я лежал неподвижно, пытаясь отдышаться и лишь  смутно
сознавая, что крики доносятся с другой стороны  конюшни.  Передохнув,  я
ухватился за оградку, выпрямился, огляделся, ощупал себя - все ли  цело.
Вокруг никого не было. Я собрал свои бесценные сокровища.
   Если боги существуют, они согласятся  со  мной  насчет  этих  картин.
Нельзя было позволить им исчезнуть. Я сложил полотна вместе, дохромал до
коровника и спрятал их на сеновале. Почему-то мне  показалось,  что  так
будет правильно. Затем я поплелся на шум голосов. Вся компания в  сборе.
Кудахчут, как потревоженный курятник. Они занимались безнадежным  делом:
таскали к пожару ведра с водой из колодца. Отсутствовали только  генерал
и Питерс.
   - Гаррет! - вскричала Дженнифер. - Откуда ты?!
   У них челюсти поотвисали - наверное, выглядел я потрясно.
   - Задремал в конюшне, - солгал я. Она немного побледнела. Я улыбнулся
самой героической своей улыбкой.
   - Пустяки. Прошел сквозь стену - и вот я снова здесь, с вами.
   Меня одолел кашель. Проклятый дым.
   - Для меня не существует преград.
   - Ты мог погибнуть.
   - Мог. Но не погиб же. Слишком я дошлый, чтоб погибнуть.
   - Кто-то пытался убить тебя, парень, - сказал  Кид,  проходя  мимо  с
огромным ведром воды.
   Я взглянул на бушующее пламя. Мне это в голову не пришло, а вдруг  он
прав?
   Нет. Никто не стал бы убивать меня, запалив  конюшню.  Слишком  легко
было спастись. Может, он хотел выманить меня, но... Нет,  не  сработает,
чересчур много свидетелей.
   Даже в таком смятенном состоянии я  ясно  сознавал,  что  поджигатель
хотел уничтожить конюшню и то, что не успел обнаружить во время обыска.
   Удивительная вещь - информация Снэйка второй раз ускользнула от меня.
   Воду носили все, даже кухарка. Кроме Питерса. Я уже начал подозревать
его, но вспомнил, что услал его сам.
   Черт возьми, Плоскомордый запаздывает.
   - Зря теряете время, мужики, - сказал я.  -  Единственно,  что  можно
сделать, - проследить, как бы огонь не перекинулся на другие строения.
   - А мы что, по-твоему, делаем, придурок?!  -  окрысился  Чейн.  -  Не
помогаешь, так вали отсюда.
   Хороший совет.
   - Пойду в дом, обработаю ожоги. Я еще не осматривал их, но  надеялся,
что ничего серьезного нет. Не хватало еще этой чепухи,  и  так  простуда
замучила.
   Я тихонько побрел прочь. Никто не обратил внимания.

Глава 27

   Я прошел  через  парадный  холл,  мимо  неутомимых  бойцов  и  хмурых
Стэнтноров. Я  пробыл  в  конюшне  слишком  долго,  Плоскомордый  сильно
задерживается, если только я правильно рассчитал время.
   Никого. Я вышел на крыльцо. Ожоги, хоть и неопасные,  давали  о  себе
знать. Надеюсь, доктор захватит с собой обезболивающее. Проклятый  Тарп,
где его носит? Неужели так трудно скрутить пару парней  и  приволочь  их
сюда?
   По ступенькам застучали дождевые капли. Я взглянул на  небо  -  опять
все затянуло свинцовыми тучами. Похоже, у  Стэнтноров  по-другому  и  не
бывает. Мне это уже стало надоедать.
   Ветер  усиливается.  Надо  полагать,   поджигатели   сейчас   здорово
разочарованы, они-то, конечно, надеялись, что дождя не будет.
   А он зарядил не на шутку. Не сказать чтобы ливень, но огонь  потушить
поможет. Минут через пятнадцать совсем разойдется. Завывал ветер, и  тут
из тумана показалась карета.
   Чертов Плоскомордый. Теперь он еще карету нанял!
   Кучер осадил лошадей,  пассажиры  вылезли  из  кареты.  Питерс  бегом
поднялся на крыльцо, за ним крепкий, видный мужчина. Я решил, что это  и
есть доктор. Затем подленького вида низкорослый человечек,  Плоскомордый
и Морли Дотс.
   - Где тебя черти носили? - спросил я Морли. - Я тебя все утро  искал.
Он странно посмотрел на меня.
   - Я был дома, занимался своими делами.
   - Слушай, Гаррет, - перебил нас Плоскомордый, - вот доктор  Стоун.  -
Он указал на невысокого человечка. Да, никогда не надо судить о людях по
внешности. - Он с тебя семь шкур сдерет. А это тот парень. Мы условились
- никаких имен.
   - Ладно. Пусть только укажет вора. Питерс, идемте наверх.
   Вид у сержанта был озадаченный.
   - Что здесь происходит?
   - Кто-то поджег конюшню. Вместе со мной.  Идемте.  Док,  у  вас  есть
что-нибудь от ожогов?
   Мы зашли в дом.
   - Хочешь, чтоб он  и  последнюю  шкуру  с  тебя  спустил?  -  спросил
Плоскомордый. Питерс прошел вперед, к лестнице.
   - Где ты был так долго?
   - Это все Морли. Он искал врача поплоше,  чтоб  сошел  за  компаньона
такой вот темной личности.
   Резонно.
   - Ладно. Морли, я думал, ты пошатаешься по  дому,  поглядишь,  что  и
как, а то у меня времени не хватает, просто на части рвут.
   Он снова странно посмотрел на меня. По-видимому, недоумевая, чего это
Гаррет разболтался. Питерс тоже был недоволен.
   - Делаю, что могу, Гаррет, - ответил Дотс, -  но  у  меня  есть  свои
дела, я не могу весь день быть у тебя на подхвате.
   - Но я слышал, как ты ходишь туда-сюда.
   Он остановился.
   - Ты лег спать, примерно через  часок  я  обошел  дом,  не  обнаружил
ничего интересного и решил наведаться домой, проверить,  не  ограбил  ли
меня Клин. Он тот еще тип, стоит только отвернуться... Я не  возвращался
в комнату.
   Я вздрогнул, по коже пробежали мурашки.
   - Не возвращался?
   - Нет.
   - Бог мой. Честное слово, я тебя видел.
   - Это был не я.
   Но я-то не  сомневался.  Я  вставал  на  горшок,  видел  Морли,  даже
пробормотал какое-то приветствие, и он как будто ответил. Так  я  ему  и
сказал.
   - Это был не я, Гаррет. Я  ушел  домой,  -  серьезно  и  обеспокоенно
повторил Морли.
   - Тебе виднее. - Я тоже говорил очень серьезно. - Но кто же это был?
   - Оборотень?
   Мне случалось сталкиваться с ними и не хотелось повторять этот опыт.
   - Оборотень? Но они  сначала  убивают  людей,  личину  которых  хотят
принять. Потом овладевают их душой  -  и  пошло-поехало.  Но  все  равно
абсолютного сходства им добиться не удается.
   - Верно, а парень был вылитый я?
   - Я чертовски устал. Горела только одна лампа. Я просто прошел  мимо,
почти не обращая внимания. Но готов поклясться, это был ты.
   - Мне это не нравится. Меня это тревожит, Гаррет. Очень даже.
   Еще бы. Не хватало нам, чтобы по дому разгуливал какой-то  негодяй  и
прикидывался кем ему заблагорассудится.
   Морли, конечно, думал только о себе. У него и так забот полон рот,  а
тут еще кто-то начнет под его  именем  и  видом  вмешиваться  в  его  же
грязные делишки.
   У меня перспективы куда шире.  Если  некто  смог  прикинуться  Морли,
значит, он в любой момент сможет прикинуться кем угодно. А значит, никто
из нас не сможет с уверенностью сказать,  с  кем  имеет  дело  в  данный
момент. Начнется страшная неразбериха, сам черт ногу  сломит.  Никто  не
сможет разобраться, где правда, где вымысел.
   - Лучше тебе остановиться, пока не поздно, - заявил Морли.
   Соблазнительно, на редкость соблазнительно. Но...
   - Не могу. Я взялся за это дело. Если  я  откажусь,  потому  что  оно
стало слишком сложным, ничто не помешает мне  отступить  и  в  следующий
раз. Эдак я скоро вообще не смогу работать.
   Морли удержался и не напомнил мне, что я полжизни трачу на увиливание
от работы.
   - Положим, ты прав. Оставайся. Но я сматываю удочки. -  Мы  дошли  до
последней лестничной площадки. - Ты молоко пьешь?
   - Предпочитаю пиво.
   - Оно и видно.
   - Почему?
   Остальные смотрели на нас как на шутов. - Не знаю почему,  но  молоко