его долго не удержу...
   - Удавлю, блядь! - взвыл Кацуба, не трогаясь, однако, с места.
   - Говорила я тебе, влипнешь! - укорила жениха юная невеста.
   - Лизка! - прямо-таки взревел тот.
   - Молчать! - рявкнул Кацуба. Покачался посреди комнаты, круто  свернул  к
постели и плюхнулся рядом с отшатнувшейся  невестой  Лизой.-Лиза,  говоришь?
Лиза-Лиза-Лизавета, я люблю тебя за это, и за это, и за то, что  ты  пропила
пальто... Лиз-за, ты со мной не играй, а то озверею... Во что этот  придурок
влип, говоришь? Ну-ка, колись, а то будет тут варфоломеевская  ночь...  Если
он тут ни при чем, ты мне покажи, кто при чем, чтоб я ему яйца и выдернул...
   Газетер дернулся - но Мазур, заслонив его спиной, показал вынутый  из-под
куртки пистолет. Потом демонстративно пистолет уронил, так,  чтобы  девчонка
видела, не спеша подобрал.
   - Вовик! - радостно заорал Кацуба.- Я, бля, и забыл, что  пушку  брал!  -
Выдернул пистоль из кобуры, неуклюже помахал  им  возле  свеженькой  Лизиной
мордашки.- На дуэль вызывать не буду - влет подстрелю!
   Вот теперь лица  у  молодой  парочки  стали  одинаково  бледными.  Черные
пистолеты выглядели убедительно, а разобиженные  господа  офицеры  выглядели
достаточно пьяными, чтобы не думать о последствиях...
   Перехватив умоляющий Лизин взгляд, Мазур отобрал у Кацубы пистолет:
   - Вася, Вася! Ты ж так  в  нее  шмальнешь,  а  она  ни  при  чем,  чуешь?
Лизавета,  ты  уж  не  темни,  душевно  тебя  прошу,  нашкодили  -  извольте
выкручиваться... Я Ваську знаю...
   - Они его завербовали!  -  выпалила  Лиза  с  отчаянным  лицом  человека,
прыгающего в одежде в холоднющую воду.- Вот и ходит теперь на  поводке,  как
пудель!
   Витек скорчился, зажимая ладонями виски, простонал:
   - Ну, дура...
   - Зря ты так,- сказал Мазур.- Она умная. Она тебя, дурака,  от  Васькиной
пули спасает... Кто вербанул-то, Лиза? Ты тихонько, никто и не услышит...- и
наклонился, подставив ухо.
   "Ах, вот оно что,- подумал он, услышав произнесенную шепотом аббревиатуру
- несколько честных советских букв.-  Соседушки  дорогие,  конкуренты,  мать
вашу. То-то конторой за версту попахивало... Все сходится, господа  офицеры!
Вот только - зачем?
   - Так,- сказал  он.-  Вася,  захлопни  пасть  и  посиди  смирненько,  тут
обмозговать треба... Водки хочешь, Лиза?
   - А давайте! Только вы его придержите... Мазур, чувствуя, что смотрится в
ее глазах не столь уж и скверно, галантно поднес рюмку вкупе с яблоком.  Она
лихо осушила, скупо куснула яблоко и заторопилась:
   - Они его, дурака, вербанули на валюте. Все крутят дела с валютой, у всех
проскакивает  -  а  Витьку  подловили  по  невезению,  при  всех  уликах   и
свидетелях, и взялись раскручивать... Знаете, как они его пугали!
   - Так ты еще и стукач? -  рявкнул  Кацуба.  В  глазах  у  него  явственно
мелькнуло неприкрытое  страдание  -  это  ему  следовало  вести  допрос,  но
опрометчиво  выбранная  роль  пьяного  скандалиста  выйти   из   образа   не
позволяла...
   - Тихо, Вась! - сказал Мазур.- Тут пошло заграничное кино, сам  видишь...
Витек, она нам мульку не гонит?
   Витек, с лицом самоубийцы, старательно замотал головой.
   -  Так-так-так...-  протянул  Мазур,   изобразив   голосом   некую   долю
сочувствия.- Значит, они тебя и подвязали газетку издавать? И  статейку  эту
идиотскую они подсунули? Кино, бля... Что ж с  тобой  теперь  делать-то?  Не
убивать же, в самом деле...
   - Хоть попинать! - предложил  Кацуба.-  Нет,  пусть  он,  выродок,  точно
опишет, кто  его  мотал,  может,  киска  звездит,  как  нанятая,  лапшу  мне
вешает...
   - Да? - обиделась Лиза. Вскочила, распахнула секретер, бросила Мазуру  на
колени кипу листков, густо покрытых машинописными строчками.- Вот он с  чего
и переписывал!
   - Р-разберемся,- промычал Кацуба, смяв листы и запихнув их в карман.- Ну,
раз такие дела - полетели, Вова, комбату срочно жаловаться.  Он  им  устроит
клизьму с дохлыми ежиками...-Уже в дверях остановился, погрозил кулаком: - И
смотри у меня, писатель! Если что, душу выну!
   Мазур загромыхал следом за ним по лестнице.  Отступление  было  проведено
грамотно и  вовремя,  ничего  не  скажешь.  Можно  было,  конечно,  потрясти
парнишечку насчет внешнего облика и фамилии совратившего его  следователя  -
но нет гарантии, что фамилия настоящая. А если  квартира  на  подслушивании,
сюда уже могли выехать "соседи", пора уносить  ноги,  чтобы  не  влипнуть  в
излишние сложности...
   На лавочке  грустит  потрепанный  бомжик  в  клочковатой  бороде.  Кацуба
мимоходом сунул ему в руку  наполовину  опустошенную  бутылку  и  побежал  к
машине.
   - А ведь не врут деточки, а? - спросил он, выворачивая на Кутеванова.
   - Не врут,- кивнул Мазур.- По крайней мере, все это прекрасно  ложится  в
гипотезу... Оперативнички, которые не привыкли  защищаться  от  постороннего
вторжения, чересчур уж  наглый  наезд  на  базу  посредством  разболтавшейся
печати... Но зачем? Я понимаю, могли купить  одного-двух  -  но  против  нас
целое подразделение действует, ручаться можно...
   - А может, купленный высоко сидит,- бросил Кацуба.
   - Надо ж теперь к генералу...
   - Успеется,- отмахнулся Кацуба не без легкомыслия.- Генерал все равно  по
делам смотался в штаб округа. Напишу на базе рапорт по всем правилам  и  хай
оно идет согласно бюрократии...
   - А они его тем временем спрячут?
   - Пусть прячут,- Кацуба правой рукой похлопал себя по  карману.-  Все  на
пленочке, друг мой. Да и не побежит он рассказывать -  потолкуют  сейчас  со
своей Лизкой по уму и решат  сидеть  тихо,  как  мышки.  В  Лизочке,  помимо
сексапильности,   характер   чувствуется,   определенно.   Ведь   расколола,
паршивочка, или, что вероятнее, сам ей в соплях и слезах  признался,  совета
просил, как дальше жить...
   ...Зеленые створки разъехались в стороны, пропуская машину  на  базу,  но
часовой,  вместо  того,  чтобы  посторониться,  вышагнул  наперерез.  Кацуба
поневоле затормозил. Тут же из караулки вышел незнакомый пехотный капитан  и
распахнул дверцу со стороны Мазура:
   - Выйдите, пожалуйста.
   - В чем дело? -  Мазур  полез  наружу,  на  ходу  вытаскивая  из  кармана
пропуск,- вполне возможно, после  взрыва  меры  безопасности,  как  водится,
удесятерили, все мы задним умом крепки.- Вот...
   Капитан забрал у него пропуск и, не глядя, сунул в нагрудный карман:
   - Мазур Кирилл Степанович?
   - Так точно,- ответил Мазур, напрягшись.
   - Личное оружие при вас?
   - Да.
   - Прошу сдать.
   - Что-о?
   - Сдайте оружие,- сухо приказал капитан, положив руку на кобуру.
   Мазур огляделся по сторонам - сзади уже стояли двое, меж ним и  воротами,
чернявый широкоплечий лейтенант и сержант, по возрасту годившийся  скорее  в
капитаны. Они стояли в положении "вольно", оружия в руках не было  -  однако
Мазуру хватило  беглого  взгляда,  чтобы  распознать  хорошо  подготовленных
волков...
   Он  вытащил  пистолет  и  рукояткой  вперед   протянул   капитану.   Двое
моментально встали по бокам, и  за  спиной  с  лязгом  захлопнулись  ворота.
Часовой, украдкой зыркая на происходящее, отошел к темно-зеленому "грибку".
   - Пройдемте в штаб,- капитан держался вежливо-отстраненно.
   Из машины на них бесстрастно смотрел майор Кацуба.

   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   А ВАС, ШТИРЛИЦ, ПОПРОШУ ОСТАТЬСЯ...
   Скромные труженики специфических профессий  еще  во  времена  становления
ремесла, в эпохи,  не  обремененные  электроникой  и  писаными  документами,
открыли простую житейскую истину: попасть на допрос к своим -  не  в  пример
хуже, нежели к противнику. И дело тут не в перечне грядущих неприятностей  -
порой свои тебе нарежут ремней из шкуры в ситуации, когда чужие ограничились
бы парочкой оплеух...
   Все дело в нешуточной психологической плюхе. Человек мгновенно  изымается
из прежних отношений, из  прежней  системы  и  переходит  в  иное  качество:
окружающие остаются на своем месте, а он словно бы уже чужой...
   Невесть откуда взявшаяся троица отконвоировала Мазура в штаб,  а  там,  в
комнате, куда  Мазур  прежде  как-то  не  захаживал,  обнаружился  еще  один
пехотный капитан - согласно  форме.  Содержание  оказалось  несколько  иное:
капитан предъявил документы, из которых явствовало, что он вообще-то в  миру
- капитан третьего ранга и имеет честь состоять в контрразведке флота.  Того
самого, к которому был приписан и Мазур всю свою сознательную военную жизнь.
Легко догадаться, что неожиданная встреча сослуживцев протекала отнюдь не  в
теплой  и  дружественной  обстановке.  По  голове,   правда,   не   били   -
контрразведчик,  исполненный  свойственной   его   ремеслу   бюрократической
загадочности, вдумчиво проверил документы Мазура, хмуро сличил фотографии  с
оригиналом, а потом непринужденно упрятал документы в стол.
   Дальше все было  предельно  просто.  Внутреннее  расследование.  Домашний
арест. Стопка чистой бумаги в палец толщиной, заботливо врученная  авторучка
с запасным стержнем. Обосновавшийся в  коридоре,  под  дверью  его  комнаты,
ряженый сержант. Телефон отключен. Жратву, правда, принесли в обед  согласно
распорядку, даже одарили блоком сигарет (зато свои, что  лежали  в  комнате,
исчезли, определенно на предмет проверки. Вообще Мазур без труда  обнаружил,
что   комнату   в   его   отсутствие   весьма   профессионально   обшарили).
Приказ-пожелание контрразведчика, высказанный столь же бюрократически  сухо,
был недвусмысленным: как можно более подробно и  обстоятельно  описать  все,
что Мазур делал с того момента, как отчалил на плоту из Курумана,- и до  той
минуты, как вышел на перрон шантарского вокзала.
   Время не лимитировано - лишь бы подробнее и обстоятельнее... Как водится,
на прощанье особист использовал на нем часть их всегдашнего арсенала:  якобы
всезнающие взгляды типа  "советую-не-запираться-нам-все-известно",  туманные
намеки на то, что вскоре прибудет  некто  облеченный  полномочиями,  который
Мазуром и "займется всерьез", а также непременное  пожелание  "подумать  как
следует".  С   точки   зрения   психиатрии   все   это   именуется   "ложная
многозначительность" и служит неопровержимым симптомом иных расстройств - но
тогда лишь, когда речь идет о гражданах цивильных.  Для  особистов  же  всех
времен, стран и народов подобное поведение, наоборот,  служит  признаком  их
полнейшего служебного соответствия, и ничего тут не поделаешь, аминь...
   Эмоции пришлось временно отложить  в  долгий  ящик  -  что  бы  Мазур  ни
чувствовал и какие бы  слова  про  себя  ни  произносил,  он  был  армейской
косточкой, офицером от плоти и крови, а потому не собирался заламывать  руки
подобно  истеричной  гимназистке.  В  конце  концов,  во  времена  развитого
социализма после каждого возвращения из забугорных  странствий  отписываться
приходилось не менее обильно. Сплошь и рядом индивидуумы,  подобные  хмурому
капитану третьего ранга, таращились на вернувшихся  ничуть  не  дружелюбнее,
словно априорно подозревали в измене, лжи и вероломстве и были уверены,  что
"морские дьяволы"  по  своей  собственной  инициативе  проникали  за  рубеж,
проползши на брюхе мимо погранцов, а чужих  профессионалов  резали  ножиками
опять-таки  по   извращенной   страсти   к   садизму.   Скромные   труженики
специфических профессий смолоду осознают, что их жизнь будет четко  делиться
на две половины - работа и  отписыванье...  И  не  стоит  сваливать  все  на
систему - по достоверной информации, на той стороне то же самое, не  зря  же
еще полсотни лет назад там родился милейший эвфемизм "поездка в Канаду"*...
   Словом,  у  него  был  большой  опыт  отписываться  -  ук-ладывать  самые
невероятные и драматические события в косноязычные канцелярские  абзацы,  от
которых человеку непосвященному (и посвященному, впрочем,  тоже)  неудержимо
хочется блевать. И то, что речь на сей раз шла о нем и о жене, ничего,  если
подумать, не меняло:  бывает,  смерть  лучших  друзей  приходится  описывать
корявыми оборотами, способными повергнуть нормального человека в  брезгливый
ужас...
   Однако все это еще не означает, что дело идет легко. В особенности  когда
приходится подробно формулировать, почему ты посчитал  целесообразным  убить
одну женщину, чтобы спасти другую. Или описывать, как жена собственным телом
выкупала вашу свободу  у  трех  подонков.  Или  объяснять,  как  ты  решился
подмогнуть одному гангстеру ограбить другого. Сразу по возвращении  ему  уже
пришлось  составлять  подробный  отчет,  но  это  не  меняет   дела   -   от
механического повторения на душе ничуть не легче, наоборот...
   И все же он был профессионалом и потому старался, как мог.  Засиделся  до
темноты, перенося каждую фразу на бумагу не раньше, чем обкатавши ее  в  уме
до полной и законченной казенщины. С темнотой под окном (его комната была на
первом  этаже  одной  из  серопанельных  трех-этажек)  обосновался  часовой,
расхаживавший  с  идиотским  упрямством  автомата.  Обычный   часовой,   при
автомате. Мазур мельком оскорбился - и перестал об этом  думать,  с  головой
уйдя в писанину.
   Потом девчонка-сержант из офицерской столовой  принесла  ужин.  Как  и  в
прошлый раз, караульный пропустил ее беспрепятственно, даже  не  попытавшись
проверить  прикрытые  крышками  судки  на  предмет  веревочных   лестниц   и
напильников - вообще-то ребята-"контрики"  должны  прекрасно  понимать,  что
оружием  "морскому  дьяволу"  (а  равно  и  средством  самоубийства)   может
послужить практически любой бытовой предмет, начиная от авторучки  и  кончая
электролампочкой, так что, если смотреть с этой точки  зрения,  у  Мазура  в
комнате и так целый арсенал, равно пригодный и для харакири, и для  ближнего
боя...
   Прикрыв чистым листком стопку исписанных, Мазур  хмуро  ждал,  когда  она
расставит судки и уйдет. Девица что-то медлила, украдкой поглядывая на  него
не без  почтительного  ужаса  -  вряд  ли  на  базе  часто  случались  такие
представления... Мазур не выдержал, поднял голову и уставился на  нее  вовсе
уж неприязненно - и обнаружил, что она, должно быть, уже  давненько,  делает
отчаянные гримасы, пытаясь даже шевелить носом, указывая на один из  судков,
с умыслом поставленный наособицу.
   Мазур  поднял  алюминиевую  крышку.  Меж   котлетой   и   стенкой   судка
обнаружилась туго свернутая в трубочку бумажка. Он кивнул, девица-сержант  с
облегченным вздохом привела мордашку в нормальный вид и покинула комнату.
   Когда дверь затворилась, Мазур развернул нежданный "грипс".  Две  строчки
машинописи в один интервал: "О всех наших делах и базарах - полное молчание.
Тогда вытащим. Будешь болтать - поможем утопить. Вася Щербак".
   Мазур  задумчиво  сжег  бумажку  в  пепельнице.  Вася   Щербак   -   это,
естественно, Кацуба, тут и гадать нечего. Хуже нет -  замешаться  в  веселые
межведомственные интриги, а с ним это, похоже, как раз и  произошло.  Вот  и
думай теперь: то ли поступать, как советуют, то ли нет...
   К  полуночи  он  покончил  с  писаниной.  Бегло  пролистал  записи,   чуя
нараставшее  беспокойство,  и,  отложив  последний   листок,   уже   мог   с
уверенностью сказать, что его тревожит.
   Все это - исключительно словеса. Доказать, что он написал чистую  правду,
что он действительно  все  это  пережил,  решительно  невозможно.  Ольга  на
кладбище, Прохор мертв. Крест растворился  на  российских  просторах,  домик
паромщика сгорел, лесные пожарники неизвестно где,  полковник  Бортко  может
заявить, что он о них  в  жизни  не  слышал,  не  говоря  уж  о  том,  чтобы
приглашать на опознание. Обитатели "Заимки", честно глядя в глаза, могут  до
скончания века заверять, что видят Мазура впервые  и  все  его  россказни  -
следствие неумеренного потребления неразведенного спирта...
   Зачем глаголевские орлы спалили домик паромщика? И что стоит за посланием
Кацубы?
   Так и не найдя ответов, Мазур приоткрыл  дверь,  отдал  бумаги  бдительно
вскочившему со стула сержанту. Тот зачем-то взвесил пачку в руке, как  ни  в
чем не бывало кивнул:
   - Можете спать. Если понадобитесь, завтра вам сообщат.
   Глупо было бы задираться с ним или задавать  вопросы.  Мазур  вернулся  в
комнату, разделся и лег. Под окном  тихо  бродил  часовой.  При  мазуровской
выучке ничего не стоило бы обрушиться ему на голову вместе  с  выбитой  ради
экономии времени и пущей неожиданности оконной рамой - вот только зачем?
   Несмотря на вполне понятную  тревогу  и  некоторый  нервный  раздрай,  он
понемногу погружался в сон - в старинной военной мудрости  "солдат  спит,  а
служба идет" гораздо больше сермяжной истины, чем может показаться некоторым
штатским...
   ...Вопреки расхожим штампам, кошмары его  не  мучили  .  Сны  были  самые
обычные. И проснулся в половине восьмого, как  обычно.  В  восемь  появилась
сержантесса с завтраком, но на сей раз никаких знаков в стиле Марселя  Марсо
не подавала. Часовой все еще торчал под окном. Вполне возможно, это был  уже
другой, не вчерашний. Обитатели базы, народ к загадочным сложностям  военной
жизни насквозь привычный, старательно обходили стороной дорожку, по  которой
он прохаживался, притворяясь, будто ничего не видят и  никакого  автоматчика
там вовсе нет,- хотя в том месте, где охранять на первый  взгляд  совершенно
нечего,  часовой  выглядел  столь  же  нелепо,  как  коммерческий  киоск  на
взлетно-посадочной полосе авианосца...
   Его не беспокоили до самого обеда. С доставкой  такового  вновь  начались
мимические сюрпризы: сержантесса, указав взглядом на  судки,  сделала  тремя
пальцами жест, словно загоняла себе что-то в вену невидимым  шприцем.  Мазур
понял - и к еде  не  прикоснулся.  Особисты  любят  такие  штучки:  запросто
подмешают нечто, в общем легонькое, но надежно парализующее волю и способное
вызвать на нешуточную откровенность...
   В час дня за ним  пришли.  Без  кандалов  и  примкнутых  штыков,  правда.
Давешний капитан без стука распахнул дверь и с самым безразличным выражением
лица пригласил:
   - Пройдемте. Вас ждут.
   Ждали его в кабинете без таблички на двери, явно принадлежавшем  местному
особисту: на обоих окнах - выкрашенная в белый цвет  затейливая  решетка,  в
углу  -  солидный  сейф,  да  и  телефонов  для  скромного  кабинета  что-то
многовато. Все уже было готово для теплой и душевной беседы: в красном  углу
восседал  человек,  которого  Мазур  впервые  в  жизни  видел  в  штатском,-
контр-адмирал Самарин, фигура  номер  два  в  контрразведке  флота.  Капитан
третьего ранга по фамилии Крайко  скромненько  сидел  сбоку,  а  в  углу  за
хлипким журнальным столиком примостился сутулый тип в  затемненных  очках  -
несомненно, сто раз проверенный стенографист.  Магнитофона  Мазур  нигде  не
увидел, но это, понятно, не означало, что его не было.
   Настроение, честно признаться, было аховое. Среди своих  адмирал  Самарин
давно уже получил вполне заслуженную кличку Лаврик - как  легко  догадаться,
данную по ассоциации с известным в  истории  носителем  пенсне.  Злые  языки
шептали, что Самарин, будучи слегка близорук, вместо очков носил пенсне  как
раз потому, что давно прослышал про  кличку,  и  она  его  самолюбию  весьма
польстила.  Пенсне,  правда,  напоминало  скорее  чеховское,  но   потаенное
общественное мнение пришло к выводу, что это проделано для отвода глаз, дабы
избегнуть чересчур уж  явных  ассоциаций.  Если  отвлечься  от  фольклора  и
естественной неприязни строевиков к особистам, следует признать, что  Лаврик
был неплохим профессионалом, но  это  лишь  усугубляло  ситуацию,  поскольку
крутой профессионал сплошь и рядом может поломать кому-то жизнь и карьеру не
в пример искуснее и  эффективнее,  нежели  тупой  службист.  Каковое  умение
Лаврик не единожды и показывал. Будь ты хоть светочем  гуманизма  и  рыцарем
без страха и упрека, но коли служить тебе выпало в особистах,  очень  быстро
поймешь, что твоя карьера зависит  от  того,  скольких  шпионов  ты  усердно
изловил и скольких потенциальных "слабых звеньев" успешно