Это было, конечно, жуткое нахальство - но  он  рассчитал  все  верно.
Старый хрыч при виде столь серьезной ксивы,  мгновенно  преисполнился  и
клятвенно обещал, что не подведет.
   А в итоге все прошло прекрасно, как и  задумывалось.  В  который  раз
подтвердилась нехитрая истина: порой литература и жизнь все же частенько
перемешиваются самым неожиданным и причудливым образом...
 
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 
 
ЧЕТЫРЕ ЧЕТВЕРТИ ПУТИ 
 
   Обдумав случившееся, он давно  уже  начал  подозревать,  что  проныра
Ронни отнюдь не случайно, не по дружбе с донной Розой смастрячил  Мазуру
удостоверение полицейского шпика.  Вероятнее  всего,  задумал  очередную
комбинацию, быть может, хотел  подобраться  к  алькальду,  к  кокаиновой
тропинке - опять-таки, чтобы выслужиться,  выломаться  из  роли  мелкого
участкового. Мазур даже добросовестно построил в уме  несколько  таковых
комбинаций - исключительно для того, чтобы убить время и  занять  мозги.
Потому что наступил не самый сложный, но  самый  поганый  момент,  когда
приходилось просто ждать,  тупо  выжидать  несколько  часов,  сгорая  от
нетерпения перед последним броском домой. Дождаться  пресловутого  "часа
волка", он же - час быка, он же - время между собакой и волком. Середина
ночи, когда клонит в сон часовых и вахтенных,  когда  слабеет  рвение  у
ночных полицейских патрулей, а мирные граждане засыпают особенно  крепко
- как безмятежно дрыхнувшая в соседней комнатке Кристина...
   Он сидел на тесной кухоньке, не зажигая  света,  возле  притворенного
окна. За окном простиралась влажная теплая темнота, кое-где  пронизанная
желтыми огоньками светящихся окон, цепочками уличных  фонарей  и  фарами
редких машин - и никто  не  ловил  обнаглевшего  австралийца,  никто  не
пытался проникнуть в домик, а это свидетельствовало,  что  поработал  он
хорошо: хвосты обрубил, следов не оставил, а те,  что  остались,  никоим
образом не вели к союзу нерушимому республик свободных. Все  следы,  все
прегрешения  и  скудные  улики   отягощали   лишь   некоего   беспутного
авантюриста  с  непроизносимой  фамилией,  которому  через  пару   часов
предстояло  растаять   навсегда.   Точно,   хорошая   работа.   Даже   с
перевыполнением социалистических обязательств - в виде микрофильмов...
   Взглянув на часы, он понял, что время пришло. Тихонько встал, накинул
холщовую куртку с бесценным содержимым Подкладки, прошедшую  с  ним  все
здешние  "огни  и  воды,  застегнул  на  пуговицу   внутренний   карман,
отягощенный футляром с микрофильмами.  Проверил  оружие.  Распахнул  обе
створки окна.
   Слепящий электрический свет залил кухоньку совершенно неожиданно  для
него, но он не растерялся, действовал привычно  -  отпрянул  от  окна  к
стене, выхватил пистолет.
   И чуть опустил дуло, когда увидел, что держит под прицелом Кристину в
небрежно запахнутом халатике - в руках у нее не было ничего и она  вовсе
не выглядела только что проснувшейся... Морщась от досады и  нетерпения,
Мазур криво усмехнулся за отсутствием толковых реплик.
   - Ты куда? - спросила она растерянно. - Ухожу, - сказал Мазур.
   - Куда?
   - Какая тебе разница? - сказал он мягко. -В пространство. Насовсем. Я
не хотел устраивать голливудских прощаний, знаешь ли... В общем, прощай.
Лучше тебе побыстрее отсюда уехать, не годится торчать тут одной с кучей
бриллиантов в кармане. В этом милом городке и за десять долларов  глотку
перехватят, а у тебя целое  состояние.  На  лице  у  нее  было  странное
выражение, которого Мазур не мог понять, как ни пытался.
   - Я подумала было... - сказала она растерянно. - Но камни  на  месте,
все до одного... Джонни, что случилось?
   - Да ничего, - сказал Мазур. Совершенно ничего. -  Я  просто  исчезаю
навсегда и ничего тут не поделаешь. Такова жизнь. Приходится...
   - Ты что, все-таки шпион?
   - Милая, ты не глупая девочка, - сказал Мазур. - Очень даже неглупая.
К чему эти дурацкие вопросы и ненужные тебе сложности? Привыкай  к  роли
молодой миллионерши... По крайне мере тебя я ничем не обидел, а? И ни  в
чем перед тобой не виноват. Так что...
   Он нетерпеливо пошевелился, давно уже убрав пистолет.
   - Бог ты мой... - сказала Кристина, и невероятная тоска в  ее  голосе
заставила Мазура, уже положившего было руку на подоконник,  остаться  на
месте. - А я-то думала, дура, а мне-то показалось...
   Мазур смотрел на нее внимательно и  цепко.  В  глазах  у  нее  стояли
слезы, а лицо было горестным, как у ребенка, которого вдруг обманули так
несправедливо и жестоко, что хуже и представить невозможно.
   До него только теперь дошло. Что на сей раз здоровая профессиональная
паранойя  его  чертовски  подвела.  Что  никаких  потаенных  замыслов  у
Кристины не было. Что эта дуреха...
   В голове у него пронеслось множество самых разнообразных  мыслей.  Он
подумал, что в него давненько уже не влюблялись всерьез - но сейчас  это
вызывает скорее досаду,  чем  мужскую  гордость.  Он  подумал,  что,  не
окажись таким идиотом, все проведенные с ней  дни  были  бы  определенно
другими - ничего не изменилось бы, произошли бы те же самые события и не
лишенные приятности сцены,  но  он  смотрел  бы  на  девушку  совершенно
другими глазами и совершенно другие чувства испытывал  бы.  Он  подумал,
что не стоит себя винить за подозрительность - как-никак был на работе.
   А потом подумал, что с этим побыстрее надо кончать  -  как-никак  это
жизнь, а не цветная пленка  синематографа,  и  времени  у  него  нет,  а
расслабляться не позволительно...
   - Забудь все побыстрее,  ладно?  -  сказал  он  мягко.  -  Собственно
говоря, я тебе попросту приснился. Меня никогда  и  не  было,  вот  ведь
какая штука... Прощай.
   И ловко перемахнул наружу, в  высокую  влажную  траву.  Оглянулся  не
удержавшись, увидел ярко освещенную кухоньку и очаровательное  печальное
женское лицо, словно сошедшее с картин Боттичелли. Но это уже осталось в
прошлой жизни, а прошлая жизнь была миражом, и он, отвернувшись,  поднял
из травы мопед, покатил его  к  задней  калитке.  Оказавшись  на  темной
улице, ударил ногой по  педали,  вскочил  на  тарахтелку  и  выжал  газ,
насколько удалось.
   Лучик жиденького света от небольшой фары  с  грехом  пополам  освещал
дорогу - а там он вылетел на оживленную, ярко освещенную улицу. И погнал
по ней, выжимая из японской безделушки все, что мог: пародия на  Джеймса
Бонда, супермен на мопедике, тающий призрак, незваный  гость  с  другого
конца света. Несколько  раз  попадались  полицейские  патрули,  пешие  и
моторизированные, но джигит на тарахтящей двухколеске выглядел настолько
своим, здешним и безобидным, что никто ему не  препятствовал.  Следовало
только держаться подальше от тротуара - а то примут за моторизированного
"сумочника", прицепятся профилактики ради...
   Мазур не оглядывался  -  и  ему  казалось,  что  все,  мимо  чего  он
пролетает, дома и люди,  фонари  и  фонтаны,  тут  же  тает  без  следа,
превращается в туман, в дым, потому что никогда не суждено этого увидеть
вновь, а значит, оно как бы и не существует более...
   Не  было  ни  эмоций,  ни  чувств  -  затаились   где-то   подспудом,
придавленные тренированной волей. Он  действовал,  как  не  рассуждающий
механизм: добрался до одного из бесчисленных  деревянных  причалов,  где
оставил осиротевшую "Креветку", поднялся на борт, прошел в рубку, выбрал
якорную цепь и включил двигатель. Отойдя в  море  на  пару  кабельтовых,
повел суденышко параллельно берегу, держа курс на  акваторию  порта.  Он
прекрасно знал, где стоит "Заря" - еще сегодня утром проскочил на мопеде
в порт, пристроившись в колоне  идущих  на  загрузку  машин,  повертелся
возле трапа сухогруза под австралийским флагом,  задав  вахтенному  пару
пустых вопросов, а по дороге высмотрел "Зарю"...
   Ни погони, ни  преград  -  благодать,  да  и  только.  Крайне  просто
проникнуть в гражданский морской порт, это вам не военная база - хотя  и
на самые охраняемые базы мы умеем проникать, учены на совесть...
   Ночной покой, тишина и безмятежность. Справа, в  открытом  море,  шло
параллельным курсом какое-то большое судно, судя по цепочкам  светящихся
иллюминаторов, пассажирское. Оттуда доносилась музыка. Слева, как  ни  в
чем не бывало жил  своими  буднями  порт  -  в  холодном  свете  фонарей
виднелись краны, где-то грохотала лебедка, на пирсе с  могучим  грохотом
разворачивался грузовик...
   Увидев наконец "Зарю" метрах в двухстах по левому борту, Мазур, держа
одной рукой штурвал, проворно разделся, выключил двигатель  и  вышел  на
палубу. Выбросил за борт оба пистолета, взял в зубы пластиковый пакет  с
трофеями  и  "солдатиком"  перемахнул  через  фальшборт.  Погрузился   с
головой, в два  сильных  гребка  оказался  на  поверхности.  "Креветка",
замедляя ход, по  инерции  шла  прежним  курсом,  вскоре  ей  предстояло
врезаться либо в пирс, либо в борт  одного  из  стоявших  под  погрузкой
судов, но это не могло нанести особого ущерба ни пирсу, ни кораблю,  так
что нельзя сказать, будто Мазур на прощанье особенно уж набуянил...
   Он плыл по спокойной темной воде, накрепко зажав в зубах пакет,  дыша
носом. Водичка была совсем не та, что в открытом море  возле  маленького
живописного острова: лицом он то и дело  врезался  в  скользкие,  жирные
пятна, оставлявшие на губах противный привкус мазута, воняло гнилью, еще
каким-то дерьмом, повсюду  плавали  отбросы  вроде  кожуры  от  фруктов,
тряпок и прочей дряни. Ну, что поделать - зато погони нет ни  морем,  ни
по воздуху, а это искупает все неудобства...
   "Заря" вздымалась над ним высоченной стеной. Достигнув якорной  цепи,
Мазур  стал  карабкаться  по  ней  проворно  и  бесшумно,  ни  разу   не
поскользнувшись. Подтянулся на руках, перевалился через борт, выплевывая
воняющую мазутом жижу, чувствуя себя грязным с головы до пят. Тут  же  к
нему бросилась фигура в белом  и,  выставив  перед  собой  продолговатый
предмет, что-то грозно и непреклонно скомандовала по-испански,  а  потом
продублировала по-английски:
   - Стоять, не дергаться! Руки вверх!
   -  Отставить,  -  послышался  рядом  знакомый,   насмешливый   голос,
молвивший на языке родных березок:
   - Это не диверсант, это, как  я  понимаю,  капитан  Мазур  наконец-то
соизволил домой вернуться...
   ... В каюте было сухо, светло, тепло и уютно - дом  родной,  чего  уж
там. Плавучий кусочек советской суверенной территории, откуда Мазура  не
могла извлечь никакая сила, самая могучая и злокозненная.  И  он  сидел,
расслабляясь совершенно телом и душой,  уже  содравший  с  себя  мощными
струями душа всю грязь портовой акватории, со стаканом дегтярно-крепкого
чая в руке, чувствуя восхитительнейшую опустошенность. "Это - привал,  -
лениво, вновь и вновь повторял он по  себя,  как  заведенный.  -  Это  -
привал... "
   Капитан первого ранга Самарин по кличке Лаврик, наоборот, трудился  в
поте лица  -  сидя  напротив,  он  аккуратненько  подпарывал  бритвенным
лезвием подкладку  куртки,  извлекал  оттуда  невесомо-плотные  листочки
микросхем, способных сэкономить Советскому Союзу массу времени, трудов и
денег,  складывал  их  стопочкой,  но  стопочки  никак  не   получалось,
получалась кучка.
   - Все? - спросил он, поблескивая своим знаменитым пенсне.
   - А тебе что, мало? - устало  спросил  Мазур.  -  Сколько  было,  все
принес, не жадничай... Как там с остальными?
   - Да все в порядке с остальными, - рассеяно отозвался  Лаврик,  тасуя
листочки, как карты. - Трое  уже  на  "Петропавловске",  ты  только  что
заявился, двое давным-давно перешли  границу  на  северо-западе,  прямым
ходом идут на точку, они на контакте... Все путем, вам  легче,  вы  свое
отпахали.  А  мне,  горемычному,  предстоит   работать,   как   трактору
"Беларусь". Безопасность - она обязывает, старина,  дорогой  мой  Кирилл
Степаныч. Мне вот, как человеку наученному горьким  опытом  многолетнего
отпора проискам и поползновениям, совершенно ясно, что  где-то  по  пути
вас, конечно же, поймало в цепкие щупальца ЦРУ. И вербануло в два счета,
играя на ваших всегдашних слабостях, как-то:  золото,  вино  и  бабы.  И
предстоит вас теперь, дражайший, изобличать долго и  упорно  с  присущим
мне. старому волку контрразведки, блеском...
   Его подчиненный  -  новый  какой-то,  молодой,  незнакомый  Мазуру  -
преданно и насторожено торчавший за правым плечом шефа (то есть там, где
и полагается по уставу быть  ангелу-хранителю),  слушал  это  ошарашено,
потом лицо его приняло ожесточенное, служебное выражение, и правая  рука
потихонечку поползла под белоснежный морской кителек...
   - Отставить, - сказал Мазур равнодушно. -У  вашего  командира  всегда
было специфически извращенное чувство юмора...
   - Отставить, - покосился и Лаврик на своего напрягшегося орла. -  Это
я так шутю на радостях... но ты, Кирилл, и в самом деле очень  уж  долго
болтался по континенту. На полную  катушку,  поди,  попользовался  всеми
здешними удовольствиями? Винишко, экзотика, девочки темпераментные...
   Обижаться  на  него  было  бессмысленно  -  во-первых,   Лаврика   не
переделаешь, и никуда от него не деться, а,  во-вторых,  чертов  особист
далеко не всегда торчал в безопасном тылу, случалось вдвоем хаживать  по
лезвию... И обязаны кое-чем друг другу, чего уж там.
   - Ну, разумеется, - сказал Мазур. -  Больше  тебе  скажу:  я  даже  в
борделе работал, недолго, правда...
   - Не шлюхой, надеюсь?
   - Обижаешь. Главным вышибалой.
   - Ну, это ты потом напишешь,  -  сказал  Лаврик  бесстрастно.  -  Сам
понимаешь, писать тебе оперу потолще "Войны и мира"...
   - Понимаю, - сказал Мазур с грустной покорностью судьбе.
   - Жмуров много?
   - Ерунда, - сказал Мазур. - В пределах средней нормы.
   - Стареем, - кивнул Лаврик. -  В  сентиментальность  впадаем,  жмуров
кладем не штабелями, а через раз... - он повернулся  к  своему  молодому
кадру. - Обрати внимание, Вадик: за иллюминатором тишина  и  благолепие,
город дрыхнет себе  совершенно  нетронутым.  Душевный  все-таки  человек
капитан Мазур - а ведь мог на прощанье  городишко  и  с  четырех  концов
запалить, с него станется...  Ладно.  Неси  все  это  к  Реброву,  пусть
радиограмму пошлет, а то меня дергают что ни час...
   Молодой собрал микросхемы с величайшим тщанием и бережностью,  словно
тончайший старинный фарфор, вышел  за  дверь  с  видом  просветленным  и
гордым от сознания своей причастности к таким вот играм.
   - Новый? - кивнул ему вслед Мазур.
   - Ага, - сказал Ларик. - Натаска на пленэре... Вроде бы  будет  толк.
Что ты озираешься?
   - Портрета не вижу, - сказал Мазур. - Ты ведь, насколько  я  понимаю,
замполитом тут числишься? Сиречь первым помощником, ежели на гражданский
манер? Что ж у тебя в каюте портрета генсека нету? Это, Самарин, как  ни
крути,  политическая  близорукость,  должен   тебе   заявить   со   всей
нелицеприятностью, как член КПСС члену... И вообще, у тебя водки нет?
   - У  меня-то?  -  хмыкнул  Лаврик,  проворно  распахивая  шкафчик.  -
Обижаешь. Ром местный пойдет?
   - А чего ж...
   - Ты мне политическую близорукость не шей, - сказал Лаврик,  проворно
расплескивая по стаканам  и  высыпая  в  качестве  закуски  с  полдюжины
конфеток. - Портрет отсутствует не по  причине  аполитичности,  а  ввиду
полного отсутствия оного. Нету еще портретов, чтоб ты знал... Не  успели
нарисовать и распространить. Мазур так и застыл со стаканом в руке:
   - Я тебя правильно понял?
   - Ага,  -  сказал  Лаврик,  щурясь  через  пенсне.  -  Должен  вам  с
прискорбием сообщить, как член члену,  что  партия  и  народ  осиротели.
Помер товарищ Черненко, пока  ты  на  берегу  развлекался.  Такие  дела.
Генеральным секретарем у нас пару дней как  Михаил  Сергеевич  Горбачев,
так что портретов получить  не  успели.  Вообще,  Кирилл,  я  давно  уже
подметил тенденцию: как только отправишься ты  куда-нибудь  на  задание,
тут и очередной генсек помрет... Право  слово,  тенденция.  Если  так  и
дальше пойдет, придется тебя не выездным сделать, так оно  для  генсеков
спокойнее будет...
   - Погоди, - сказал Мазур. - Горбачев? А это еще кто? Что-то я  такого
и не припомню...
   - Да он недавно там, -  сказал  Ларик,  -  Ставропольский,  пятьдесят
четыре года...
   Мазур так и вылупил на него глаза:
   - Скоко?
   - Повторяю по буквам. Пятьдесят четыре.
   - Охренеть... - сказал Мазур. - Это ж пацан, по тамошним  по  меркам.
Мир перевернулся, не иначе... Пятьдесят четыре?  Лаврик,  что  у  нас  в
отечестве деется?
   - Все правильно деется, - ухмыльнулся Лаврик.  Наклонился  к  нему  и
понизил голос. - По точным данным - человек Андропова... Понял?
   Мазур сидел в  совершеннейшем  обалдении,  зажав  в  руке  нетронутый
стакан, переваривая эти сногсшибательные новости.
   - Слушай, Лаврик... - вымолвил он наконец. - Но это же... Это ж  черт
знает  что...  Пятьдесят  четыре  всего...  Человек  Андропова...   Что,
кончилось болото? Звиздец маразматикам?
   Тихо, тихо, - сказал Лаврик, машинально обернувшись на дверь. Не ори,
как больной слон... Не нашего ума дело, не по  нашим  погонам.  Но  если
интересуешься моими личными  впечатлениями,  то  могу  тебе  по  секрету
сказать, что лично я,  знаешь  ли,  воспрянул.  Пятьдесят  четыре  года,
человек Андропова - это, знаешь ли, внушает  нешуточный  оптимизм.  Юрий
Владимирович не стал бы наверх  толкать  всякую  шелупонь...  Дернем  за
перемены к лучшему?
   -  Дернем,  -  сказал  Мазур  с  непритворным  воодушевлением.  -  За
Михаила... как там его?
   - Сергеевича.
   - За Михаила Сергеевича! - сказал Мазур.
   И молодецки осушил  налитый  до  половины  стакан,  не  поморщившись.
Блаженное тепло разлилось по  телу,  и  будущее  казалось  не  то  чтобы
прекрасным, но, безусловно,  радостным,  а  все  недавнее  прошлое,  все
пережитые на суше треволнения, все лица и улицы, все схватки  и  женские
объятия уже таяли в памяти, как сон или туман - в том числе и женщина  с
картины Боттичелли, имевшая глупость  всерьез  влюбиться  в  приведение.
Где-то на донышке души ощущалась печальная  заноза,  но  это,  он  знал,
ненадолго: такая уж судьба выпала, не имел он права ни на прошлое, ни на
воспоминания...
   ... Он получил Красную Звезду - как и остальные пятеро живых вкупе  с
шестым, обозначенным "посмертно".
   А вскоре в стране начались нешуточные  перемены,  и  начались  они  с
того, что карающий меч единственно верного учения, ненадолго  оставив  в
покое чудище империализма,  обрушился,  молодецки  рассекая  воздух,  на
гидру пьянства и алкоголизма...
   Красноярск, май 2003.