лся безошибочный глубиномер. Лымарь вился  вокруг  него
коршуном, почуяв отличный материал для своей засекреченной кандидатской,  но
так и не смог оснастить этот бзик медицинской терминологией...
   Зеленоватая мгла и полное безмолвие. В трюм" заглянул пучеглазый  морской
окунь, с таким видом, словно  бывал  здесь  не  единожды,  но  Мазур  махнул
ластом, и визитер мгновенно исчез за пределом видимости.
   Вдалеке показалось белое пятнышко, и Мазур принялся  не  спеша  сматывать
трос. Пятнышко  обернулось  колышущимся  лучом,  подплыл  напарник.  Покачал
головой. Достал нож и нацарапал на темном стальном листе  хорошо  различимые
буквы: ВООБЩЕ НИ ХРЕНА. Мазур вынул свой нож, нацарапал: НОС.
   ...Они повторили ту же операцию в носовой части -  на  сей  раз  потратив
вполовину меньше времени, потому что  меньше  был  и  объем  трюма.  Ничего.
Пусто. Мазур связал за горлышки большие пластиковые бутылки с пробами  воды,
прицепил это ожерелье к поясу, подал сигнал.
   Всплывали со  всеми  предосторожностями,  как  полагалось  -  не  обгоняя
пузырьки выдыхаемого воздуха, время от времени глядя  на  секундные  стрелки
часов.
   Неуловимый миг,  когда  перед  глазами  словно  распахивается  неощутимый
занавес, отделяющий воду от воздуха,- и Мазур  вынырнул  метрах  в  трех  от
шлюпки. Перевалился через борт,  стащил  баллоны,  отвязал  бутылки.  Задрал
голову.
   Над  бортом  свесились  встречающие.  Света,  как  и  полагалось  дельной
журналистке, нацелилась на него видеокамерой. Мазур стянул шлем, похлопал по
плечу Васю, избавлявшегося от своих баллонов и груза, кивнул матросу. Тот  в
три гребка подогнал шлюпку к борту. Мазур  полез  вверх  по  штормтрапу,  не
испытывая никаких особенных чувств, поскольку совершенно не представлял, что
нужно ему испытывать - разочарование или  облегчение.  Полагается  вроде  бы
облегчение - нет там никаких контейнеров,  никакой  отравы...  Но  ведь  все
сложнее?
   - Ну? - спросил Кацуба.
   - Пустышка,- сказал Мазур.- Заброшенная консервная банка. Нет там никаких
контейнеров, вообще ничего нет. А это полностью подтверждает  первоначальную
версию, согласно которой "Комсомолец" разгрузился в Тиксоне перед  тем,  как
нагрянул "Шеер"...
   - Ну и лады,- сказал Кацуба.- Чайку попей и будем отписываться.
   - А труп вы не искали? - спросила Даша.
   -  Осматривали  дно  вокруг  обеих  половинок,-сказал  Мазур.-Там  ничего
подобного нет.
   - Вы хорошо искали?
   - Послушайте...-сказал Мазур.-Там, вни-зу, видно не дальше, чем  на  пять
метров. Искать пришлось  бы  практически  вслепую,  а  территория  поиска  -
огромная. Можно, конечно, разбить дно на квадраты, опустить туда фонари и  с
недельку обшаривать дно. Но и тогда не ручаюсь за результат. Хотя бы потому,
что его могло вынести на поверхность, и труп уплыл неизвестно куда  по  воле
волн... Искать в море одиночного  покойника  -  предприятие  безнадежное.  С
удовольствием бы помог, но вот помочь-то и нечем...
   "И вообще непонятно, почему этим делом занимаетесь  вы,  очаровательная,-
добавил он мысленно.- Гибелью военнослужащего при подобных  условиях  должна
заниматься военная прокуратура, ее дознаватели либо те же пограничники... На
кой черт этот аквалангист уголовному-то розыску сдался?"
   Он принялся стаскивать комбинезон, слегка постукивая зубами - холод давал
о себе знать.  Старпом,  вряд  ли  случайно  оказавшийся  рядом,  когда  все
остальные отошли, тихонько сообщил:
   - На локаторе имели место странные отметки.
   - Какого плана? - не глядя на него, спросил Мазур.
   -  Полное  впечатление,  что  на  приличном  отдалении  ошивалось   некое
быстроходное  суденышко.  Точно  определить  не  удалось,  но  чересчур   уж
проворное для сейнера. Минут десять назад ушло.
   - Не люблю неопределенности...- проворчал Мазур.

   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ПОСИДЕЛКИ
   Завтракали в ресторане - Кацуба настоял, заявив,  что  у  них,  если  как
следует  подумать,  маленький   праздник.   Во-первых,   состоялось   первое
погружение, во-вторых,  неведомый  противник  начал  предпринимать  активные
мероприятия - а потому, согласно профессиональному цинизму, подобные события
следует безусловно относить к праздникам. Дискутировать с  ним  не  стали  -
частью из субординации, частью из того самого профессионального цинизма.
   Кормили, в общем, лучше,  чем  можно  было  ожидать  -  явно  сказывалось
наличие  некоторого  числа  иностранцев,  перед  коими   на   Руси   принято
пресмыкаться с тех пор, как на  Руси  завелась  интеллигенция  и  втолковала
народу сей нехитрый тезис, заразив собственным комплексом неполноценности.
   Иностранцев, правда, оказалось не так уж много - зато Мазур  сразу  узрел
ту  американскую  парочку,  с  которой  произошло  не  так  давно  маленькое
недоразумение. Оба старательно притворились, что знать не знают вошедших,  и
начали хлебать пивко не хуже исконно русских индивидуумов.
   Неподалеку  за  столиком  обнаружился  и  почтенный  седовласый  дедушка,
побывавший понятым,  когда  Мазура  столь  шумно  и  старательно  уличали  в
неприкрытой педофилии, сопряженной к тому же с насилием. Поначалу он  сделал
круглые глаза, а потом старательно избегал встречаться взглядом,  недоумевая
от  всей  души,  почему  столь  растленный  тип,  украшенный  выразительными
царапинами, обретается на свободе.
   - Этот, что ли, мухомор? - спросил Кацуба.
   - Ага,- кивнул Мазур.
   -  Ишь,  скукожился...  Да,  знаешь,  я  тут  перекинулся  парой  слов  с
очаровательной  Фаиной.  Выразил   искреннее   недоумение   столь   циничной
провокацией против мирных ученых.  Так  вот,  Фая  тебе  выражает  искреннее
сочувствие, грозила самолично разобраться со стервой Лизкой.  Очень  она  за
тебя переживает, Фаина-то, глянулся ей подводный богатырь... Трахнул  бы  ты
ее, что ли? В часы, отведенные на личное время...
   - Опять приказ? - сухо спросил Мазур.
   - Да нет, на сей раз исключительно мужской циничный совет.  Уберечь  тебя
хочу от спермо-токсикоза.
   - Иди ты,- без особой злобы отмахнулся Мазур.
   - Ладно... Но ты с Фаей все  же  почирикай,  она  деталями  интересуется,
очень ей  хочется  Лизку  уесть,  там  какие-то  мне  пока  неизвестные,  но
безусловно имеющие место контры...
   - Опаньки,- сказала Света, беззаботная и свеженькая поутру, словно  и  не
болталась с варягом неизвестно где всю ноченьку напролет.- Вон  знаменитость
сидит. Я к роли старательно и долго готовилась, всю шантарскую желтую прессу
назубок выучила...
   - Где?
   - А во-он... Который мордастенький. С косоглазой.
   Они с сомнением обозрели маленького пожилого мужичка с обширной лысиной и
грустной поросячьей мордочкой  состарившегося  сатира.  На  знаменитость  он
походил не более, чем Мазур на плясунью из парижского кабаре "Крейзи хорс".
   - Этот-то?
   - Газеты читать надо, сиволапые...- фыркнула Света.
   И  в   ожидании   горячего   поведала   всю   историю.   Лысый   оказался
гнуснопрославленным  шантарским  поэтом  Никифором  Яр„мко,  искавшим  здесь
убежища от житейских бурь.
   В безвозвратно ушедшие времена  советской  власти  Никиша  Яр„мко  служил
заведующим отделением в шантарской психушке - и страстно лелеял мечту  стать
поэтом, но по  причине  клинической  бездарности  получалось  плохо.  Точнее
говоря, не получалось никак. Даже партийная пресса  отказывалась  брать  его
уродливо зарифмованные опусы  о  победной  поступи  развитого  социализма  и
единодушном отпоре заокеанским проискам - а это о многом говорит...
   К счастью  для  Яр„мко,  в  Шантарске  жило  много  настоящих  поэтов.  К
несчастью для поэтов, они,  маясь  угнетенными  коммунизмом  душами,  лакали
водочку  в  ужасающем  количестве,  после  чего,  уставши  гонять  маленьких
зелененьких цензоров, приземлялись в психушке, где их ласково убеждали,  что
цензоры, честное слово, привиделись, как и черти.
   Вот тут  Никиша  Яр„мко  развернулся  во  всю  ширь.  Точные  детали  его
соглашений с белогорячечными поэтами покрыты мраком неизвестности,  но  суть
широкой публике стала известна с началом перестройки. Жук  Никишка  попросту
мягонько вымогал у вверенных его попечению  витий  по  паре-тройке  стишков,
которые потом  и  публиковал  под  своим  именем.  В  обмен  поэты  получали
смягчение режима, освобождение от особенно болючих процедур, а также выписку
раньше срока. Оказавшись на свободе, они старательно помалкивали,  прекрасно
понимая, что им предстоит еще не одна  ходка  в  психушку,  а  потому  лучше
поддерживать с Яр„мкой добрые отношения - хрен с ним, пусть  подавится...  В
конце концов, рифмованную дань они отбирали по известному принципу: на тебе,
боже, что нам негоже, резонно полагая, что для Никишки сгодится  и  осетрина
второй свежести.
   Литературные критики, малость поудивлявшись, отдались привычной  схеме  и
написали стандартно - мол, начинающий поэт учел советы  и  пожелания,  после
чего улучшил  свое  мастерство...  Кое-кто  пронюхал  правду,  но  не  хотел
связываться  -  Никиша  Яр„мко,   трудолюбиво   разнося   по   редакциям   и
издательствам хапаное, как-то незаметно  заматерел,  попал  в  струю,  издал
парочку сборников под романтическими названиями и проскочил в Союз писателей
(половина коего тоже ходила в Яр„мкиных клиентах, а  потому,  стиснув  зубы,
проголосовала "за"), а кроме того, проторил ходы и в столицу -  обворованные
поэты-алкоголики как-никак были талантливыми, даже их третьесортные  стишки,
пожертвованные забросившему медицину рэкетиру, могли создать  тому,  кто  их
публиковал под своим именем, добрую репутацию.
   Яр„мко  пополнел,  заматерел,  пролез  даже  в  руководители   городского
объединения  молодых  поэтесс  "Чудное  мгновенье".  И  там-то   развернулся
по-крупному - как широко стало известно в узких  кругах,  опубликовать  свои
вирши сможет любая, даже самая бездарная стихослагательница, если только она
достаточно смазлива и готова обсудить свое творчество с Никишей, пребывая  в
горизонтальном  положении.  Иногда,  поскольку  женский  язык  без   костей,
подробности проникали к кавалерам смазливых поэтессочек, и пару  раз  Яр„мко
был серьезно бит, но как-то научился уворачиваться от этаких  неприятностей.
Понемногу он и сам начал рифмовать чуточку получше, чем прежде,  так  что  и
его собственные стишата проскакивали в печать. Правда, контраст меж  ними  и
уворованными  у  запойных  талантов  был  столь  разительным,  что   критики
частенько отделывалась дежурной  фразой  -  мол,  творчество  Яр„мко  весьма
неровно. Впрочем, иные лишний раз видели в этом признак гениальности.
   Погубила  Никифора  перестройка,  к   которой   он   поначалу   попытался
добросовестно примазаться, наляпав кучу басен,  где  в  облике  благородного
льва представал Ельцин,  а  в  виде  всевозможного  гнусного  зверья  -  его
политические противники. Басни даже увидели свет на страницах  газеты  "Глас
демократии", возглавляемой еще одной пациенткой Яр„мко, Машей Лушкиной.
   Но вскоре  грянули  черные  времена.  Психиатрия  как-то  враз  растеряла
карательный  престиж  и   была   отдана   на   поношение   горластой   толпе
демократических  интеллигентов  вместе  с  дюжиной  других   государственных
институций, признанных  тяжким  наследием  советской  империи,  от  которого
следует срочно избавиться.
   Вот тут злопамятные  поэты  развернулись  во  всю  свою  русскую  широкую
душеньку, наперебой перетряхивая грязное бельишко на  страницах  газет  и  с
экрана. Поэтесса Травиата Федяшкина (ради справедливости  стоит  добавить  -
единственная  среди  пациентов  Никиши  настоящая  шизофреничка,  смертельно
обиженная к тому же тем, что Никиша отказался с ней переспать,  ибо  страшна
была, как смертный грех) пошла дальше -  публично  обозвала  Яр„мку  майором
КГБ, лично пытавшим ее в психиатрических застенках  за  неприятие  советской
власти (что было брехней, поскольку до того,  как  окончательно  подвинуться
умишком, Травиата тиснула полдюжины поэм  о  боевых  и  трудовых  свершениях
комсомола, за что получила от ЦК ВЛКСМ какую-то медальку).
   Яр„мко пытался оправдываться. Не  получилось.  Во-первых,  в  те  угарные
времена никому ничего невозможно было доказать, а во-вторых, Никифора тут же
поразил в самое сердце пьющий талантище Пятериков, заявивший в печати, что в
свое время коварно подсунул вору Яр„мке  целых  три  акростиха,  что,  ежели
прочесть такие-то и такие-то  стихотворения,  опубликованные  экс-психиатром
под своим именем, первые  буквы  строчек  составят  незатейливые  изречения:
"Ярема - вор", "Ярема - козел", "Ярема - графоман" и даже "Ярема - п.з.а".
   Шустрые журналисты и вообще  интересующиеся  кинулись  листать  указанные
сборнички. Оказалось, все правда, так и обстоит, акростихи  наличествуют,  и
матерный в том числе.
   Вот тут Никифора стали бить всерьез, кому  не  лень.  Карьера  рухнула  в
одночасье,  юные  поэтессы  переметнулись  к  денежным   спонсорам,   газеты
издевались, поэтесса Травиата, раздобыв где-то красной краски, исписала весь
Никишкин подъезд гневными обличениями (она бы  и  окна  побила,  но  Никифор
обосновался на седьмом этаже). Даже столичные критики, столько лет  исправно
принимавшие в презент кедровые орешки, копченое шантарское сальце и  водочку
"Золото Шантары", развернулись, стервецы, на сто восемьдесят градусов, щедро
полив бывшего друга грязью.
   В поисках спасения Яр„мко забился аж в Тиксон,  ибо  дальше  бежать  было
некуда. Здесь было малость полегче, и Никифор прижился, устроился фельдшером
в порту, иногда тискал в местной газете убогие стишата, а потом  женился  на
единственной у экзотического народца  путоранов  поэтессе  с  непроизносимым
именем. Узкоглазые тесть с тещей  подкидывали  оленинки  и  морошки,  Яр„мко
помаленьку переводил супругины вирши на нормальный русский  язык  -  словом,
так-сяк существовал...
   - Ну и хрен с  ним,-  сказал  Кацуба,  выслушав  душещипательную  историю
падения классика.- С Кристиансеном-то как?
   - Как инструктировал, во всех позициях...
   - Это лирика, а резюме?
   - Ох, резюме...- вздохнула Света.-  Если  он  разведчик  -  то  разведчик
супергениальный, а я что-то сомневаюсь, что этакого мастера штучной  выделки
пошлют  сюда  пакостить  заштатной  ракетной  базе...  По  моему   глубокому
убеждению, которое готова отстаивать,- обыкновенный придурок. Повернутый  на
"зеленых" прибамбасах так, что дальше некуда.  У  него  с  собой  толстенная
папка с вырезками и снимками  -как  его  в  Бергене  отрезали  автогеном  от
ограды, когда он себя цепью приковал, как  его  в  Бремене  лупят  дубинками
полицаи, как он в Африке протестует против охоты на леопардов, а местные его
гнилыми бананами  закидывают...  И  так  далее.  Конечно,  дело  не  в  этом
альбомчике - наш Глагол и почище сляпает,- а в моем опыте. Если ты  за  мной
признаешь определенную профессиональную хватку  и  чутье,  то  уж  поверь  -
пустышку тянем...
   - Признаю,- проворчал Кацуба.
   - Дальше разрабатывать? Уже замуж зовет усиленно, дурило скандинавское...
   -   Разрабатывай   вялотекуще,-   подумав,   распорядился   Кацуба.-   На
безрыбье-то... А вообще- жуйте побыстрее, соколы мои.  Какой  сегодня  день,
кто помнит?
   - Суббота,- доложил Шишкодремов.
   - Верно,- кивнул Кацуба.- Банный день. И грозит нам сегодня роскошная  по
здешним меркам банька. Понимаете ли, вчера в городской управе беседовал я  с
одним столоначальником - из тех, что трут жопой кресло не один десяток  лет,
пережили все реформы с зигзагами, да и нас с вами переживут... Так вот, оный
титулярный советник возлюбил меня невероятно. И приглашал нас всех  посетить
сегодня его баньку с таким усердием, словно мы - грудастая восьмиклассница с
ногами от ушей, а он - южный  мандаринщик.  Я,  конечно,  согласился.  Когда
вокруг ничем  не  примечательной  ученой  шоблы  начинает  вдруг  порхать  с
изъявлениями горячей любви этакий местный ярыжка, не имеющий в нас вроде  бы
никакого интереса, когда  он  в  гости  на  аркане  тащит,  словно  овеянный
традициями горец,- режьте мне голову, присутствует подтекст и двойное дно. Я
бы понял, клюнь он на Светку, но он ее  и  в  глаза  не  видел...  Так  что,
соколы, париться мы поедем, но ухи держите  востро.  Место  отдаленное,  там
можно и базар устроить вдали от лишних глаз, и скальп ласково снять...
   - Мне его трахать? - деловито спросила Света.
   - Поглядим по обстановке,- сумрачно  сказал  Кацуба.-  Как  бы  самих  не
попытались трахнуть...
   ...По здешним меркам, заимки  власть  имущих  располагались  в  приличном
отдалении - километрах в десяти от Тиксона. Этакий уютный поселочек из  пары
дюжин  небольших  особнячков,  обнесенных,  вот   удивительно,   высоченными
дощатыми заборами. Привилегии -  вещь  относительная,  и  обычное  в  других
местах дерево здесь, надо полагать, служило колоритным признаком  элитности.
Крохотный эдемчик, затерявшийся среди голых сопок, за которые уходила  линия
электропередачи.
   Встретил их субъект лет пятидесяти, отмеченный всеми видовыми  признаками
полуответственной   канцелярской   крысы   -   сытенький    и    крепенький,
наигранно-бодрый, свой в доску.  Кацубе  он  чуть  ли  не  кинулся  на  шею,
изображая пылкую радость, да и остальных приветствовал так, словно они  были
официальной делегацией из столицы, способной  растереть  карьеру  крепыша  в
пыль. Именовался он без затей - Николай Владимирович - но тут же заявил, что
для всех он просто Владимирыч.
   Банька оказалась  уже  натопленной.  Первой  по-рыцарски  туда  отправили
Свету, а остальных просто Владимирыч усадил за стол  под  открытым  небом  -
угощаться пивком со  всевозможной  рыбою.  Стол  и  кресла  были  опять-таки
деревянными - что  в  Шантарске,  надо  полагать,  соответствовало  дорогому
итальянскому гарнитуру.
   Разговор, в общем, клеился - но Мазур скоро заметил, что радушный  хозяин
отчего-то нервничает, стараясь  это  бездарно  маскировать.  Вряд  ли  такое
поведение местного Амфитриона осталось незамеченным Кацубой с его  волчарами
- и Мазур, чисто символически омачивая губы (завтра  вновь  предстояло  идти
под воду,  так  что  они  с  Васей  маялись  пошлой  трезвостью),  особо  не
беспокоился, но был настороже.
   Выслушав очередную витиеватую  похвалу  Кацубы  мэру,  просто  Владимирыч
изобразил на лице сложную гамму чувств, осторожненько сказал с таким  видом,
словно готов был в любую секунду с готовностью отречься от изрекаемого:
   - Вот только романтик он у нас...
   - Что ж, иногда это плюс, а иногда и минус...-  кинул  Кацуба  иезуитскую
реплику.
   - Как вам сказать... даже у романтиков рождаются вполне дельные планы.
   - Вы что-то конкретное имеете в виду?
   - Заповедник и туристические маршруты...
   Он не успел развить тему - за забором послышался  шум  тихо  подъезжающей
машины, и просто Владимирыч сразу сбился с  мысли,  облизнул  губы,  ерзнул.
Мазур перехватил взгляд Кацубы,  мгновенно  ставший  жестким,  чуть  заметно
кивнул. Приготовился к любым неожиданностям,  хотя  и  не  представлял,  что
делать, ежели через забор полетят гранаты. Ну,  не  будем  столь  уж  мрачно
нагнетать...
   Высокая калитка распахнулась от энергичного пинка,  и  во  двор  уверенно
повалили крепкие ребята. Пятеро. Никакого оружия на виду.  И  среди  них  не
было никого из тех, с кем Мазур недавно играл в ножички. Можно  считать  это
обнадеживающим фактором или рано делать выводы?
   Он решил, что рано. Сидел и недоуменно, как полагалось по роли, таращился
на  вошедших.  Крепкие  ребята,  корпусные,  один  и  вовсе   -   самоходный
шифоньер...
   - Позвольте, что вам тут...- пискнул было просто Владимирыч,  но  тут  же
заткнулся, когда у него перед носом замаячил ствол ТТ.
   Мазур готов был душу прозакладывать черту, что удивление и испуг  хозяина
- наигранные. Ждал, козел, именно такого визита именно этих ребят...
   Увидев пистолеты в руках двоих, кандидат  наук  Проценко,  известный  как