прогалине
почти что по идеальной прямой, отклонившись с намеченного курса всего-то  на
десяток метров. Когда меж кривыми,  все  как  один  наклоненными  в  сторону
океана стволами показалось нечто, своей бесформенной угловатостью прямо-таки
выламывавшееся из дикой природы, Мазур использовал прием спецназа, именуемый
"выход на объект".  За  пышным  названием  таилась  самая  что  ни  на  есть
прозаическая процедура: он осторожненько подкрался к  опушке,  держась  так,
чтобы ветер все время дул на него, а потом растянулся на пузе - благо костюм
и так погиб безвозвратно -  и  бесшумно  переполз  до  ближайшего  к  хижине
ствола, служившего неплохим укрытием.
   Присмотрелся. Те, кто включил  в  руководства  строчки  о  наветренной  и
подветренной стороне, дело свое знали туго: там-таки обнаружилась собачонка,
худая, белая с рыжими пятнами, совершенно неотличимая от  российских  Жучек.
Она валялась в тени, лениво жамкала что-то неаппетитное, и не  похоже  было,
чтобы  имела  хоть  какое-то  отношение  к  сторожевой  службе.   Очень   уж
бесполезный и простецкий у нее был вид.
   Да и охранять особенно нечего. Поселение состояло из трех  строений,  абы
как смастеренных из потемневших, плохо пригнанных досок,  боковинок  ящиков,
кусков плотного картона и фрагментов  вовсе  уж  непонятного  происхождения.
Вместо крыш - обрезки жести, пучки пальмовых листьев, большой кусок брезента
и даже насквозь проржавевшая автомобильная дверца, снятая с  машины,  полное
впечатление, еще в первую мировую  войну.  Окошечки  не  застеклены,  вместо
дверей - выцветшие, пожелтевшие циновки.
   Справа  -  несколько  длинных  грядок.  Мазур  долго   присматривался   к
экзотическим зеленым растениям с красными плодами, пока  не  сообразил,  что
это  -  кусты  обыкновеннейших  помидоров.  Правда,  тут   же   -   какие-то
по-настоящему экзотические овощи, совершенно Мазуру неизвестные.
   Стояла тишина, только из крайней хижины доносилось негромкое, размеренное
ширканье, судя по звукам, происходившее от трения  дерева  о  дерево.  Мазур
терпеливо ждал. Прямо под носом у него неспешно проползла ахатина, та  самая
улитка, от которой  острова  и  получили  когда-то  название,  -  созданьице
сантиметров пятнадцати  длиной,  завезенное  сюда  из  Африки,  местные  его
употребляют в пищу так, что за ушами трещит.
   Пора было предпринимать какие-то действия. Не верилось,  что  среди  явно
немногочисленных обитателей этой, с позволения  сказать,  деревушки  имеются
американские агенты с рацией под тем  вон  перевернутым  корытом.  Наверняка
рыбаки - до моря недалеко, на солнышке валяются плетеные верши для рыбы, как
две капли воды похожие на  отечественные  проволочные  "морды".  Одна  стена
ближайшего  домика  покрыта  связками  мелкой,  скрючившейся  рыбешки,   уже
провялившейся под здешним щедрым солнцем. А еще там висят во множестве пучки
разнообразных  трав,  гирлянды  чего-то,  напоминающего  мелкие   желтоватые
луковички, пожелтевшие листья, тщательно рассортированные по величине.
   Он все еще колебался,  пытаясь  сообразить,  каковы  могут  быть  здешние
правила  этикета  для  Подобных  случаев,  визитов  незваных  гостей,  когда
ситуация в  один  миг  резко  изменилась.  Из  ближайшей  хижины,  энергично
колыхнув циновку, появилась необъятная негритянская тетушка в пестром платье
и наверченном вокруг головы алом тюрбане, сделала  несколько  шагов,  уперла
могучие руки  в  могучие  бока  и  сварливым  голосом  советской  трамвайной
скандалистки заорала что-то, глядя аккурат в сторону Мазура. Он не  разобрал
ни слова - должно  быть,  это  и  есть  тот  самый  креольский  язык,  густо
замешанный на французском, но с огромной примесью слов и выражений из доброй
дюжины наречий мореходных наций, чьи представители во множестве навещали сии
места.
   Он не шелохнулся. Толстуха  заорала  вновь  -  на  сей  раз,  похоже,  на
относительно чистом французском. Не оставалось сомнений, что его обнаружили,
вот только каким чудом, если он маскировался все же вполне профессионально?
   Новая очередь раздраженных воплей - теперь, к счастью, английский, хоть и
весьма отличавшийся от того,  какому  долго  и  добросовестно  учили  Мазура
засекреченные преподаватели, но  все  же  относительно  понятный.  Понемногу
стало ясно содержание ее оглушительного  монолога:  толстуха  заявляла,  что
честные люди не подкрадываются таким вот  образом  к  частной  собственности
мирных  и  порядочных  людей,  а  если  у  нахала  еще  сохранились  остатки
благовоспитанности и он не питает вовсе уж разбойных замыслов касаемо  жизни
и здоровья хозяев, а также их нажитого тяжким трудом добра, то  ему  следует
вылезти и представиться.
   Вздохнув, Мазур выбрался из своего укрытия. Он даже не  пытался  привести
костюм в порядок, заранее зная, что это бесполезно.  Хозяйственно  приставив
свою дубинку к стволу ближайшей пальмы, раскланялся и сказал:
   - Здравствуйте, тетушка.
   Тетушка громогласно сообщила, что будет весьма признательна богам  белых,
черных и желтых людей, а также лесным духам, если они на будущее избавят  ее
от самозванных племянничков. И, не переводя дыхания, рявкнула:
   - Хозяин ждет в доме. Живо-живо, пошел-пошел!
   И указала на соседнюю хижину. Все же  это  смахивало  на  приглашение,  и
Мазур направился туда, испытывая мучительную неловкость.
   В хижине было чисто, пахло сушеными зельями и пылью. На толстом  чурбачке
сидел морщинистый, старый негр не особенно и экзотического вида: на нем были
прозаические рубаха и штаны, вот только на шее висела целая связка  ожерелий
из  цветных  узелочков,  бисера  и  кусочков  дерева.  Взирая  на  Мазура  с
философским любопытством, он попыхивал кривой трубочкой, в которой, судя  по
запаху, дымил столь ядреный местный самосад, что моршанская махорочка  рядом
с ним показалась бы фимиамом.
   Среди висюлек на шее старика обнаружились целых  три  английских  медали.
Мазур как раз их разглядывал, когда старик указал ему  на  второй  чурбачок.
Пришлось поспешно сесть.
   - Бежишь от кого-то? - осведомился старик.
   - Немного, - согласился Мазур, собрав в кулак  все  свои  дипломатические
способности (если только таковые у него имелись).
   - Как это - немного?
   - За мной гонятся не власти, а несколько плохих людей,  -  тщательно  все
взвесив, подыскал Мазур подходящую формулировку.
   - А зачем?
   - Они хотели, чтобы я предал своего вождя и перешел к ним  на  службу,  -
сказал Мазур.
   - А ты не хотел?
   - А я не хотел.
   - Присяга? - употребил старик вполне  цивилизованный  английский  термин,
потеребив медали на крученом шнурке. -  Это  я  понимаю.  Сам  присягал  его
величеству Георгу.
   - Что-то вроде, - осторожно сказал Мазур, вовремя вспомнив, что для всего
мира он, собственно говоря, лицо штатское.
   Присмотрелся к медалям.  Шестиконечная  "Звезда  Африки"  и  два  светлых
кружка с профилем помянутого короля, Георга VI. Сдается, во  вторую  мировую
хозяин хижины украшал своей персоной ряды  королевской  армии.  По  возрасту
соответствует.
   - И ты от них убежал, - утвердительно сказал старик.
   - Убежал.
   - За тобой гонятся?
   - Не думаю. Вряд ли. Они городские люди и не знают джунглей.
   - А ты знаешь?
   - Как сказать... - с той же осторожностью ответил  Мазур.  -  У  себя  на
родине я жил в лесу. У нас другой лес, но все равно... Лес есть лес.
   Старик понятливо кивнул:
   - Давно бежишь?
   - Сутра.
   - Какая суета... Не живется вам спокойно, городским... Все  равно,  белым
или черным... Решившись, Мазур указал на медали:
   - Это твои, почтенный старый человек?
   - Мои.
   - Вот видишь, ты тоже когда-то суетился...
   - Я был молодой и  глупый,  -  сказал  старик,  дымя  самосадом.  -  Меня
спросили: "Хочешь повидать мир?" Я сказал,  что  хочу.  Тогда  мне  сказали:
чтобы повидать мир, нужно идти на войну. Я  подумал  и  сказал:  согласен...
Глупость - это молодость, а молодость - это суета. Мудрость - это  старость,
а старость - это  спокойствие.  Не  самая  грандиозная  мудрость,  но  самая
справедливая. Потому что так оно все и обстоит. Вот мне  не  хочется  никуда
идти и никуда спешить. Потому что мир от этого не изменится. Не было никакой
нужды убивать белых мужчин и спать с белыми женщинами... впрочем,  и  черных
это касается. Закат и море остаются прежними. Всегда. А ты, я смотрю, еще не
устал суетиться...
   - Каков есть... - развел руками Мазур. - Ты знаешь дорогу в Викторию?
   - Знаю.
   - Как туда добраться?
   - А вот этого я и не знаю, - сказал старик. - Честное слово. Я знаю,  как
туда идти - если пойду сам. Но объяснить другому ни за что не смогу. Если ты
меня правильно понимаешь...
   Умом Мазур его, возможно, и  понимал,  но  вот  сердцу  эта  экзотическая
философия была решительно не по вкусу. Он ощутил  нешуточное  раздражение  -
тоже мне, ворон здешних мест, философ из Ясной Поляны...
   - Я правду говорю, - сказал старик. - Ты зря сердишься.
   "Мысли читает, старый черт?! Очень похоже, это и есть здешний "бон ом  де
буа", "лесной добряк", этакая помесь колдуна и знахаря.  Вон  сколько  зелий
поразвешано, косточки какие-то лежат  связками,  и  в  горшке  тоже,  полный
горшок, до краев, - то ли куриные, то ли крысиные, перья петушиные  в  пучки
увязаны..."
   Рассказывают про этих колдунов разное,  форменные  сказки  в  том  числе.
Наслушался.  На  миг  Мазуру  стало  неуютно,  ожил  глубоко   загнанный   в
подсознание, но присущий каждому городскому человеку страх перед таящимся  в
глуши Неведомым.
   - Ты меня не бойся, - сказал старик. - У нас на островах людоедов никогда
не было, это где-то в других местах...
   - Я и не боюсь, - сказал Мазур.
   - Боишься.
   - Ну, не в том смысле... Любой человек немного побаивается  неизвестного.
- Мазур решил сменить тему: - Здесь найдется кто-нибудь, кто может  показать
дорогу в Викторию?
   - Сомневаюсь. Виктория где-то там, - он показал за окно. - Вот и все, что
тебе здесь скажут...
   - Ну, это уже кое-что... - проворчал Мазур. Не меняя позы,  вынув  только
трубочку изо рта, старик вдруг оглушительно проорал  что-то  на  креольском.
Тут же вошла толстуха, неся жестяной  бидончик  и  две  пластиковые  кружки.
Хозяин разлил по ним мутновато-белую жидкость, пригубил свою, кивнул Мазуру:
   - Пиво. Из сахарного тростника. Называется бакка.
   Мазур отважно попробовал сладкую, хмельную жидкость - что ж,  не  так  уж
плохо... Психология простого человека одинакова  под  всеми  географическими
широтами: он всегда найдет, из чего приготовить алкогольный напиток.
   - Есть хочешь? - поинтересовался старик.  Мазур  хотел,  но  из  гордости
мотнул головой:
   - Да нет. Мне бы в Викторию...
   - Чтобы суетиться дальше?
   - Что поделать... Судьба. Старик оживился:
   - Ты мне подал хорошую мысль, юный белый человек.  Давай  будем  смотреть
твою судьбу. Мне, знаешь ли, скучно. Старость - это не  только  спокойствие,
но еще и скука... Люди забредают реже, чем хотелось бы...
   Мазур невольно отстранился:
   - Ты гадание имеешь в виду?
   - Не совсем, - терпеливо сказал старый лесовик. - Точно сказать человеку,
что с ним случится, никто не может. У людей это не получается,  что  бы  там
всякие городские шарлатаны ни плели... А  посмотреть  судьбу  -  это  совсем
другое. Шарлатанство тут ни при  чем...  -  Он  с  удивительным  проворством
наклонился вперед, сцапал Мазура за руку, прежде чем  тот  успел  отпрянуть,
вывернул ее ладонью вверх, высыпал на ладонь  пригоршню  косточек  и  бросил
сверху яркое петушиное перо.
   От растерянности Мазур застыл, как статуя. Старик тем  временем  принялся
водить по его  ладони  указательным  пальцем,  выписывая  им  круги,  вороша
косточки - ловко, так, что ни одна не упала и перо  осталось  на  месте.  За
окном взахлеб  чирикали  какие-то  мелкие  птахи,  хижину  косо  пронизывали
солнечные лучи, полные лениво пляшущих пылинок.
   - Ты еще никого не убил, - сказал старик. - Но убьешь ты многих.
   - Это плохо? - настороженно поинтересовался Мазур.
   - Не плохо. И не хорошо. Это жизнь. Пусть  ваши  священники  ломают  себе
голову, объясняя насчет плохого и хорошего. Я-то просто  смотрю.  Ты  многих
убьешь. Больше всего среди  них  будет  таких,  кто  и  сам  соберется  тебя
убить...  но  будут  и  другие.  Всякие.  Которые  тебя  убивать  вовсе   не
собирались. У тебя будут медали и еще много чего...
   - Вот это уже веселее, - натянуто улыбаясь, сказал Мазур.
   - Думаешь? Кто знает...  Ты  будешь  много  странствовать  по  свету,  не
потому, что ты сам так хочешь, а оттого, что  этого  захотят  другие.  Много
повидаешь...
   - А как насчет женщин? - поинтересовался Мазур громче, чем следовало  бы.
Все  эти  процедуры  вроде  бы  и  в  самом  деле  попахивали   неподдельным
угадыванием, но в конце концов цыганки откалывают номера и почище...
   - Женщин у тебя будет много, - усмехнулся старик. - Самых  разных.  Я  по
твоему лицу вижу, что тебе стало в глубине  души  приятно  и  весело...  Это
опять-таки от молодости. Потом-то ты поймешь: чем больше женщин, тем  больше
хлопот и проблем.
   - У меня с одной-единственной женщиной целая куча проблем,  -  неожиданно
для себя поделился Мазур наболевшим. - Можно  узнать,  выйдет  она  за  меня
замуж или нет?
   - Можно-то можно, может, и можно... а вот  нужно?  Вдруг  тебе  потом  от
этого будет только грустнее? Хочешь знать точно?
   Мазур долго молчал, усиленно пытаясь себе вдолбить, что старый знахарь от
скуки попросту валяет дурака. Совершенно бесплатно, из  чистого  развлечения
вешает лапшу на уши захожему белому страннику. Страсть к шуткам и розыгрышам
обитает под всеми широтами.
   И все же некий островок сознания нашептывал, что ко всему этому стоило бы
отнестись и серьезнее...
   - Нет, - сказал он в конце концов. - Не хочу знать точно.
   Старик торжествующе поднял корявый палец:
   - А  знаешь,  юный  белый  человек,  в  тебе  все-таки  больше  ума,  чем
глупости... Может, из тебя еще и выйдет толк. Никогда не нужно знать  точно.
От этого одни неприятности. Когда я был в твоих годах и у меня  было  больше
глупости, чем ума, меня однажды попросил один  сержант  сказать  ему  точно.
Глупый я был, твоих лет... Я же не виноват, что видел точно: он не вернется,
он будет лежать, и в нем станут копошиться черви... Он очень хотел знать,  и
я сказал...
   - И что? - шепотом спросил Мазур.
   - Плохо получилось. Совсем плохо. И сам умер раньше, чем ему следовало, и
еще нескольких за собой потянул... Давай лучше  поговорим  о  женщинах.  Они
тебя, по-моему, гораздо больше интересуют... а знаешь что? Хочешь ко  мне  в
ученики?
   Мазур не на шутку опешил:
   - Я?!
   - А почему нет? Это глубоко неважно, белый или черный. Лишь  бы  оказался
способным. Кое-что, - он сделал  широкий  жест,  обведя  рукой  внутренность
хижины, - есть только у меня, и будет обидно,  если  оно  уйдет  со  мной...
Оставайся. Буду тебя учить. Но это надолго...
   "Нет уж, спасибочки, - подумал Мазур. - Наслышаны. Про колдунов,  которым
непременно нужно уцапать кого-нибудь за руку в  преддверии  смерти  -  чтобы
передать умение. А потом к "счастливчику" заявится шайка мохнатых и  рогатых
и объявит, что отныне он с ними повязан не только на всю  оставшуюся  жизнь,
но и... Черт, да что мне такое в голову лезет? Я что, всерьез?"
   - Нет, спасибо, - сказал он решительно. - Это не по мне.
   - Как знаешь... - старик разразился перхающим смешком. - И все же старому
черному человеку интересно было бы тебя кое-чему научить.
   - Например?
   - Сложностям жизни. Для молодых жизнь  всегда  слишком  проста,  неважно,
живут они в деревне на острове или в огромном городе белого человека...
   - Ну, это, откровенно говоря, не обо мне, -  сказал  Мазур,  уже  чуточку
захмелевший, - за разговором они ухитрились осушить бидончик до дна. -  Я  и
так знаю, что жизнь штука сложная, уж поверь.
   - Все равно, - ухмыльнулся старик, отчего морщины на его лице сложились в
диковинные узоры. - Чем больше новых сложностей -  тем  серьезнее  начинаешь
относиться к жизни...
   Он вновь оглушительно заорал, и толстенная черная тетка приволокла  новый
бидончик, полный, сохраняя на лице прямо-таки интернациональное выражение  -
молчаливое неодобрение законной супруги, вынужденной наблюдать, как  муженек
квасит со встречным и поперечным. Плюхнула посудину на пол между  ними  так,
что взлетело облачко пыли.
   - Возьмем женщин, - продолжал старик, наполняя кружки.  -  Ты  уже  успел
сообразить, что с ними много сложностей, но  вот  далеко  не  все  сложности
знаешь...
   - Ты о чем? - поинтересовался Мазур.
   - О жизни, - уклончиво ответил старик. - И о женщинах...
   Что-то странное и непонятное с  ним  происходило  -  он  то  уплывал  под
потолок, то опускался вниз, как воздушный шарик. И хижина вела себя  странно
- предметы на глазах теряли четкость  очертаний,  расплывались,  колыхались,
кружились...
   Мазур сделал слабую попытку встать с чурбака - и окружающее так сорвалось
со своих привычных мест, сплетаясь в размытые полосы, кренясь и кружась, что
это поневоле вызвало приступ  нешуточного  ужаса.  Что-то  ударило  в  щеку.
Тренированное восприятие, продираясь сквозь  плотный  дурман,  подсказывало,
что он попросту свалился на пол, где и лежит мордой в пыли и хламе.
   Руки, ноги, все тело отказывалось повиноваться. Даже головы не повернуть.
Наваливалась душная темнота, пронизанная странными звуками, он уже ничего не
видел вокруг, все гасло, таяло...
   ...Разлепив веки,  он  прислушался  к  своим  ощущениям  и  вынужден  был
констатировать, что чувствует себя гораздо лучше, нежели после  американской
химии. Голова оставалась ясной, привкус во рту наличествовал,  но  напоминал
он скорее вкус обыкновенной муки или крупы.
   Пошевелился. И обнаружил, что запястья и щиколотки накрепко связаны.  Что
он лежит на траве в тени хижины. Стоявшие над  ним  люди,  трое  здоровенных
чернокожих молодцов, курчавые, в  защитных  шортах  и  разномастных  майках,
обрадованно затараторили на креольском.
   Дернувшись было, Мазур моментально убедился, что  связан  на  совесть,  с
большим знанием дела. Болтая и пересмеиваясь, незнакомцы приволокли  толстую
жердь, продели под веревки, поднатужились и с  какой-то  местной  присказкой
типа "Раз-два, ухнем!" взвалили жердину на плечи. Мазур болтался в  воздухе,
униженный и злой.
   Вертя головой, рассмотрел, что его несут к открытому "джипу".  Приподняли
выше, уложили горизонтально на заднее сиденье, так  и  не  вытащив  жердины.
Вытянув  шею,  приподняв  голову   над   бортом,   Мазур   увидел   неспешно
приближавшегося  старика  и,  благо  терять  было   нечего,   изрыгнул   все
специфические словечки на языке Шекспира, которые знал.
   - Это ты зря, - сказал старик совершенно беззлобно. - Я же тебя не  выдаю
тем, кто за тобой гонится, ничего подобного. Я тебя  хочу  немножко  поучить
сложностям жизни. Уж  извини,  юный  белый  человек,  но  ты  меня  немножко
рассердил. Ты слишком явно думал, что я шарлатан. А я не шарлатан,  я  самый
настоящий "лесной добряк". Вот и захотелось самую малость  пошутить.  Ничего
страшного с тобой не случится, зато больше будешь знать о сложностях...
   "Опиум для народа, - подумал Мазур. - Зелье в  пиве,  конечно.  Ах,  мать
твою..."
   И едва не прикусил язык - машина резко рванула с  места,  подпрыгивая  на
ухабах и корневищах.
   Глава седьмая
   СЛАДКОЕ КОРОЛЕВСТВО
   Если закрыть глаза, нетрудно представить, что  несешься  по  раздолбанной
русской глубинке, - машину швыряло и кренило, в  точности  как  на  разбитых
отечественных колеях. Из гордости Мазур старался не  подавать  голоса,  хотя
мотало  его  немилосердно.  Судя  по  толчкам,  водитель  гнал   "джип"   по
совершеннейшему бездорожью.
   Когда  Мазура  чувствительно  приложило  затылком  о   борт,   он   чисто
инстинктивно зашипел сквозь зубы. Меж похитителями произошел короткий  об