по разъезженным колеям. Далеко позади послышалось вытье сирены -  как  будто
погоня всерьез подозревала, что дичь дисциплинированно остановится при  этих
грозных звуках. Наплевать, главное -  не  успели  сразу  открыть  пальбу,  а
теперь и пытаться нечего, разрыв приличный, не попадут при любом раскладе...
   Остававшиеся до порта километры преодолели, казалось, в полминуты,  перед
воротами Кацуба сбросил скорость, и после бешеной гонки показалось  сначала,
что машина ползет по-черепашьи. Миновав вахтерку, снова  помчались,  лавируя
меж начавшими прирастать  к  рельсам  кранами,  кучами  мусора  и  железными
бочками, брошенными в самых неподходящих местах.
   - Ну, все,-  сказал  Кацуба,  резко  затормозив.-  Дальше  пешочком,  без
помпы...
   Он отвел "жигуленок" в сторону, спрятав его за штабелем бочек,  тщательно
протер платком баранку, и они рысцой, то и дело  оглядываясь,  припустили  к
девятому пирсу,  где  даже  ночью  можно  было  без  труда  определить,  что
"девятка"  являет  собою   оазис   относительного   порядка   и   некоторого
процветания: над  оградой  светились  призрачно-белым  гроздья  прожекторов,
ворота закрыты наглухо, а из освещенной сторожки показался хмурый  охранник,
оказавшийся трезвехоньким и при нагане.
   Правда, он изрядно поворчал, бдительно разглядывая все три  пропуска,  но
пропустил,  когда  пропуска  подкрепили   удостоверениями.   Поднимаясь   на
крылечко, они еще  успели  увидеть,  как  позади,  меж  кранами  и  бочками,
суетится милицейская машина.
   Пройдя еще метров триста  вдоль  пирса,  с  несказанной  радостью  узрели
"Морскую звезду" и почувствовали себя дома.

   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   ПОД ВЫСОКИМ АНДРЕЕВСКИМ СТЯГОМ...
   Кацуба не находил себе места - размеренно кружил вдоль стен, как зверь  в
клетке, и Мазур стал опасаться,  что  у  него  рано  или  поздно  закружится
голова. Однако из субординации не лез с репликами, изображая, как  писали  в
старинных театральных программках, персонажа "без речей". Он вполне понимал,
что гнетет майора, у самого на душе было неспокойно.
   Шантарск молчал. Радист "Морской звезды" все  последние  полчаса  пытался
связаться с радиостанцией глаголевского ведомства, но ответа не получал, как
ни старался. Нутром военного Мазур  чувствовал,  что  это  ненормально,  что
такого просто не может быть: в мирное время, если не произошло ни  природных
катаклизмов, ни глобальных перемен, радиостанция обязана хотя бы подтвердить
прием, радисты несут дежурство круглосуточно, обязаны существовать  запасные
передатчики, правила на случай неожиданностей...
   - Классическая фраза,- сказал Кацуба,  продолжая  кружить.-  "Из-за  всех
этих хлопот и перемен никто  не  вспомнил  о  разведвзводе..."  Не  помнишь,
откуда это? Какой-то роман...
   - Не помню,- сказал Мазур.- Хотя в голове что-то вертится...
   - Сходить в радиорубку, что ли?
   - Сходи,- столь же безучастным тоном откликнулся Мазур, видя, что от него
ждут моральной поддержки хотя  бы  в  виде  бесцельного  сотрясения  воздуха
звуковыми колебаниями, или,  выражаясь  не  столь  заумно,  полагается  хоть
что-то вякнуть.
   Кацуба подумал, развернулся к двери, потоптался еще пару секунд,  но  все
же вышел. Мазур уставился в иллюминатор. По его внутреннему убеждению,  дела
шли не столь уж плохо - само по себе это молчание еще  ничего  страшного  не
означает, потому что не связано с незамедлительным принятием решения. Бывает
хуже - когда остаются считанные минуты, вот-вот должен  поступить  приказ  в
недвусмысленных  формулировках  "или-или",  но  радист,  зажавший   ладонями
наушники, застыл соляным  столбом,  и  внутри  все  вымерзает  от  яростного
ожидания. Как на его первой настоящей акции - когда они  сидели  на  третьем
этаже иссеченного осколками  здания,  вода  в  канале  то  и  дело  взлетала
фонтанами от снарядов  малокалиберных  пушек,  атакующие  подошли  настолько
близко, что среди автоматной трескотни  явственно  различался  яростный  рев
"Джой Бангла", один шальной броневик уже прорвался  в  порт  и  носился  меж
пакгаузами,  паля  во  все  стороны,  уворачиваясь  от  лупивших   по   нему
гранатометчиков. Водяной держал палец на кнопке, а  в  углу  хрипел  раненый
часовой,  которого  никто  не  спешил  добивать,  потому  что  все   боялись
пропустить сигнал. Черный юмор был в том,  что  они-то  как  раз  играли  на
стороне атакующих, а не обороняющихся - о чем обе стороны и не подозревали -
и рвануть без приказа заложенные заряды было никак невозможно:  в  последний
миг могло оказаться, что надлежит не взрывать, а воспрепятствовать взрыву. А
потом оттуда еще предстояло выбраться так,  чтобы  ни  одна  живая  душа  не
узнала о непредусмотренных правилами игры фигурах,  тенями  промчавшихся  по
доске.
   Рванули в конце концов,  и  даже  выбрались.  Философски  рассуждая,  все
оказалось зря, потому что победители, которым они подыгрывали,  через  малое
время,  как  водится,  начали  истреблять  друг  друга  в   череде   нелепых
переворотов. Но это уже другая история, а если что не так, не наше дело, как
говорится - Родина велела...
   Редко случалось, чтобы он столь остро ощущал географию, пространство - до
Шантарска добрых две тысячи километров, до Мурманска не ближе, зато к полюсу
он оказался так близко, как никогда прежде.
   Одно утешало: впервые за все время их одиссеи "Морская звезда"  оказалась
в столь спокойном месте, на пирсе, огороженном  бетонной  стеной  с  колючей
проволокой, запертыми ворота-ми и серьезно  бдящими  охранниками.  Никто  не
митинговал на причале, не лез в душу, не надоедал. Должно быть, примерно  по
тем  же  соображениям  именно  здесь  ошвартовался  белый  красавец   "Федор
Достоевский", опустившийся-таки по  Шантаре  к  океану,  чтобы  заплатившему
валютой зарубежному народу (а также отдельным представителям  отечества)  не
докучали общением аборигены.  "Достоевский"  красовался  совсем  неподалеку.
Мазур со своего места, не вставая, видел, как в неведомо  зачем  привезенный
сюда с Большой земли красный "Икарус" грузятся  немногочисленные  туристы  -
те, кто по собственному желанию захотел осмотреть  Тиксон,  надеясь,  должно
быть, на крутейшую экзотику. В городе наверняка уже навели порядок, а может,
и восстановили линию электропередачи, но все равно  сыщется  немало  выбитых
витрин. Да и сгоревший музей благолепия не добавляет.  Интересно,  зачем  их
вообще  пустили  в  город?  Видимо,  скрепя  сердце  решили  показать,   что
пресловутый железный  занавес  окончательно  сдан  в  металлолом,  и  жители
братского  зарубежья  могут  шататься  везде,  где   им   заблагорассудится.
Наверняка ухитрятся провезти их так, чтобы объехать за километр и  погорелый
музей, и наиболее уныло выглядящие магазины,- не привыкать...
   Вошел Кацуба. Мазур не стал спрашивать - все было ясно  и  так.  Майор  с
преувеличенно бодрым видом прошелся по каюте - на сей раз  для  разнообразия
наискосок, выглянул в иллюминатор:
   - Знакомых не видно? Мазур покачал головой.
   - Последние известия.  Линию  поправили  в  ударном  темпе.  А  в  городе
относительный порядок. Только мэр  буйствовал,  требуя  наших  скальпов,  но
силовики вежливо разводят руками и кандалы на нас надевать не  спешат.  Зато
по столичному телевидению уже,  быть  может,  сегодня  вечером  все  здешние
сенсации будут изложены с соответствующими комментариями. Огребет начальство
положительные эмоции...
   - Как ты думаешь, почему они молчат?
   - Мон колонель...-досадливо поморщился Кацуба.- Удивляюсь я тебе,  право:
четверть века  таскаешь  погоны  и  все  еще  пытаешься  понять  начальство?
Прогуляться не хочешь?
   - Куда?
   - Схожу к портовикам, попытаюсь звякнуть по обычному телефону. Должен  же
хоть один дежурный оказаться на  месте?  Я,  конечно,  к  нынешним  временам
отношусь со всем омерзением, но не поверю, чтобы нашу  контору  в  одночасье
отменили и выкинули на улицу... Идешь?
   - А, пошли,- сказал Мазур.- Не торчать же здесь...
   - Подышим воздухом, пройдемся, Величко обещал, что проблем с телефоном не
будет...
   Вошел матрос и с порога сунул Кацубе бумажку, пояснив:
   - Только что приняли.
   Мазур деликатно отодвинулся, чтобы не косить глазом в секретные  бумажки,
на каковые ему по нынешнему своему положению глядеть не полагалось.
   - Интересные дела,- сказал Кацуба, изучив радиограмму.
   - Что там еще на нашу голову?
   - На нашу, к счастью, ничегошеньки пока. А  вот  наш  капитан  в  затылке
сейчас  скребет  со  страшной  силой,  и  я  его  понимаю...   Вариант   под
незатейливым названием "четвертый".
   - Это что такое?
   - Легализация корабля. Капут легендам. Капитану предписано из  столицы...
Под высоким Андреевским стягом и девизом "Авось!"
   - А мы?
   - Что до нас, тут ситуация несколько пикантная,- сказал Кацуба, напяливая
куртку.- Приказ касается только корабля и команды, про нас ни  словечка,  мы
ведь не в столичном подчинении. Да и потом, где ж для нас мундиры-то взять?
   Когда они спускались по трапу, на корабле  уже  полным  ходом  внедрялись
перемены - на кормовом флагштоке  поднимали  Андреевский  флаг,  за  каковой
процедурой надзирал Степан Ильич, оказавшийся капитан-лейтенантом. Вахтенный
у трапа щеголял в полной форме, лихо заломленной бескозырке и с автоматом на
плече. Собственно, все внешние перемены этим и должны были исчерпаться.
   На "Достоевском" не прошел незамеченным "ряд волшебных изменений" -  пара
дюжин зевак наблюдала с кормы, щелкая фотоаппаратами. Притворившись, что они
тут  люди  совершенно  посторонние,  Мазур  и  Кацуба  с  независимым  видом
направились к четырехэтажному зданию, откуда портовики еще  пытались  чем-то
управ-лять.
   - Ты тут поскучай, а я постараюсь быстренько обернуться,- сказал Кацуба и
взбежал по выщербленным ступенькам.
   Мазур остался скучать. Море немного волновалось,  но  по  соответствующей
шкале это равнялось одному баллу, не более. Небо оставалось  ясным,  корабли
стояли у пирса, словно полузабытые слоники, приносившие якобы счастье,-  как
ни смотри, справа налево или слева направо. "Федор Достоевский", красивый  и
белоснежный, "Морская звезда", никак не способная с ним тягаться, но все  же
не напоминавшая угольную баржу,  и  безымянный  пограничный  сторожевик  под
номером двести  семнадцать.  На  нем  тоже  заинтересовались  творящимися  с
"Морской  звездой"  метаморфозами  -  двое  моряков  в  куртках  с  меховыми
воротниками и низко нахлобученных фуражках вышли на палубу, обогнули пулемет
на турели и, остановившись на носу, задумчиво созерцали,  как  полощется  на
прохладном северном ветру белый флаг с Андреевским крестом.
   Мазур подозрительно покосился на остановившегося совсем рядом детину,  по
облику и повадкам классического нового русского. И не сразу опознал Пашу,- в
джинсовом жилете поверх элегантного свитера, затемненных очках, при каком-то
немыслимо ярком шарфе.
   Паша как ни в чем не бывало поднялся по ступенькам, достал сигарету:
   - Дай прикурить. Это я не ради конспирации  -  ив  самом  деле  зажигалку
забыл в старых джинсах. Ничего, в буфете куплю... Майор где?
   - Там где-то,- Мазур ткнул большим пальцем за спину.- Звонит. Тебе бы еще
сотовый телефончик...
   - Э, нет, это уже перебор...
   - Внедрился, судя по виду?
   - Ага. Сунул там одному лакею достаточное число бумажек -  и  моментально
отыскалась каютка. Не высший сорт, ну да мне  не  приемы  там  устраивать...
Ага! Глянь-ка!
   У трапа  "Достоевского"  остановился  белый  японский  микроавтобусик,  и
оттуда вылезла теплая компания - Джен со своим напарником и Даша Шевчук, все
с внушавшими уважение импортными спортивными сумками. С  раскованно-светским
видом поднялись по трапу.
   - Интересно,- сказал Паша.- Зачем  трем  человекам  четыре  каюты?  Рыжая
определенно насчет четырех старалась... Ладно, раз такое дело,  взойду-ка  я
тоже на борт... Скажешь майору. Бай!
   И вразвалочку побрел к  "Достоевскому",  оглядывая  его  с  таким  видом,
словно раздумывал, не купить ли супруге в подарок к  восьмому  марта  именно
этот кораблик.
   Появился Кацуба.
   - Ну, на Шипке все спокойно?
   - Ага,- оглянувшись, сказал Мазур.- Паша только что появлялся. Закрепился
на борту, сунул кому-то денежки, и обустроили его мгновенно.
   - Ну вот, а жеманился...
   - И конкуренты нагрянули. Даша со штатниками. Уже на корабле.
   - Только трое?
   - Я только троих видел. Никого с ними больше не было.
   - А кают заказывали четыре...
   - Да, Паша тоже удивлялся... Ну?
   - А что там "ну"? - протянул Кацуба.- Хорошая новость - контора, судя  во
всему, на месте и продолжает функционировать. Плохая новость -  у  дежурного
никаких инструкций персонально для  нас.  Не  станешь  же  открытым  текстом
требовать,  чтобы  отыскал  Глагола,  по  этой  линии  все  равно  серьезных
разговоров вести нельзя.  Я  доложил,  конечно,  наши  новости  -  несколько
метафорично, ну, да умные люди поймут, пленочку прослушав...
   - Диспозиция? - спросил Мазур.
   - Какая может быть диспозиция  в  такой  ситуации?  Поступаем  строго  по
уставу: выполняем все  отданные  допрежь  приказы  до  поступления  новых...
Поскольку мы еще кое-что недовыполнили, надо приступать. Конкретнее -  будем
обследовать "Ладогу".
   - А нахрен? - тоскливо вопросил в пространство Мазур.
   - Мой друг, прекрасно понимаю обуревающие вас сомнения.  Я  и  сам  плохо
верю, что на "Ладоге" обнаружится нечто интересное.  Но  приказ  у  нас  был
недвусмысленный: обследовать все три корабля. При том, что возможностей  для
нормальной работы в городе у нас в одночасье не стало,  выбор  небогат...  А
люди мы военные. Ничего, не журись. Я тут поразмыслил и пришел к выводу, что
ничегошеньки мы не запороли и нигде не напортачили. Делали в  этих  условиях
все, что могли. Выяснили все, что могли. А с тебя вообще спрос невелик: тебе
говорили погружаться, и  ты  исправно  делал  "бульк",  как  то  глюкало  из
анекдота...
   Однако он был угрюм,  и  Мазур  прекрасно  понимал,  что  гнетет  майора:
доказать, будто ты сделал все, что  мог,  иногда  бывает  чертовски  тяжело,
начальство сплошь и рядом склонно считать, что оно тебя отправило на задание
не затем, чтобы ты педантично и четко выполнял приказы, а для того, чтобы ты
совершал чудеса, желательно в немеренном количестве. Хотя прямо этого  и  не
говорится, большинство начальственных резолюций на  рапортах,  равно  как  и
разносов, сводится к сей нехитрой истине: отчего вы, такие-сякие,  совершили
мало чудес?
   - Слушай,- сказал он осторожно.- Коли уж теперь кораблю велено  выступать
в своем подлинном обличье... Может, всеми наличными силами  высадить  десант
на тот островок? Смотришь, и найдем что-то интересное...
   - Если найдем,- сказал Кацуба, подумав. Великодушно добавил: - Мысль,  по
идее, неплохая. Но после того, как они  в  хорошем  темпе  превратили  своих
жмуриков в жертв нашей неосторожности, я к ним  начинаю  относиться,  как  к
твердым профессионалам.  А  у  хорошего  профессионала  должно  что-то  быть
припасено в загашнике против лихой высадки десанта средь бела дня, я  не  об
отражении штурма огневыми средствами говорю... Хотя... Ты знаешь, не  мешает
пройти мимо и посмотреть в бинокль,  что  там  нынче  творится.  В  конце-то
концов, нам никто не запрещал плавать в тех местах, это Величко  в  хреновом
положении. Пошли, вдруг да радист наконец достучался...

   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
   ТЯЖЕЛАЯ АРТИЛЛЕРИЯ
   Он поднял воротник и направился  к  кораблю.  Мазур  немного  замешкался,
выбрасывая окурок в урну,- и первым заметил далеко  слева,  у  ворот,  некое
оживление. Остановился, присмотрелся и окликнул майора:
   - Не по нашу ли душу?
   Кацуба  Остановился,  взглянул  туда,  куда  указывал  Мазур.  От  ворот,
успевших уже закрыть-ся, надвигались ало-синие вспышки мигалки,  чрезвычайно
похожей на милицейскую.
   -Ходу,- не мешкая, распорядился майор.- Если  что,  лучше  уж  сидеть  на
корабле, он сейчас - территория воинской части со всеми  вытекающими  отсюда
последствиями...
   Они взлетели на борт - вахтенный торопливо посторонился,  заняли  удобную
позицию и принялись наблюдать. Вскоре к ним  присоединился  Степан  Ильич  с
неизменной трубочкой.
   Впереди катила милицейская "восьмерка", она-то и мигала вспышками, следом
горделиво плыла черная  "Волга"  мэра,  а  замыкали  кавалькаду  темно-синий
автобусик "Газель" и два японских микроавтобуса, белый и перламутрово-серый.
   "Восьмерка" проехала немного дальше, но автомобиль мэра  остановился  как
раз  напротив  трапа  "Морской  звезды".  За  ним  притормозили  фургончики,
выдерживая интервал. Враз распахнулись  все  дверцы,  повалил  народ.  Мазур
мгновенно  узнал  нескольких  репортеров  -  правда,   народу   с   камерами
прибавилось, среди них были и незнакомые.
   Из "Газели" вылезли субъекты, не обремененные атрибутами журналистики,- в
хороших пальто,  при  галстуках,  один  даже  с  роскошной  кожаной  папкой,
украшенной непонятной монограммой.
   Выскочил мэр, предупредительно придержал дверцу  перед  своим  спутником.
Кацуба громко откашлялся:
   - Только этого гандона, господа  офицеры,  нам  не  хватало  для  полного
счастья...
   - Н-да,- с чувством сказал капитан-лейтенант.
   Сначала Мазур не врубился, но вскоре опознал старика с крючковатым  носом
и худой черепашьей шеей, оглядывавшегося с победительным видом фельдмаршала,
только что взявшего на  шпагу  вражескую  крепость.  Один  из  динозавров  и
мамонтов перестройки, ухитрившийся до сих  пор  удержаться  на  волне,  хотя
множество его  былых  сподвижников  улетучились  из  большой  политики,  как
призраки  после  третьего  петушиного  крика,-  кто   затерялся   "в   сытой
безвестности,  нахапав  вдоволь  и  счастливо  избежав  связанных   с   этим
неприятностей,  кто  дирижировал  микроскопическими  партийками,  в  которые
превратились былые демократические орды, кто подыскал теплое кресло вдали от
демоса. Старикан же был непотопляем - он до сих пор мелькал  на  трибунах  и
телеэкранах, болтался в Европах и прочих заграницах, украшая себя  огромными
жестяными  орденами  с  громкими   названиями   вроде   "Трубадура   чести",
громогласно борясь за права человека,- главным образом того,  что  с  бомбой
или пулеметом героически сопротивлялся злокозненному "федеральному  центру".
Везде,  где  по  окраинам  страны  вспыхивали  конфликты,  рано  или  поздно
появлялся крючконосый старик, взасос лобызавшийся в бункерах  и  схоронах  с
самозванными генералиссимусами и ряжеными "полковниками".  В  армии  к  нему
относились, как к бледной спирохете, о чем, правда, на публике  помалкивали,
чтобы не  оказаться  в  глазах  европейского  общественного  мнения  врагами
свободы и гуманизма...
   Мэр подхватил седого монстра под  локоток  и  потащил  к  трапу  "Морской
звезды", что-то энергически нашептывая на ухо и делая  размашистые  жесты  с
таким видом, словно предупреждал  случайного  путешественника  о  кишащих  в
ближайшей речке крокодилах. Старик столь же энергично кивал, но вид  у  него
был хищно-бодрый: какие крокодилы, батенька, переживем...
   Оба полезли по трапу,  за  ними,  приотстав  на  пару  шагов,  поднимался
человек  с  папкой.   Журналисты,   рассредоточившись,   запечатлевали   это
историческое восхождение.
   Часовой, как и полагалось, загородил дорогу:
   - Проход воспрещен, военный объект! Мэр рванулся вперед  с  таким  видом,
что сомнений не осталось - нарывался на скандал, прямо-таки жаждал  получить
прикладом по фей-су, чтобы красные сопли фотогенично разбрызгались...
   Степан Ильич молча взглянул на майора.
   - Пропустить на палубу,- распорядился  Кацуба  тихо.-  Посмотрим,  с  чем
приперлись...
   Старпом с невозмутимым видом подошел к часовому, что-то шепнул на ухо  и,
когда тот отодвинулся, встав вполоборота, в  лучшем  стиле  господ  офицеров
русской императорской армии отдал честь:
   -  Капитан-лейтенант