егги  встала,  чтобы  взять  чайник.  -  Отец  сделал
закладную на этот дом, чтобы отправить меня в  Венецию,  так?  За  что  мать
пилила его все три года, которые я там училась. Теперь я должна расплатиться
и выкупить закладную.
   - Дом отошел ко мне, - возразила Брианна, - значит, и платить должна я!
   Тон у Брианны был достаточно мягкий, но Мегги хорошо  знала,  что  сестра
может быть упрямой, как мул.
   - Хорошо, - устало сказала она, - не будем вступать в бесконечные  споры.
Заплатим вместе. Если не хочешь, чтобы я сделала это ради тебя, Бри, позволь
сделать ради него. Мне это необходимо.
   - Ладно. Решено... Спасибо. Брианна взяла из рук  сестры  чашку  с  чаем,
которую та налила ей.
   - О чем ты еще думаешь в связи с домом?
   - Ох, Мегги... Может, это глупо, но я хотела бы превратить его в пансион.
"П" и "З". "Постель и завтрак"  -  Отель!  -  воскликнула  Мегги.  Она  была
ошеломлена. - Да ты что? Хочешь, чтобы тут все время  толкались  постояльцы,
сующие нос во все, что можно и что нельзя? У тебя не  будет  никакой  личной
жизни, Брианна, и работать на них придется с утра до ночи.
   - Я люблю, когда вокруг люди, - негромко сказала сестра. - Не всякому  по
душе быть такой отшельницей, как ты. И я,  мне  кажется,  умею  делать  так,
чтобы людям было приятно и спокойно. Это, наверное, в  крови.  Дедушка  ведь
держал гостиницу, а после его смерти то же делала бабушка. И я смогу.
   - Я не говорю, что не сможешь. Просто не в состоянии понять, зачем вешать
на шею еще одно ярмо. Каждый день разные люди. И все чужие.
   Мегги ощущала неприятную дрожь, даже когда лишь говорила об этом.
   - Что до меня, - сказала Брианна как о чем-то решенном, - я с нетерпением
ожидаю момента, когда они начнут прибывать. Комнаты наверху, - добавила  она
деловым тоном, - требуют  небольшого  ремонта.  Их  надо  освежить.  Немного
подкрасить, кое-где сменить  обои.  Положить  новые  коврики.  И  водопровод
нуждается в починке. Это меня особенно тревожит. Для матери я  выделю  новое
помещение,  недалеко  от  кухни,  чтобы  меньше  ее  беспокоить.  Еще  нужно
продумать насчет увеличения ванных и туалетных комнат внизу и наверху.  И  в
саду придется поработать. Ничего грандиозного, но все  привести  в  порядок,
чтоб выглядело приятно для глаза.
   Ее собственные глаза разгорелись во время этой тирады, и Мегги сказала  с
ласковой улыбкой:
   - Ты, вижу, все уже продумала, сестрица.
   - Я давно мечтала о таком доме. Перестраивала его в своем воображении.  И
дом, и сад... Писала вывеску.
   - Так делай все это, Бри! - Мегги схватила сестру  за  руки.  -  Уверена,
отец одобрил бы твое решение. Он ведь не случайно оставил дом тебе.
   - Мы с ним не один раз говорили о моих планах. Он  не  был  против.  Даже
просил, чтобы вывеску обязательно написали  поярче  и  покрупнее.  Мы  много
смеялись.
   - Тогда за  дело,  Бри,  и  сначала  изготовь  вывеску,  которая  бы  ему
понравилась!
   - Если затеять уже сейчас кое-какой ремонт, то к следующему лету,  думаю,
смогу открыть гостиницу. Ты ведь знаешь, в западные графства туристы  больше
всего приезжают летом. И они найдут здесь удобный ночлег на один-два дня.  А
еще можно... - Вздрогнув, она прикрыла глаза. - Боже мой, о  чем  я  говорю,
когда наш отец еще даже не похоронен.
   - Как раз это он и хотел бы услышать от тебя. Разве ты его не  знаешь?  -
Мегги почувствовала, что опять в состоянии улыбаться, и улыбнулась сестре. -
Строить планы - самое милое для него дело.
   - Да, - смущенно подтвердила Брианна. - Мы, Конкеннаны, большие  любители
предаваться мечтам.
   - Брианна, я не могу забыть... В тот вечер, на скалах, он говорил о тебе.
Назвал своей розой. Это значит, он хотел, чтобы ты расцветала.
   Меня же он назвал своей звездой, вспомнила Мегги.  И,  значит,  я  должна
сделать все возможное, чтобы засверкать...

Глава 3

   Она была одна - это состояние  она  любила,  пожалуй,  больше  всего.  От
дверей коттеджа Мегги видела, как струи  дождя  хлещут  по  лугам  и  полям,
принадлежащим Мерфи Малдуну, пригибая травы, отскакивая  от  валунов,  в  то
время как позади нее с упрямой уверенностью пробивается  солнце.  Под  серым
небом одновременно рождались  и  соседствовали  самые  противоположные  виды
погоды - все торопливые и скоротечные. Это была Ирландия.
   Для Маргарет Мэри Конкеннан  дождь  являлся  отрадой.  Почти  всегда  она
оказывала ему  предпочтение  перед  косыми  солнечными  лучами  и  бездонной
ярчайшей голубизной  безоблачного  неба.  Дождь  был  как  бы  мягкой  серой
завесой, отделяющей ее от остального мира. Или, что  важнее,  отделяющей  от
нее тот мир, что лежал за этими раскинувшимися перед ней полями и холмами...
И пятнистыми коровами.
   И хотя сама земля с оградами из камней,  зеленеющей  травой  и  зарослями
фуксии уже не принадлежала ни Мегги, ни ее  семье,  но  все  равно  вся  эта
местность  -  диковатая  природа,  влажный  весенний  воздух   -   была   ее
собственностью. Неотъемлемой частью ее жизни. Ведь она родилась и оставалась
дочерью фермера, несмотря на то,  что  никогда  не  занималась  крестьянским
трудом.
   Пять лет прошло с той поры, как умер ее отец, и за это время  она  делала
все, чтобы обрести - и обрела - свое место под солнцем.  Исполнила,  в  меру
возможностей, то, о чем он просил. Разумеется, добилась не так  уж  многого,
но продолжала, во всяком случае, работать  и  продавать  свои  изделия  -  в
Голуэйе, в Корке, а не только в Эннисе.
   Пожалуй, большего ей и не надо. Она бы, может, и стремилась  к  большему,
если бы не знала, что за все приходится платить, и чем значительней  цели  и
замыслы, тем выше плата за их осуществление. Выше и тяжелей.
   И   если   время   от   времени    она    испытывала    беспокойство    и
неудовлетворенность, то сразу же пыталась напомнить себе, что  именно  этого
она и хотела - жить отдельно и делать то, что  нравится,  а  значит,  нечего
терзаться и мечтать о несбыточном.
   Но порою в такие дни, как  сегодня,  когда  солнце  и  дождь  то  и  дело
вступали в отчаянную схватку друг с другом, она вспоминала об  отце,  о  его
несбывшихся мечтаниях.
   Он умер, так и не обретя богатства, не зная жизненных успехов,  не  сумев
сберечь то, что находилось в распоряжении его рода в течение долгих  лет,  -
землю.
   Она никогда не  страдала  от  мысли  о  том,  что  многое  из  того,  что
принадлежало ей от рождения, было  распродано,  заложено,  утеряно  по  вине
отца, из-за его фантазий и неосуществленных планов.  Но  все  же  испытывала
какое-то сожаление, глядя на поля и склоны холмов, где прошло ее безоблачное
детство и бродить по которым она могла  теперь  только  с  разрешения  новых
хозяев. Однако все это в прошлом. Она бы не хотела трудиться на этих землях,
чувствовать за них ответственность. У нее нет страстного желания  выращивать
что-то, о чем так мечтает ее сестра Брианна. Свой сад она любит, конечно. Ее
радуют его ароматы, смелые краски растений. Но цветы там растут  в  основном
сами по себе, и в редкие часы и дни она уделяет им какое-то внимание.
   У нее есть свое царство, за пределы которого она не хочет выходить, - там
ее дело, ее мысли, и никто, и ничто больше не нужны ей. В нем она  чувствует
себя самодостаточной.
   А зависимость от других, полагала она, и стремление  к  чему-то  большему
ведут только к неудовлетворенности и к  различного  рода  несчастьям.  Да  и
зачем далеко ходить - у нее перед глазами пример родителей.
   Стоя  здесь,  у  открытой  двери  дома,  под  прохладным  дождем,  она  с
удовольствием вдыхала влажный весенний воздух, в  котором  смешались  запахи
цветущего терновника, росшего, как живая изгородь, с восточной стороны сада,
и аромат ранних роз, уже распустившихся на его западной стороне.
   Небольшого роста, стройная - последнее было видно, невзирая на мешковатые
джинсы и фланелевую рубаху навыпуск - вот какой  была  Мегги  Конкеннан.  На
длинных, до плеч, огненно-рыжих волосах сидела нескладная шапка, серая,  как
моросящий дождь, из-под ее козырька смотрели задумчивые глаза цвета  морской
волны. Ее лицо, смуглое, с веснушками на носу и возле него, было  мокрым  от
дождя. Мягкие линии щек и подбородка, широкий унылый  рот  -  все  словно  в
капельках росы. В руке она держала стеклянную кружку  собственной  работы  с
крепким чаем, который всегда пила на завтрак. Из  кухни  раздавались  резкие
звонки телефона, однако она не обращала на них никакого внимания.  Это  было
манерой поведения, превратившейся  в  привычку,  особенно  когда  голова  ее
занята мыслями  об  очередной  работе.  Черты  и  формы  будущей  скульптуры
обретали в эти минуты красоту и ясность дождевых капель.
   Видение манило неодолимо. Так и  не  подойдя  к  телефону,  она  зашагала
сквозь  дождь  к  мастерской,  где  успокаивающе  фыркал  и  рычал  огонь  в
плавильной печи.

***

   В своей конторе в Дублине Роган Суини держал в  руке  телефонную  трубку,
слушал повторяющиеся без конца сигналы и раздраженно чертыхался. Он  деловой
человек, у него каждая минута на  счету,  и  он  не  может  тратить  столько
времени ради общения с невежливой и вздорной художницей,  которая  не  хочет
отвечать на звонок,  нужный  в  первую  очередь  ей  самой  и,  быть  может,
открывающий перед ней достаточно радужные перспективы.
   У него и без этого сегодня работы по горло. Ответы на  звонки,  бумаги  в
папках и цифры, цифры... И еще надо, пока  не  поздно,  пойти  в  галерею  и
познакомиться с последними поступлениями. Национальная американская керамика
- его детище, он потратил  в  последние  месяцы  немало  времени  и  усилий,
отбирая лучшие из лучших образцов.
   А в это самое время какая-то упрямая особа из графства Клер сидит у  него
занозой в мозгу! Он никогда еще не видел ее саму, но ее работы не  дают  ему
покоя. Разумеется, он уделит достаточно  внимания  новым  поступлениям,  как
всегда, тщательно займется консультациями, оценкой, но в  то  же  время  ему
по-прежнему интересно открывать новые имена. Это волнует и будоражит.
   Работы  этой  Конкеннан,  на  которые  он   недавно   обратил   внимание,
понадобятся для его галереи, решил он, и не успокоится до тех пор,  пока  не
осуществит задуманное.
   Он считал, что родился  для  того,  чтобы  добиться  успеха,  недаром  он
представлял  уже  третье  поколение  удачливых  предпринимателей,  виртуозно
владевших искусством превращать пенни в фунты стерлингов. Дело, которое  его
дед основал более шестидесяти лет назад, с тех пор  процветало  и  при  нем,
Рогане Суини, тоже не должно прийти в упадок. Ни в  коем  случае!  Он  умеет
добиваться своей  цели  -  кропотливой  работой,  обаянием,  настойчивостью,
цепкостью - чем угодно, в рамках дозволенного, разумеется.
   Сейчас его цель - Маргарет Мэри Конкеннан с ее свободным, не знающим узды
талантом. Таковой он ее считает и думает, что не ошибается.
   Он вовсе не относит себя к безрассудным или чересчур увлекающимся людям и
весьма удивился бы, и даже посчитал себя оскорбленным, услышав о себе  такое
мнение. Напротив, он любит во всем порядок и  систему,  и  если  требует  от
своих служащих усердной работы, то включает в это понятие и самого себя. Все
эти качества он впитал с молоком матери.
   Он мог бы, конечно, давно уже передать бразды правления своему  помощнику
и жить припеваючи на доходы от бизнеса. Мог бы много путешествовать, не ради
дела, а для удовольствия, пожиная плоды богатого урожая, но не  трудясь  сам
над его выращиванием.
   Да,  он  мог  бы  так  поступить,  но  чувство  ответственности  и  жажда
деятельности не позволяют ему сделать это. И еще - интерес ко всему новому.
   В данный момент этим "новым" была для него мисс  Конкеннан,  художник  по
стеклу, отшельница и, как говорят, эксцентричная особа.
   Он собирается пойти на некоторые перемены в своей галерее, суть  которых,
коротко говоря, в  том,  чтобы  яснее  передать  свое  видение,  собственные
взгляды на искусство, дать больший простор  тому,  что  может  быть  названо
душой его страны, душой Ирландии. На этом пути работы Конкеннан будут первой
ступенькой, первым шагом, и будь  он  проклят,  если  ее  непокладистость  и
упрямство заставят его споткнуться и отступить.
   Она не знает  и  не  может  знать,  что  он  задумал  сделать  ее  первой
национальной звездой его галереи. В прошлом, при деде и отце,  их  Всемирная
галерея  в  Дублине  полностью  отвечала  названию  и   представляла   почти
исключительно искусство других стран. Роган Суини не  собирается  сужать  ее
рамки, он  только  хочет  сместить  фокус  и  сделать  главными  экспонатами
искусство страны, где родился сам. Он готов даже рискнуть, хотя это и против
его правил, своими деньгами и  репутацией  ради  этого!  Правда,  все  же  с
оглядкой.
   Если с первым художником ему повезет, на что он очень рассчитывает,  если
вложения оправдают себя, а его предчувствия и  надежды  осуществятся,  можно
думать о  создании  новой  галереи,  где  будет  представлено  исключительно
ирландское искусство. Это станет тогда реальностью.
   А начнет он с работ М. Конкеннан, пренеприятной особы...
   Он давно уже бросил телефонную трубку и  поднялся  из-за  дубового  стола
старинной работы. Стоя у окна, Роган смотрел  на  простиравшийся  перед  ним
город  -  широкие  улицы,  зеленые  бульвары,  серебряная  полоска  реки   и
охватывающий ее мост. Он видел непрекращающийся поток машин, людей,  снующих
группами, парами, поодиночке. Красочное зрелище в лучах утреннего солнца. Но
все так далеки от него. Взгляд его задержался на  юной  паре  -  ох  уж  эти
объятия, касания друг друга руками, губами!
   Роган  отвернулся  от  окна,  почувствовав  легкий,  едва  ощутимый  укол
зависти. Ему было почти незнакомо чувство беспокойства, тревоги,  охватившее
его сейчас. На столе лежала работа, в блокноте  расписаны  деловые  встречи,
однако он не торопился заняться всем этим.
   С самого детства он двигался к намеченной цели - от учебы  к  работе,  от
успеха к успеху. Чего и ожидали от него все, чего он и сам от  себя  ожидал.
Все было хорошо, на должном уровне.
   Но семь лет назад  он  в  одночасье  лишился  родителей,  когда  у  отца,
сидевшего  за  рулем,  случился  сердечный  приступ,   и   машина,   потеряв
управление, врезалась в дорожный столб. До сих пор он  не  может  без  ужаса
вспоминать отчаяние, охватившее все его существо  и  не  отпускавшее  ни  на
секунду, пока он летел из Дублина в Лондон, куда отец отправился по делам. И
этот ужасный запах больницы...
   Отец умер на месте. Мать пережила его на час с  лишним.  Так  что,  когда
прибыл сын, оба были мертвы. Всю  жизнь  они  многому  учили  его:  семейной
гордости, любви к искусству, любви к своему делу и как все  это  сочетать  с
возможно большей пользой.
   В двадцать шесть лет он стал хозяином и главой Всемирной галереи со всеми
ее  филиалами,  человеком,  ответственным  за  целый   штат   служащих,   за
принимаемые решения, за предметы искусства, попадающие в его руки. Уже  семь
лет он без устали работает для  процветания  и  развития  галерейного  дела,
разве этого не достаточно?
   А теперь еще - новая идея, что пришла ему в  голову,  от  которой  он  не
может отделаться.

***

   Все началось тем зимним ветреным днем, когда  он  впервые  увидел  работы
Мегги Конкеннан. Это было во время очередного чаепития в доме  его  бабушки,
где он обратил внимание.., нет, это совсем неподходящие слова!., где он  был
захвачен, ошеломлен тем, что увидел на одном из ее многочисленных  столиков.
Ему сразу захотелось познакомиться с художником, захотелось следить  за  его
судьбой, карьерой, стать его покровителем, патроном, наставником.  Опять  не
совсем те слова, но смысл именно тот.
   После того дня он сумел приобрести всего две работы этого автора. Одна  -
нежная и зыбкая, словно дневной  сон,  представляла  собой  почти  невесомый
стеклянный столб, из которого как бы вырывались, вылетали радуги, целый сонм
радуг! И все это изделие было не больше ладони в длину.
   Вторая работа, еще сильнее поразившая его воображение, была  похожа  тоже
на сновидение, но мрачное и тревожное - ночной  кошмар.  Это  было  какое-то
буйство страстей: дикая, беспорядочная  война  формы  и  красок.  Стеклянные
щупальца, усики, иглы  и  завитки  рвались  со  своего  основания  и  словно
пытались схватить вас, уколоть, ущипнуть.
   Изделие могло показаться кому-то уродливым, но оно  завораживало,  в  нем
была беспокойная мощь и что-то недосказанное, даже сексуальное.
   Рогану было очень  интересно  узнать,  что  представляла  собой  женщина,
которая  смогла  создать  две  такие  разные  по  смыслу  и  исполнению,  но
одинаковые по силе мастерства вещи.
   Уже около двух  месяцев,  чуть  не  с  самого  дня  покупки,  он  пытался
связаться с автором этих работ, но безуспешно. Женщина  не  проявляла  ровно
никакого интереса к его туманным обещаниям помощи и покровительства.
   Дважды ему удавалось говорить с ней по телефону,  однако  собеседница  по
другую сторону провода была немногословна и  почти  невежлива.  Нет,  ей  не
требуется покровитель, тем более деловой человек из Дублина,  без  сомнения,
слишком образованный и не с самым большим вкусом.
   Слушать все это было довольно неприятно!
   У нее был музыкальный  голос  с  западноирландскими  интонациями,  и  она
объяснила ему, что вполне удовлетворена своим теперешним  положением,  когда
может делать то, что хочет и как хочет, изредка продавая тем, кто  покупает.
Ей не требуется человек, кто бы указывал, что и  куда  продавать,  не  нужны
лишние знакомства и контакты. Это ее собственные изделия - разве не так? - и
почему бы ему не оставить ее в покое и  не  заняться  своими  бухгалтерскими
книгами?
   Какая бессовестная, наглая гордячка! Вспоминая сейчас  о  ней,  он  снова
вспыхнул от гнева. Ей предлагают руку помощи, руку, о которой десятки других
художников могут  только  мечтать,  а  она  позволяет  себе  чуть  ли  не  с
презрением отвергать его предложение.
   Нужно плюнуть на все это. Плюнуть и забыть,  и  пускай  она  делает  свою
работу, оставаясь в безвестности. Так ей и надо! Ни он, ни  его  галерея  не
нуждаются в ней, пальцем о палец не  ударит  он  ради  нее...  Но,  черт  ее
побери, он все же хочет с ней познакомиться!
   Внезапно, как по наитию, он схватил телефонную трубку и вызвал секретаря.
   - Эйлин, - торопливо сказал он, - отмените все мои встречи  на  ближайшие
дни. Я отправляюсь в поездку.
   У Рогана никогда не было особенных дел в западных графствах страны, и для
отдыха или развлечений он выбирал другие места. В детстве он обычно ездил  в
Париж или в  Милан,  изредка  на  виллу  родителей,  которая  находилась  на
французском берегу  Средиземного  моря.  По  делам  галереи  он  чаще  всего
совершал поездки в Нью-Йорк, Лондон, Венецию,  Бонн  или  Бостон,  во  время
которых совмещал приятное с полезным. Пожалуй, только один  раз,  когда  ему
было лет  девять,  его  родители  предприняли  вместе  с  ним  автомобильное
путешествие в Шеннон, чтобы  как  следует  насладиться  пейзажами  запада  -
озерами и скалами, тихими деревнями и бескрайними зелеными полями. Там  было
очень красиво, он это хорошо помнил, но не очень уютно и удобно.
   И  теперь,  сидя  в  своем  "Астон  Мартине",  мотор   которого   работал
безупречно, он жалел уже о внезапно принятом  решении,  и  только  природное
упрямство мешало ему повернуть назад.
   Вдобавок ко всему в одной из деревенек, где он спрашивал,  как  проехать,
его  направили  по  дороге,  на  которой  слякоть  превратилась   вскоре   в
непролазную  грязь,  да  еще  с  выбоинами  под  ее  покровом,  и  все   эти
неприятности  он  переносил  куда  хуже,  чем  его  автомобиль,  невозмутимо
продолжавший свое движение под непрерывным дождем.
   Что ж, думал Роган, поездка, в конце  концов,  не  такая  уж  страшная  -
какое-никакое, а разнообразие. Что же касается