нее не отделаются! Уедет когда захочет. Во всяком случае, недели три пробудет. Обидно же ехать в такую даль и потом срываться обратно через пару дней! И ничьи холодные взгляды или резкие словечки не заставят ее собрать чемоданы раньше, чем она сама пожелает! Вот! Пускай миссис Маргарет Мэри Конкеннан, или как ее там теперь называют, поймет, что и в Америке есть крепкие орешки! Их так просто не раскусишь.
     А мистер Фермер пусть тоже много из себя не воображает! Страстные взгляды и кудрявые волосы давно уже не действуют на нее. Устарело подобное оружие. Она знавала и покрасивее, и поумнее мужчин!
     Конечно, они были другого склада: может, не такие - как бы это точнее определить? - натуральные, как он, но тоже не последнего десятка.
     Она легла в постель, натянула одеяло до подбородка. Дождь... Не прекращается дождь, и в комнате могло бы быть не так влажно и прохладно. Но зато какой свежий воздух! Она испытывала давно уже позабытое детское удовольствие - вот так, укутавшись, лежать в постели, слушать шум дождя, копить в себе подлинные или мнимые обиды и поглядывать на кружку с ароматным горячим чаем, стоящую рядом на столике. Кружку, которую дала ей с собой Брианна, пожелав спокойной ночи. Откуда у этой женщины берутся силы столько всего делать, за всеми ухаживать и сохранять при этом доброе ко всем отношение и настоящую влюбленность в мужа?!
     "Завтра обязательно куда-нибудь поеду, - сказала она себе. - Отброшу всякое стеснение и воспользуюсь их машиной. Поеду одна - чтобы никто не следил за мной взглядом, не давал советов, не порицал и не одобрял. Мало я разве путешествовала в своей жизни? Правда, больше с родителями, но и без них тоже приходилось".
     Устроившись поудобнее в постели, она продолжала размышлять о своих хозяевах.
     Ну, с Брианной все вроде бы ясно. Молодая мать, молодая жена. Но и вполне деловая женщина, желающая быть и оставаться самостоятельной. Вполне современный тип. К тому же добросердечная, прямая. Пожалуй, с каким-то скрытым беспокойством в глазах. Но, возможно, я ошибаюсь?
     Ее муж - янки. На первый взгляд - покладистый, с легким уживчивым характером. Дружелюбный, с юмором. Что еще? Как будто бы тоже влюблен в свою половину, обожает ребенка. Странно немного, что порвал с городской жизнью, обрек себя на прозябание в этой провинции. И вроде бы ему здесь хорошо.
     Теперь насчет Мегги. О, тут есть о чем подумать, с гримасой уверила себя Шаннон. Мегги это фрукт!
     Подозрительная, вспыльчивая, несдержанная, откровенная до грубости. Почему она не пытается хоть немного обуздать свой нрав? Без сомнения, хорошая мать. Наверное, и жена тоже. И, несомненно, с талантом. Шаннон видела в доме у Брианны кое-какие работы Мегги. А до этого - в Нью-Йорке.
     Так что я достаточно объективно и справедливо сужу о ней, похвалила себя Шаннон.
     Ну а что сказать о Рогане? Его она видела мельком, меньше, чем всех остальных. Безусловно, очень толковый человек, крепкий бизнесмен. Иначе не сумел бы так развернуть и удержать свое галерейное дело, которое известно чуть ли не во всем мире. И еще, подумала она сочувственно, ему нужно обладать немалым терпением, не меньшим, чем у библейского Иова, и хорошим чувством юмора, чтобы находиться в одной клетке с этой дикой женщиной. Впрочем, возможно, все эти качества может ему заменить то чувство, которого Шаннон еще по-настоящему не испытала и которое называется любовью.
     И, наконец, Мерфи, их добрый друг и сосед. Обыкновенный фермер с недурными способностями к музыке и к ухаживанию за женщинами. Нельзя не признать, что как мужчина очень привлекателен и вовсе не так прост, каким может показаться на первый взгляд. И тоже, как Брианна, такой естественный, такой гармоничный, что ли, в полном ладу с самим собой. Так, по крайней мере, ей показалось. Конечно, она может и ошибаться, но, насколько себя знает, до сих пор ей удавалось неплохо разбираться в людях.
     Хотел ее поцеловать! Как вам это нравится? Прямо там, в пивной, при всех. Это было понятно по его глазам. Ошибиться нельзя.
     "Интересно, - подумала она, уже засыпая, - как он будет вести себя, если опять приведется быть где-то наедине? Очень бы я хотела посмотреть". Она уснула.
     Всадник с трудом удерживал строптивого коня. Дождь продолжался; холодные тяжелые капли, словно камешки, ударялись о землю. Белый жеребец фыркал, из ноздрей вылетали струйки пара. Мужчина в седле и женщина на земле неотрывно смотрели друг на друга.
     - Эй, погоди!
     Она ощущала, как гулко бьется ее сердце. И желание, неотвратимое желание соседствовало в ней с чувством собственного достоинства и гордостью.
     - Я иду по своей земле и никто не вправе меня останавливать.
     Это сказала женщина.
     Он засмеялся. Громкий беспечный смех отозвался эхом на ближних холмах. С пологой вершины одного из них на женщину и на мужчину взирало огромное каменное кольцо. Словно глаз циклопа.
     - Погоди, я сказал!
     Ловким пластичным движением, как в танце, всадник нагнулся с седла и оторвал женщину от земли. Он поднял ее одной рукой и посадил на коня впереди себя.
     - А теперь поцелуй меня! - потребовал он, запуская пальцы с натянутыми на них перчатками в ее густые волосы. - Так, чтобы я почувствовал.
     И она повиновалась. Ее руки притягивали его все крепче, пока она грудью не ощутила надетую на тело мужчины кольчугу. Ее рот был таким же отчаянно, таким же безрассудно жадным, как и его. Закутав ее в свой плащ, мужчина вытянул вперед руку и произнес:
     - Клянусь богом, обладание тобой стоило этого долгого, изнурительного путешествия со всеми опасностями, холодом и голодом!
     - Тогда не уезжай никуда, будь ты проклят! - она еще крепче прижалась к нему телом и жадными губами. - Оставайся со мною...
     Во сне Шаннон всхлипывала и что-то бормотала, чувствуя, что находится посередине - между отчаянием и наслаждением.
     Потому что даже в сновидениях знала: он не останется.

Глава 8

     Итак, она решила этот день уделить самой себе.
     Утро выдалось пасмурным, но постепенно, когда она уже ехала в машине, небо прояснилось, и все вокруг сделалось отчетливым, словно умытым, даже ярким Росший вдоль дороги утесник украшал ее желтыми цветами. Заросли фуксии добавляли алую краску. Сады, мимо которых приходилось проезжать, выставляли напоказ обилие цветов самых разных оттенков; раскинувшиеся повсюду холмы хранили верность зеленому цвету.
     Шаннон взяла с собой фотокамеру и делала снимки, надеясь, что они смогут ей потом помочь, когда дело дойдет до эскизов и рисунков.
     Первое время ей было трудно приспособиться к езде по левой стороне, но она убедила себя, что все это ерунда, и вскоре забыла, по какой стороне едет.
     Проезжая по узким улицам Энниса, она останавливалась, чтобы купить открытки и какие-нибудь безделушки для друзей, которые знали, что она поехала отдохнуть и развеяться, но не имели понятия, к кому и для чего.
     С грустью она вынуждена была признаться самой себе, что нет у нее в Нью-Йорке и во всей огромной Америке ни одной живой души, с которой бы она хотела или чувствовала необходимость поделиться самым сокровенным, открыться как на духу. А не только посылать открытки.
     Для нее всегда главным были не люди - внезапное открытие испугало ее до того, что даже ослабели руки, сжимавшие руль. Да, не люди, а работа. Неужели действительно так? Пожалуй, она чересчур резко, слишком безжалостно высказывается о самой себе. Так нельзя. Конечно, работа значит для нее очень много, но ведь были и увлечения, и просто дружба. Куда же все это сейчас подевалось? Почему она, только-только оторвавшись от дома, ощущает себя потерпевшим кораблекрушение пассажиром, единственным оставшимся в живых посреди океана сомнений и неопределенности?
     Но о чем вообще речь, если она это вовсе не она, не Шаннон Бодин по рождению, а Шаннон Конкеннан? И выходит, вовсе не она была и считала себя до сих пор довольно успешным художником по дизайну, а кто-то совсем другой?
     Она горько усмехнулась. Кто же она в действительности?
     Незаконная дочь совершенно неизвестного ей, безликого ирландского фермера, который не хотел или не смог быть фермером и кто уложил к себе в постель молодую, одинокую, несчастливую в собственной семье американку?
     Пусть так. От этой мысли ей делается неуютно, даже больно, но неужели она сама настолько бесформенна и слабохарактерна, что один подобный факт - ее незаконное рождение - может значить так много для нее, взрослой и неглупой женщины?
     И все же так оно и есть...
     Она уже стояла на пустынной кромке берега, совсем одна, ветер развевал волосы, она ежилась от прохлады и знала: да, это правда, никуда от нее не деться.
     Может быть, если еще с самых ранних лет ей стало бы известно, что Колин Бодин, хороший, добрый Колин, был тем, кто принял ее как дочь, а вовсе не родным отцом, то сейчас она бы себя чувствовала по-другому. Не как человек, живший столько лет в обмане, во лжи. Истина, обрушившаяся на нее почти через тридцать лет, оказалась слишком тяжкой - почти раздавила ее.
     Но теперь уже ничего не изменить, не поправить. Осталось лишь одно: смотреть в глаза этой правде. И одновременно смотреть в себя.
     - Бурное море сегодня.
     Шаннон вздрогнула от звуков голоса и обернулась. Позади нее стояла старая женщина. Как неслышно она подошла! Хотя ветер и волны такие, что и мотоцикла не услышишь. И, кроме того, ее мысли были так далеки от этого скалистого берега.
     - Да, очень бурное, - согласилась Шаннон, изобразив вежливую улыбку, специально предназначенную для незнакомых. - Но все равно, здесь так красиво!
     - А многие предпочитают лес. - Женщина плотно закуталась в плащ с капюшоном, устремив в сторону океана взгляд своих глаз, удивительно ярких на покрытом густой сеткой морщин смуглом лице. - Те, у кого на душе поспокойней, - вновь заговорила она, - те любят лес. На этом свете есть всякое - на выбор. Для тех и для других. - Она перевела взгляд на Шаннон. - Наше дело знай выбирай.
     Немного озадаченная, Шаннон молчала, засунув поглубже руки в карманы куртки. Она не привыкла вступать в беседы философского свойства со случайными встречными.
     - Вот люди и выбирают или то, или другое, - все же ответила она. - В зависимости от настроения. А как называется это место? У него есть название?
     - Некоторые зовут его Берег Несчастной Марии. По имени женщины, которая утопилась тут, когда потеряла в пожаре мужа и трех сыновей. Она не дала себе времени подумать, что делает. Забыла, что в этом мире ничто - ни плохое, ни хорошее - не бывает вечным.
     Снова этот философский уклон. Какой у нее занятный образ мыслей.
     - Печальное название для такого чудесного места, - покачала головой Шаннон.
     - Пожалуй, - согласилась старая женщина. - Однако здесь хорошо постоять да поглядеть долгим взором вдаль, на то, что воистину вечно. - Она вновь посмотрела в лицо Шаннон и улыбнулась очень по-доброму. - Чем старше становишься, тем дольше смотришь. - Она кивнула в сторону бескрайнего океана.
     Шаннон улыбнулась в ответ. Сейчас это получилось у нее совершенно искренне, без всякого усилия.
     - Сегодня я уже смотрела довольно долго, - сказала она. - А сейчас мне пора возвращаться.
     - У тебя еще есть время, чтобы идти и туда и обратно, девушка. Но не забывай, где бываешь и что видишь.
     "Странная женщина", - говорила себе Шаннон, поднимаясь по довольно крутому склону, чтобы выйти на дорогу. Впрочем, возможно, это вообще свойственно всем ирландцам - извлекать тайный смысл из любых, самых простых понятий и явлений.
     Когда она очутилась уже на дороге, ей пришло в голову, что быть может, старой женщине трудно будет подняться в гору и нужно помочь. Она быстро пошла обратно, но на берегу уже никого не было.
     Невольно она содрогнулась. Ей стало не по себе - какое странное и внезапное исчезновение! Но тут же одернула себя: что за нелепые страхи! Просто женщина ушла по своим делам. Ей, живущей здесь не один десяток лет, видимо, не составляло особого труда быстро ходить по холмам и скалам, и она наверняка знает самые короткие и легкие пути. Знать бы их ей самой, Шаннон.
     Она снова направилась к машине. Пора возвращаться в "Терновник".
     Шаннон застала Брианну сидящей в одиночестве на кухне за чашкой чая.
     - А, вернулись? - Брианна поднялась, чтобы налить ей чай. - Хорошо прокатились?
     - Да, спасибо. - Шаннон повесила ключи от машины на крючок в стене. - Купила, чего не хватало, чтобы начать рисовать. Думаю, завтра возьмусь. К вам кто-то приехал? Я видела машину перед домом.
     - Это туристы из Германии.
     - Ваша гостиница прямо как Организация Объединенных Наций! - Произнося это, Шаннон уже заметила, что Брианна чем-то озабочена. Впрочем, может быть, просто плохо себя чувствует или вымоталась до предела. Что неудивительно. И все-таки Шаннон решилась спросить:
     - Вас что-то беспокоит?
     Брианна стиснула руки, потом опустила их вдоль тела. Жест, вообще свойственный ей, как успела уже заметить Шаннон.
     - Присядьте и выпейте чаю, - сказала она. - Я не хотела в первые же дни говорить с вами на эту тему. Но... но, боюсь, придется... Вам печенье? Кекс?
     Шаннон опустилась на стул.
     - Не отвлекайтесь, Брианна. Я слушаю вас. Со вздохом Брианна заняла свое место у стола.
     - Я с рождения трусиха, - призналась она. - Но должна поговорить с вами о моей матери.
     Невольно Шаннон внутренне приготовилась к обороне. Хотя чувствовала силы и для наступления. В ее голосе, когда она заговорила, можно было, наверное, уловить отзвуки и того и другого настроения.
     - Незачем ходить вокруг да около, - решительно сказала она. - Мы обе прекрасно знаем, что я приехала сюда не любоваться пейзажами. Хотя, по правде говоря, не представляю, в чем провинилась перед вашей матерью.
     - Вы злитесь, Шаннон, и я не осуждаю вас за это. Но боюсь, через некоторое время вы разозлитесь еще больше. - Брианна замолчала, глядя в свою чашку. - Злость и обида других - чувства, которые меня ранят больше всего, - горестно заговорила она снова. - Но сейчас от них никуда не деться. Моя мать вот-вот будет здесь, Шаннон, и я не могу... не хочу лгать ей. Говорить, что вы просто случайная гостья.
     - Разве она ничего не знает?
     - В том-то и дело. Все эти годы она пребывает в неведении относительно вашей матери и о вас тоже. Шаннон улыбнулась холодно и недоверчиво.
     - Как это может быть? Вы сами верите? Насколько я знаю, большинство жен прекрасно осведомлены о шалостях своих благоверных. Даже в огромных городах. У них на это особый нюх. А тут, в небольшой деревне...
     - Не говорите так. И слово "шалость" здесь неуместно. Я знаю совершенно определенно, что матери ничего не было известно. Иначе этим оружием она пользовалась бы много лет. Уж поверьте мне. - Ей не хотелось раскрывать перед Шаннон интимные стороны жизни родителей, но она чувствовала, что должна это сделать, чтобы защитить отца. Поэтому сказала:
     - Никогда, никогда я не видела у них маломальского проявления любви друг к другу. Хотя бы интереса, внимания. Только обязанности. А за этим - полное отчуждение, пренебрежение, если не отвращение.
     Шаннон не очень хотелось слушать эти откровения, они были ей неприятны, хотя, чего греха таить, любопытны.
     - Но почему они не разошлись? - спросила она с удивлением.
     - Ох, это все очень сложно, - ответила Брианна, наморщив лоб. - Церковь. Дети. Условности нашей жизни. Вам, американке, трудно представить. Честно говоря, неприязнь моей матери к отцу можно понять. Он никогда не умел зарабатывать деньги, не умел сохранить их, если вдруг появлялись. А для нее деньги значили и значат очень много. А главное, наверно... Она в молодости хорошо пела, ей светило будущее певицы, и вот тогда, на свою беду, так она считает, она его встретила. И в мыслях она не имела поселиться в глуши, в фермерском доме. Но, как бы это сказать... между ними пробежала искра. Вспыхнуло пламя. Недолгое. В этом пламени родилась Мегги.
     - Понимаю, - задумчиво сказала Шаннон. Оказывается, с некоторым изумлением подумала она, между мной и Мегги куда больше общего, чем я могла предположить. Во всяком случае, в вопросе, связанном с рождением. - Насколько могу судить, - проговорила она, - ваш отец довольно легкомысленно относился к своим половым связям и к рождению - детей.
     Ее удивил гневный блеск в глазах Брианны и ее резкий тон.
     - Не смейте так судить о моем отце! О нашем отце! Даже у вас нет права говорить такое о нем - ведь вы его ни минуты не знали. Он был человеком огромной доброты и широкого сердца. Больше двадцати лет он наступал себе на горло, забывая о себе самом, о своих надеждах. И все это ради детей. Как он любил Мегги! Мало кто из отцов мог так любить! А мать не любила за это их обоих. Если она и ложилась с ним в постель, то лишь для того, чтобы исполнить свой долг перед богом - родить еще одного ребенка. Не в грехе, не до брака - как первого. Как же холодна была их постель!
     - Вы не можете знать о том, что было до вашего рождения.
     - Прекрасно знаю. Мать сама говорила об этом. Я стала епитимьей (Епитимья - наказание, налагаемое церковью (в православии и католицизме) за греховные мысли и поведение.) за совершенный ею грех. Ее покаянием. А грехом была Мегги. Но после того, как она меня зачала, общая постель с отцом стала ей не нужна. А ведь он был мужчиной в расцвете лет.
     Шаннон в молчании покачала головой. Она понимала, как тяжело и унизительно для Брианны говорить об этом. Почти так же, как ей слушать. Хотя по виду не скажешь: на лице Брианны было скорее возмущение, нежели смущение.
     - Еще раз извините, - сказала Шаннон. - Но все равно никак не могу понять, зачем два взрослых человека мучились столько лет, вместо того чтобы просто расстаться?
     - Здесь Ирландия. И то, о чем я говорю, случилось больше двадцати лет назад. А рассказываю вам все это, чтобы вы поняли, какая печаль и боль царили в нашем доме все годы. Во многом отец сам виноват, не отрицаю. Но все же главную роль в этом отчуждении играла мать. А уж если бы она только заподозрила его в измене, то свела бы его в могилу. И себя, наверное, тоже. Она действует прямо, напролом и не умеет вовремя остановиться или хотя бы чуть-чуть изменить свои принципы.
     - Но теперь ей предстоит узнать. Может быть, не нужно этого?
     - Нужно, - с необычной для нее твердостью сказала Брианна. - Мы так решили в нашей семье. Ради себя, ради вас. Ради нее самой. Не надо лжи. Как видим, рано или поздно правда пробивается наружу. И чем позже, тем бывает больнее.
     - Да, теперь это мне хорошо известно.
     - Наша мать может оскорбить вас, Шаннон. Наверняка попытается сделать это.
     - У нее ничего не выйдет. Простите за откровенность, но ее чувства и то, как она их захочет выразить, мало что значат для меня.
     - Что ж, - Брианна глубоко вздохнула, - возможно, вы правы. - Она помолчала, затем заговорила опять:
     - Сейчас она в более спокойном состоянии, чем раньше. У нее собственный дом в Эннисе, с ней живет компаньонка, очень милая женщина по имени Лотти, медсестра на пенсии. Появление внука и внучки тоже, надеюсь, растопило немного ее сердце. Хотя она не любит показывать этого.
     - Но вы все же ожидаете скандала?
     - Не ожидаю, а знаю, что его не миновать. Если бы я могла оградить вас, Шаннон, поверьте, я...
     - Не переживайте. Я могу за себя постоять.
     Внезапно Брианна улыбнулась. Она подумала в этот момент, что Шаннон - вылитая Мегги. Даже интонации похожи.
     - Тогда у меня к вам одна просьба, Шаннон. Что бы наша мать ни говорила и ни делала, пускай это не заставит вас уехать раньше времени. Мы ведь еще так мало были вместе.
     - Я собиралась пробыть у вас две или три недели. Не вижу причин, чтобы изменить свои намерения.
     - Мне приятно это слышать. А теперь... - Брианна умолкла, прислушиваясь к звуку открывающейся входной двери и раздавшимся вслед за этим голосам. - О, вот они и приехали. Мать и Лотти Салливан.
     - Хотите сначала сами с ней пого