ледующий  день
встретиться с Рейно.
     Проект декларации  передавался  из рук  в  руки,  и каждый читал  его с
глубоким вниманием. Все трудности были очевидны с первого  же  взгляда, но в
конечном счете "Декларация о союзе", казалось, встретила всеобщую поддержку.
Я заявил, что вначале  я был против этой идеи, но  в такое критическое время
мы не должны давать  повод обвинять нас  в недостатке воображения.  Для того
чтобы  Франция  не  вышла  из  войны,  безусловно, необходимо было  какое-то
драматическое  заявление.  Выдвинутое  предложение  отклонить  было  не  так
просто, и я был ободрен  тем, что оно нашло поддержку большей части военного
кабинета.
     В 3  часа  55  минут  дня нам  сообщили,  что  совет  министров Франции
соберется  в  5  часов,  чтобы решить, возможно ли дальнейшее сопротивление.
Затем Рейно  информировал генерала де Голля  по телефону, что если к 5 часам
вечера  будет  получен  положительный  ответ на  предложенное провозглашение
союза, он,  Рейно,  надеется, что  ему удастся  удержаться.  В связи  с этим
военный кабинет одобрил окончательный проект декларации об англо-французском
союзе  и уполномочил де  Голля передать его Рейно.  Об этом было  немедленно
сообщено  Рейно  по  телефону. Затем  я  направился  с текстом декларации  в
соседнюю  комнату,  где ждал  де  Голль  вместе  с  Ванситтартом,  Десмондом
Мортоном  и  Корбэном.  Генерал  прочитал  декларацию  с  видом необычайного
энтузиазма и,  как только удалось добиться связи с Бордо, начал  по телефону
передавать  этот  текст   Рейно.  Де  Голль  вместе  с  нами  надеялся,  что
торжественное  провозглашение  союза  и  братства  между  двумя  странами  и
империями даст борющемуся французскому премьер-министру средства перевести в
Африку  свое  правительство  и   все   наличные  силы,  а   также  приказать
французскому флоту отплыть в порты, которые не находятся под угрозой захвата
их немцами.
     Теперь нам  надо  обратиться к другому  концу провода. Английский посол
вручил  два  послания  в  ответ  на  просьбу  Франции  освободить ее  от  ее
обязательства  от  28  марта.  Согласно  донесению   посла,  находившийся  в
подавленном  состоянии Рейно  отнесся  к ним  неблагосклонно.  Он  сразу  же
заметил, что уход  французского  средиземноморского флота в английские порты
повлек  бы за  собой  немедленный захват Туниса  Италией, а также создал  бы
трудности  для  английского  флота.  Он  дошел до этого пункта,  когда  было
получено мое  послание, переданное  по  телефону  генералом де  Голлем. "Оно
подействовало,  --  сообщал  посол,  --  как  тонизирующее средство".  Рейно
сказал, что за такой документ он будет бороться до конца. Рейно считал, что,
будучи  вооружен  этой могущественной гарантией,  он сможет  привлечь  совет
министров  на сторону политики отступления в Африку и продолжения войны. Моя
телеграмма,  предлагавшая  послу  задержать   вручение  двух  наших  жестких
посланий  или,  во  всяком случае, приостановить их действие,  прибыла сразу
после того, как премьер-министр ушел. Поэтому за ним послали  курьера, чтобы
сообщить,  что  два  прежних  послания  следует  считать  "аннулированными".
Учитывая неопределенность того, что происходило или могло произойти в Бордо,
мои  коллеги по военному кабинету пожелали,  чтобы я отправился на крейсере;
свидание было надлежащим образом подготовлено  и  должно  было состояться на
следующий  день у побережья Бретани. Мне следовало  бы лететь. Но и  в  этом
случае было бы уже слишком поздно.
     Обстановка в кабинете Рейно в последний момент была следующая.
     Надежды,  которые  Рейно  возлагал  на  "Декларацию  о  союзе",  вскоре
рассеялись.  Редко  случалось  так,  чтобы  столь  великодушное  предложение
встречало такой  враждебный  прием. Премьер  дважды зачитал  документ совету
министров.  Сам  он  энергично  высказался в  его  пользу,  добавив,  что он
принимает  меры  к  встрече  со  мной  на  следующий  день   для  обсуждения
подробностей. Но взволнованные министры -- некоторые из них крупные деятели,
другие --  ничтожества,  -- раздираемые противоречиями,  находясь под ударом
ужасного молота поражения, колебались.
     Полю  Рейно оказалось совершенно не по силам преодолеть неблагоприятное
впечатление,   созданное    предложением    об   англо-французском    союзе.
Пораженческая  группа, возглавляемая  маршалом  Петэном,  отказывалась  даже
рассматривать это предложение.  Выдвигались  резкие  обвинения:  "Это  план,
принятый  в  последнюю  минуту",  "сюрприз",  "план установления  опеки  над
Францией или захвата ее колониальной империи".
     Помимо этого, выдвигались и другие аргументы. Вейган без  особого труда
убедил Петэна, что Англия накануне поражения. Высокопоставленные французские
военные деятели -- возможно и сам Вейган -- заявляли: "В  три  недели Англии
свернут шею, как  цыпленку". Заключать  союз  с Великобританией,  по  словам
Петэна, было бы равносильно "слиянию с трупом". Ибарнегарэ, занимавший такую
твердую  позицию  в  прежнюю   войну,  воскликнул:  "Лучше  быть  нацистской
провинцией! По крайней мере, мы знаем, что это значит".
     Нас заверяли, что  заявление Рейно о  нашем  предложении даже  не  было
поставлено  в совете  министров на  голосование. Оно провалилось само собой.
Это  было   личным   и  роковым  поражением   боровшегося  премьер-министра,
означавшим конец его влияния и авторитета в совете министров. Все дальнейшее
обсуждение  велось вокруг  вопроса о  перемирии  и  о  том, чтобы выяснить у
немцев, каковы будут их условия. Кабинет Рейно и не рассматривал требование,
чтобы  флот  был   отправлен  в  английские  порты  в  качестве  прелюдии  к
переговорам с немцами; кабинет находился теперь в состоянии полного распада.
Никакого голосования не  производилось. Примерно  в  8 часов  Рейно,  крайне
измученный  физическим  и духовным напряжением,  которому  он  подвергался в
течение стольких дней, направил президенту просьбу  об отставке, посоветовав
ему пригласить маршала Петэна.
     Маршал  Петэн тотчас  же  сформировал  правительство  с  главной  целью
добиться у Германии немедленного перемирия.  К ночи 16 июня возглавляемая им
пораженческая группа уже была  настолько тесно сколочена, что для  процедуры
образования правительства  много времени не потребовалось.  Шотан ("выяснять
условия вовсе не значит принимать их") стал заместителем председателя совета
министров. Генерал Вейган, считавший, что все  кончено, получил министерство
обороны.  Адмирал Дарлан был назначен военно-морским министром, а Бодуэн  --
министром иностранных дел.
     В нашей  телеграмме от 16  июня мы дали согласие  на выяснение  условий
перемирия  с оговоркой,  что  французский  флот будет отправлен в английские
порты. Это условие уже было официально представлено маршалу Петэну. По моему
предложению  военный  кабинет  одобрил новое  послание,  подчеркивавшее  это
условие. Но это был глас вопиющего в пустыне.
     17  июня  я также направил личное послание  маршалу Петэну  и  генералу
Вейгану,  копии  которого   должны  были  быть  представлены   нашим  послом
французскому президенту и адмиралу Дарлану:
     "Я  хочу вновь  выразить Вам свое глубокое убеждение, что прославленный
маршал Петэн и  знаменитый  генерал  Вейган,  наши соратники  в двух великих
войнах против немцев,  не нанесут ущерба своему союзнику, передав противнику
прекрасный французский флот. Такой акт  опорочил бы их имена на тысячу  лет.
Но  именно  так  вполне  может  случиться,  если   будут  потеряны  немногие
драгоценные часы, в течение которых флот можно  отправить, чтобы он оказался
в безопасности в  английских или американских портах,  увозя с собой надежду
на будущее и честь Франции".
     Для того чтобы  поддержать  эти призывы личным  обращением на месте, мы
командировали начальника военно-морского штаба, который, как он сам  считал,
был  в  хороших  личных   и  деловых   отношениях   с  адмиралом   Дарланом,
военно-морского министра  Александера и министра  по  делам колоний  Ллойда,
давно  известного  друга  Франции.  Эти  три  деятеля  всячески   стремились
установить  19  июня  контакт  с  новыми   министрами.  Они  получили  много
торжественных заверений,  что флоту никогда не будет позволено  очутиться  в
руках немцев. Но ни один французский  военный корабль  не  вышел за  пределы
досягаемости немецких сил, которые быстро приближались.
     Утром 17 июня я сообщил своим коллегам по кабинету о беседе, которую  я
вел  ночью по телефону с  генералом Спирсом 1. Спирс заявил, что,
по его  мнению, он больше не может выполнять сколько-нибудь  полезную работу
при новом правительстве в Бордо. Он выразил некоторое беспокойство по поводу
безопасности генерала де Голля. Спирс, очевидно,  был предупрежден, что  при
нынешнем  развитии  событий де Голлю  следовало бы лучше покинуть Францию. Я
охотно согласился на хороший план, разработанный для этой цели. В то же утро
17 июня де Голль появился в своем кабинете в Бордо, назначил для отвода глаз
ряд свиданий на  вторую половину  дня, а затем поехал на аэродром  со  своим
другом   Спирсом,  чтобы  его  проводить.  Они  пожали  друг  другу  руки  и
попрощались, а когда  самолет начал  двигаться,  де  Голль  вошел в кабину и
захлопнул за собой  дверцу.  Самолет взмыл в воздух, провожаемый изумленными
взглядами французских полицейских и чиновников. На этом  маленьком  самолете
де Голль увозил с собой честь Франции.
     В тот  же вечер он выступил  со своим памятным  обращением  по  радио к
французскому народу. Стоит привести следующую цитату из этого обращения:
     "Франция не  одинока.  Она  имеет за  собой обширную империю. Она может
объединиться  с  Британской  империей,  которая   господствует  на  морях  и
продолжает борьбу. Она может полностью использовать, как это  делает Англия,
огромные промышленные ресурсы Соединенных Штатов".
     Я был обеспокоен судьбой французов, желавших продолжать сражаться.
     Премьер-министр -- генералу Исмею 24 июня 1940 года
     "Представляется исключительно важным  создать теперь,  пока ловушка еще
не  захлопнулась, организацию, которая позволила бы  французским  офицерам и
солдатам, а также видным специалистам, желающим продолжать борьбу, пробиться
в  различные порты.  Необходимо  создать  своего  рода "подпольную  железную
дорогу",  как  в  старые  времена рабства,  а также  организацию типа  "Алый
курослеп" 2.
     1   Глава  английской   военной   миссии   при   французском
правительстве.
     2  "Алый   курослеп"   (Scarlet   Pimpernel)  --  серия  так
называемых исторических романов из  эпохи французской революции 1789 года. В
романах описывается деятельность  группы английских агентов,  организовавшей
побеги  эмигрантов  из Франции. Отличительным знаком  членов этой группы был
цветок алого курослепа. -- Прим. ред.

     Я  не  сомневаюсь, что  будет  непрерывный поток исполненных  решимости
людей  --  а  нам  необходимо  получить  все,  что  можно,  --  для  обороны
французских  колоний.  Военно-морское министерство  и  военно-воздушные силы
должны  сотрудничать.  Генерал  де  Голль  и  его  комитет  будут,  конечно,
оперативным органом".

        "Глава одиннадцатая"
        "АДМИРАЛ ДАРЛАН И ФРАНЦУЗСКИЙ ФЛОТ. ОРАН"
     После  падения  Франции у всех  наших  друзей и  врагов возник  вопрос:
"Капитулирует  ли  также  и  Англия?"  Поскольку  публичные заявления  имеют
какое-то  значение на фоне событий, я от имени правительства  его величества
неоднократно  заявлял о  нашей решимости  продолжать борьбу  в  одиночестве.
После Дюнкерка, 4 июня, я употребил  такое  выражение:  "Если  необходимо --
годами, если необходимо -- в одиночестве". Это было сказано не без умысла, и
на  следующий  день  французскому  послу  в  Лондоне  были  даны  инструкции
запросить, что я имел в виду. Ему ответили: "Именно то, что было сказано".
     Я мог  напомнить  палате  общин  о замечании,  сделанном мною во  время
выступления там 18 июня, на следующий день после  капитуляции Бордо. Тогда я
"указал на  те важные практические причины,  на которых  мы основывали  свою
непреклонную  решимость  продолжать  войну".  Я  имел  возможность  заверить
парламент в том, что наши специалисты -- советники из трех видов вооруженных
сил -- были убеждены, что имеются веские и основательные надежды на конечную
победу.  Я  сказал  им,  что  получил   от  премьер-министров  всех  четырех
доминионов послания, в которых они одобряли наше решение продолжать борьбу и
выражали  готовность  разделить  нашу судьбу. "Подводя этот  страшный итог и
трезво  оценивая  грозящие  нам опасности,  я вижу  серьезные  основания для
бдительности и усилий, но не вижу причин для  паники и страха. -- Я добавил:
--  На  протяжении  первых  четырех лет прошлой войны союзников преследовали
сплошные неудачи и разочарования...  Мы не раз задавали себе вопрос: "Как мы
придем  к победе?" --  и  никто не мог дать на него точный ответ до тех пор,
пока  в  конце  совершенно  неожиданно  и  внезапно  наш  страшный  враг  не
капитулировал  перед  нами, а мы так упивались победой, что в  своем безумии
отбросили прочь ее плоды.
     Как   бы  ни   сложились   дела  во  Франции,  у  данного  французского
правительства или у  других французских правительств, мы на этом острове и в
Британской империи  никогда не утратим  дружественных чувств  по отношению к
французскому  народу.  Если  окончательная победа  вознаградит  наши тяжелые
труды, французы разделят с  нами наши завоевания и свобода  будет возвращена
всем. Мы не откажемся  ни  от одного из своих справедливых требований; мы не
отступим  ни на шаг,  ни на  йоту...  Чехи, поляки,  норвежцы,  голландцы  и
бельгийцы  -- все  они  внесли  свой  вклад  в  наше  общее  дело.  Все  эти
государства будут восстановлены.
     Битва, которую генерал Вейган называл битвой  за Францию,  закончена. Я
полагаю,  что сейчас начнется битва за Англию. От  исхода этой битвы зависит
существование  христианской цивилизации. От  ее исхода зависит  жизнь  самих
англичан, так же как и  сохранение наших институтов и  нашей  империи. Очень
скоро вся  ярость и могущество  врага обрушатся на нас, но Гитлер знает, что
он должен  будет либо сокрушить нас  на этом острове, либо проиграть  войну.
Если мы  сумеем противостоять ему, вся  Европа может стать свободной и перед
всем  миром откроется  широкий путь к  залитым солнцем  вершинам. Но если мы
падем, тогда весь  мир, включая  Соединенные Штаты, включая  все то,  что мы
знали и  любили, обрушится в  бездну нового средневековья,  которое  светила
извращенной науки  сделают  еще  более мрачным и, пожалуй,  более  затяжным.
Обратимся поэтому  к  выполнению своего долга и будем держаться так,  чтобы,
если  Британской   империи  и   ее  содружеству   наций  суждено  будет  про
существовать еще тысячу лет, люди сказали: "Это был их самый славный час".
     Все эти часто цитировавшиеся слова  сбылись в час победы.  Но тогда это
были  только  слова.  Иностранцы,  которые  не  понимают,  на  что  способны
англичане  на  всем  земном  шаре, когда  их  выведут из  равновесия,  могли
предположить, что эти слова были лишь хвастливой  болтовней, ставящей  целью
создать  благоприятные  условия для мирных  переговоров. Гитлеру, совершенно
очевидно, нужно  было  закончить  войну  на Западе.  Он мог предложить самые
соблазнительные условия. Те, кто  так же, как и я,  изучал его действия,  не
считали невозможным,  что он согласится не трогать Англию, ее империю и флот
и заключить мир, который обеспечил бы ему  ту свободу действий на Востоке, о
которой Риббентроп говорил мне в 1937 году и которая была его сокровеннейшим
желанием.  Пока мы  не причинили ему  большого вреда. По  существу, мы  лишь
добавили свое поражение к его победе над Францией. Можно ли удивляться тому,
что хитрые,  расчетливые наблюдатели  во многих странах, в большинстве своем
не понимавшие проблем заморского вторжения и не знавшие боевых качеств нашей
авиации, находившиеся под  ошеломляющим влиянием германской мощи и  террора,
не  были  в  нас  уверены.  Не   всякое  правительство,  вызванное  к  жизни
демократией  или  деспотизмом,  и  не   всякая  страна,  находясь  в  полном
одиночестве  и,  казалось, всеми покинутая,  пошли бы на  ужасы вторжения  и
отвергли бы благоприятную возможность заключить мир, для оправдания которого
можно  было  привести  много  благовидных  предлогов.  Риторика  не  служила
гарантией.  Могло бы быть создано другое  правительство.  Поджигатели  войны
имели шанс и  потерпели неудачу. Америка  стояла в стороне.  Никто  не  имел
никаких обязательств  по отношению  к Советской  России. Почему бы Англии не
присоединиться к числу зрителей в Японии и в Соединенных Штатах, в Швеции  и
в Испании, которые  могли бы  наблюдать с  абстрактным  интересом или даже с
удовольствием   за  борьбой  на  взаимное  уничтожение  между  нацистской  и
коммунистической империями?  Будущим поколениям будет  трудно  поверить, что
вопросы, которые я только что изложил здесь, никогда не считались достойными
включения в повестку дня кабинета  и  что о них даже вскользь не упоминалось
на наших  самых секретных  совещаниях.  Сомнения можно было бы рассеять лишь
делами. Дела были впереди.
     Я телеграфировал Смэтсу 1:
     1 Премьер-министр Южно-Африканского Союза.

     27 июня 1940 года
     "Очевидно,   нам   придется   прежде   всего   отразить   вторжение   в
Великобританию  и   доказать  свою  способность  продолжать  усиление  нашей
военно-воздушной мощи. Доказать это можно лишь на практике. Если  Гитлеру не
удастся разбить нас здесь, он, вероятно, ринется на Восток. По существу, он,
возможно, сделает это, даже не пытаясь осуществить вторжение, чтобы включить
в дело свою армию и несколько облегчить напряжение, которое ему сулит зима.
     Я  не думаю,  чтобы зимнее  напряжение  сыграло  решающую  роль. Однако
попытка удержать под своей властью всю голодающую  Европу силами одного лишь
гестапо  и  военной оккупации, без какого-либо заманчивого лозунга,  который
мог бы привлечь массы, не может быть долговечной.
     Усиление нашей воздушной мощи, особенно  в районах,  не пострадавших от
бомбардировок,  должно  создавать для  него все  возрастающие  трудности  --
трудности,  которые,  возможно,  сыграют  решающую   роль  в  Германии,  вне
зависимости от того, каких успехов он добьется в Европе или в Азии.
     Наша большая  армия, которая создается сейчас для  обороны  метрополии,
формируется на основе наступательной доктрины, и  в 1940 и  1941 годах может
представиться  возможность  для проведения широких наступательных  десантных
операций. Пока  мы работаем над созданием  55 дивизий, но по  мере того, как
будут  увеличиваться  поставки  нам  оружия и  будут  мобилизоваться ресурсы
империи, возможно, удастся  создать  и  большее количество.  Ведь мы сейчас,
наконец, защищаем свои  рубежи.  Гитлеру  нужно оборонять огромные районы  с
голодающим населением, а мы господствуем на  морях.  Поэтому выбор  целей  в
Западной Европе широк".
     В  последние  дни  пребывания  в Бордо  адмирал Дарлан  приобрел  очень
большой вес. Мои встречи с ним были редкими и носили официальный характер. Я
уважал  его  за проделанную  им  работу  по воссозданию французского  флота,
который после десяти  лет его искусного  руководства был более боеспособным,
чем  в любой Другой период со времен Французской революции. Теперь, в Бордо,
наступил  роковой  момент  в карьере этого  честолюбивого,  своекорыстного и
способного адмирала. Его власть на флоте практически  была  абсолютной.  Ему
стоило  лишь приказать кораблям направиться  в  английские, американские или
французские колониальные порты -- некоторые из них даже тронулись в путь, --
и его приказ был бы  выполнен. Утром 17 июня, после  падения кабинета Рейно,
он заявил генералу  Жоржу, что решил отдать такой  приказ. На следующий день
Жорж  встретился с ним во  вт