ублики и  провести первую конференцию
международной организации в среду 25 апреля. На конференцию будут приглашены
только  те государства,  которые объявили войну нашему общему противнику к 1
марта или уже подписали декларацию Объединенных Наций.

     * * *
     В  этот вечер  мы все вместе обедали  со  Сталиным в Юсуповском дворце.
Речи, произносившиеся за обедом, были записаны и могут быть приведены здесь.
Между прочим, я сказал:
     "Я не прибегаю ни к преувеличению, ни  к  цветистым комплиментам, когда
говорю,  что мы считаем жизнь  маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для
наших надежд и  наших  сердец. В истории  было  много завоевателей. Но  лишь
немногие  из них  были  государственными  деятелями,  и большинство из  них,
столкнувшись  с  трудностями, которые  следовали за  их  войнами, рассеивали
плоды  своих побед. Я  искренне надеюсь, что  жизнь маршала  сохранится  для
народа  Советского Союза и поможет всем  нам приблизиться к  менее печальным
временам, чем те, которые мы пережили недавно.
     Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что
нахожусь в дружеских  и близких  отношениях с этим  великим человеком, слава
которого прошла не только по всей России, но и по всему миру".
     Сталин ответил мне лестными словами. Он сказал:
     "Я   провозглашаю   тост  за  лидера  Британской  империи,  за   самого
мужественного   из   всех   премьер-министров  мира,  сочетающего   в   себе
политический опыт и  военное  руководство,  за человека, который  в  момент,
когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не
дрогнет и  будет сражаться против  Германии одна,  даже без союзников.  Даже
если нынешние  и возможные союзники покинут ее, --  сказал он, --  она будет
продолжать сражаться. За здоровье человека, который  может родиться лишь раз
в столетие и который  мужественно поднял знамя  Великобритании. Я сказал то,
что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен".
     Затем я коснулся более серьезной темы:
     "Я должен сказать, что еще ни разу за  всю  войну, даже в самые мрачные
периоды,  я не ощущал на себе такой большой  ответственности, как  сейчас на
этой  конференции.  Теперь,  по  причинам,  на  которые  указал  маршал,  мы
понимаем,  что  достигли  вершины холма и  перед нами  простирается открытая
местность. Не  будем  преуменьшать трудности. В прошлом  народы, товарищи по
оружию, лет через пять -- десять после войны  расходились в  разные стороны.
Миллионы  тружеников двигались  таким образом по замкнутому кругу, попадая в
пропасть и затем снова поднимаясь лишь, благодаря своим собственным жертвам.
Теперь мы имеем возможность избежать ошибок  прежних поколений и  обеспечить
прочный мир. Люди жаждут мира и радости. Соединятся ли вновь семьи? Вернется
ли воин домой? Будут ли восстановлены разрушенные жилища? Увидит ли труженик
свой дом? Защита своей страны  -- доблестное дело, но перед нами еще большие
задачи.  Нам предстоит претворить в  жизнь мечту  бедняков, чтобы  они могли
жить  в  мире, охраняемые нашей  непобедимой мощью  от  агрессии  и  зла.  Я
возлагаю  свои надежды на замечательного  президента Соединенных Штатов и на
маршала  Сталина,  в  которых  мы найдем  поборников  мира и которые, разбив
наголову  противника, поведут  нас  на  борьбу  против  нищеты, беспорядков,
хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от имени Англии заявляю, что мы не
отстанем  в наших усилиях.  Мы  неослабно  будем поддерживать  ваши  усилия.
Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В противном случае океаны крови
окажутся напрасными и  поруганными.  Я провозглашаю тост за яркий, солнечный
свет победившего мира".
     Сталин ответил.  Я  никогда  не подозревал,  что он  может  быть  таким
откровенным.
     "Я говорю, -- сказал он, -- как старый человек; вот почему я говорю так
много.  Но я  хочу  выпить  за наш союз, за  то, чтобы он  не утратил своего
интимного характера,  свободного выражения  взглядов. В истории дипломатии я
не  знаю  такого тесного союза  трех  великих держав,  как  этот, в  котором
союзники  имели  бы возможность так откровенно высказывать  свои взгляды.  Я
знаю, что некоторым кругам это замечание покажется наивным.
     В союзе  союзники  не  должны обманывать друг  друга. Быть  может,  это
наивно? Опытные дипломаты могут сказать: "А почему  бы мне не обмануть моего
союзника?" Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего
союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому,
что  мы не обманываем  друг  друга;  или, быть может, потому, что  не так уж
легко обмануть друг друга? Я провозглашаю тост за прочность союза наших трех
держав. Да  будет  он  сильным и устойчивым;  да  будем мы как  можно  более
откровенны".
     И затем:
     "За  группу деятелей, которых  признают только во время войны  и о чьих
услугах быстро  забывают после войны.  Пока идет война, этих  людей  любят и
встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны
их престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной.
     Я поднимаю мой бокал за военных руководителей".
     Он не питал никаких иллюзий относительно предстоявших нам трудностей.
     "В  эти  дни  в  истории  Европы  произошли  изменения  --  радикальные
изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого союза
выиграть войну было бы невозможно. Но союз  против общего врага -- это нечто
ясное  и  понятное.  Гораздо  более сложное дело  -- поставленный  союз  для
обеспечения мира и сохранения плодов победы. То, что мы сражались вместе, --
хорошо, но это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь
завершена  работа, начатая  в  Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы
обеспечения  безопасности и укрепления мира, --  это большое достижение. Это
поворотный пункт.
     Я провозглашаю  тост за  успешное завершение Думбартон-Окса  и  за  то,
чтобы наш союз, рожденный в огне сражений,  стал прочным и  сохранился после
войны;  за  то,  чтобы  наши страны не погрязли  только  в своих собственных
делах, но помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело и что
в дни мира они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом, как и в
дни войны".

     * * *
     Когда мы сидели за обеденным столом в этой сердечной обстановке, Сталин
говорил со мной о прошлом. Некоторые его замечания записаны.
     "Финская  война,  -- сказал он, -- началась  следующим образом, финская
граница  находилась примерно в 20 километрах от Ленинграда (он часто называл
его Петербургом). Русские попросили финнов  отодвинуть ее на 30 километров в
обмен на территориальные уступки на севере.  Финны отказали. Затем несколько
русских  пограничников  подверглись  обстрелу  и были  убиты  финнами. Отряд
пограничников сообщил об этом частям Красной Армии, которые открыли огонь по
финнам.  Москву  запросили об  инструкциях.  В этих  инструкциях  содержался
приказ дать отпор. Одно последовало за  другим, и война началась. Русские не
хотели войны с Финляндией.
     Если бы англичане и  французы послали  в  1939 году в Москву  миссию из
людей, действительно  желавших соглашения с Россией, Советское правительство
не подписало бы пакта с Риббентропом.
     Риббентроп  сказал русским  в 1939  году, что англичане и американцы --
только купцы и никогда не будут воевать.
     Если  мы --  три  великие  державы -- будем теперь держаться вместе, ни
одна другая держава ничего не сможет нам сделать".

        "Глава третья"
        "РОССИЯ И ПОЛЬША: СОВЕТСКИЕ ОБЕЩАНИЯ"
     Польский  вопрос  обсуждался не менее чем на семи или восьми  пленарных
заседаниях     Ялтинской    конференции.    Находившееся    под    советским
покровительством   люблинское   правительство   Польши   -или   "варшавское"
правительство,  как  предпочитали его  называть русские,  -- резко враждебно
относилось  к  лондонскому  польскому   правительству.   Со  времени  нашего
октябрьского  совещания  в  Москве  отношения  между ними  не  улучшились, а
ухудшились.
     Обсуждавшиеся вопросы можно суммировать следующим образом:
     Как сформировать единое временное правительство для Польши.
     Как и когда провести свободные выборы.
     Как  решить   вопрос  о  границах
Польши     на      Востоке     и
на Западе.
     Как обеспечить безопасность тылов и коммуникаций наступавших  советских
армий.

     * * *
     Когда мы  собрались на заседание 6  февраля, президент Рузвельт  открыл
дискуссию  заявлением,  что, будучи  представителем  Америки,  он  знаком  с
польским  вопросом  издалека.  В  Соединенных Штатах  живут  пять или  шесть
миллионов поляков, главным образом уже второго поколения,  и  большинство из
них  в  целом  поддерживает  линию  Керзона.  Они  знают,  что  им  придется
отказаться  от  Восточной  Польши.  Они  хотели  бы присоединения  к  Польше
Восточной  Пруссии  и   части  Германии  или,  во  всяком  случае,  какой-то
компенсации. Как  президент уже говорил  в  Тегеране,  его положение было бы
облегчено,  если  бы  Советское правительство пошло  на  некоторые  уступки,
передав  Польше, например, Львов  и  некоторые из нефтеносных районов, чтобы
возместить  потерю  Кенигсберга.  Однако  важнее всего  вопрос о  постоянном
правительстве для Польши. Общественное мнение в США в общем выступает против
признания  люблинского  правительства,  потому  что  оно  представляет  лишь
небольшую часть Польши и польского народа. Выдвигается требование о создании
правительства  национального  единства,  возможно,  из  представителей  пяти
основных политических партий. Президент поэтому выразил  надежду на создание
в  Польше представительного  правительства,  которое  получило бы  поддержку
значительного большинства поляков, даже если  бы оно  носило лишь  временный
характер.   Существует   много   путей   к   его  созданию,  как,  например,
сформирование небольшого президентского совета, который принял бы  временную
власть, а затем создал бы более постоянный орган.
     Затем  я  сказал, что мой  долг -- изложить  позицию  правительства его
величества.  Я неоднократно  заявлял  в  парламенте  и  в  других  публичных
выступлениях о своей решимости поддержать притязания СССР на линию Керзона в
толковании  Советского  правительства. Это означало  присоединение  Львова к
СССР. Я всегда считал, что это требование России основывается не на  силе, а
на  праве,  если  учесть страдания,  перенесенные  Россией при  защите своей
территории  от  немцев,  и   ее  великие  подвиги  при   изгнании  немцев  и
освобождении  Польши.  Однако  если  бы  она  сделала  великодушный  жест  в
отношении гораздо  более слабой державы и пошла на некоторые территориальные
уступки  вроде  предложенных президентом, то  мы  были  бы  восхищены  шагом
Советского Союза и приветствовали бы его.
     Однако создание  сильной, свободной  и  независимой Польши  --  гораздо
более важный вопрос, чем  те или иные территориальные  границы. Я  хотел бы,
чтобы поляки могли быть свободными  и жить  так,  как им  нравится. Я всегда
слышал  от маршала Сталина самые твердые заявления о поддержке  этой цели, и
именно  потому,  что я доверяю  его  заявлениям  относительно  суверенитета,
независимости и  свободы  Польши, я  считаю вопрос о  границе менее  важным.
Вопрос о свободе Польши дорог всем англичанам и всему Содружеству наций.
     В настоящее время имеются  два правительства Польши,  по поводу которых
мы  расходимся во мнениях. Я не видел никого из членов нынешнего лондонского
правительства  Польши.  Мы признали их, но  не поддерживаем  с  ними близких
отношений. С  другой стороны,  Миколайчик, Ромер  и  Грабский  -- разумные и
честные люди. С ними мы сохранили неофициальные, но дружественные отношения.
Три великие державы подверглись бы критике, если  бы они допустили видимость
раскола  из-за этих правительств-соперников в момент, когда  нужно выполнять
такие великие  задачи  и когда у трех держав есть  такие  общие  надежды. Не
могли бы мы создать правительственный  орган для Польши в ожидании полных  и
свободных  выборов  -- правительство,  которое  мы  все  могли  бы признать?
Подобное правительство  могло бы подготовить свободное голосование польского
народа  по вопросу о будущей конституции и  управлении.  В  таком  случае мы
сделали бы  великий шаг  вперед  на  пути  к  будущему  миру  и  процветанию
Центральной Европы.

     * * *
     После краткого перерыва выступил Сталин. Он  сказал,  что  ему  понятна
точка зрения  английского правительства: для Англии Польша -- вопрос  чести.
Однако для  России это вопрос как  чести,  так и  безопасности.  Это  вопрос
чести, потому  что  у  русских было много конфликтов с  поляками и Советское
правительство  хочет  устранить причины подобных  столкновений 1.
Это  вопрос безопасности не только потому, что Польша граничит с Россией, но
и  потому,  что на протяжении всей  истории Польша служила  коридором, через
который проходили враги  России для  нападения  на нее. За  последние 30 лет
немцы дважды прошли через  Польшу. Они прошли потому, что Польша была слаба.
Россия хочет видеть Польшу  сильной и могущественной, с тем  чтобы  она сама
своими силами могла  запереть этот коридор. Россия не могла  бы держать  его
закрытым извне. Коридор может быть  закрыт  только изнутри, самой Польшей, и
именно  поэтому Польша  должна быть  свободной,  независимой и  сильной. Это
вопрос  жизни и смерти для Советского государства.  Его политика значительно
отличается от  политики  царского  правительства. Цари стремились подавить и
ассимилировать Польшу. Советская  Россия  положила  начало политике  дружбы,
причем дружбы  с независимой Польшей. Это  главная основа советской позиции,
то есть стремление видеть Польшу независимой, свободной и сильной.
     1 Советско-польские отношения в годы  войны прошли сложный и
противоречивый  путь  развития.  Вскоре  после  начала Великой Отечественной
войны,   30  июля  1941   г.,   было   подписано  соглашение,  по   которому
восстанавливались дипломатические отношения (прерванные  в сентябре 1939  г.
),  предусматривалось оказание друг  другу  всемерной помощи и  формирование
польских соединений на советской территории.
     Однако сформированная в СССР польская  армия генерала Андерса  (73 тыс.
человек) по  требованию эмигрантского  польского  правительства  в Лондоне в
1942 г. была  выведена  в  Иран.  В  дальнейшем  польские  части действовали
совместно с англоамериканскими войсками.
     В  апреле  1943  г., после опубликования  в мировой печати сообщения об
известных  событиях  в  Катыни, дипломатические  отношения  СССР с  польским
правительством в Лондоне были прерваны. Однако  СССР  продолжал выступать за
создание сильной и независимой Польши.  В начале 1943  г. проживающие в СССР
поляки создали  Союз  польских  патриотов  (СПП), началось  формирование  на
советской  территории  польских воинских  частей, которые  к весне  1944  г.
составили 1-ю Польскую армию.
     В июле  1944 г.,  после  освобождения  Советской  Армией первых районов
Польши, там  организовались  органы народной  власти  в  виде  Крайовой Рады
Народовой (КНР)  и Польского  комитета национального  освобождения (ПКНО), в
которых решающую роль играли  коммунисты. 31 декабря  1944  г. на  базе ПКНО
было  образовано временное польское  правительство.  На Крымской конференции
СССР выступил  в защиту национальных интересов Польши. 21 апреля  1945 г.  в
Москве был  заключен советско-польский  договор о  дружбе, взаимной помощи и
сотрудничестве  обеих  стран. На  Берлинской  конференции глав трех  великих
держав временное правительство Польши было  признано Англией  и США  и  были
определены западные  границы  Польши.  16  августа  1945  г.  СССР и  Польша
подписали договор о советско-польской границе.

     Затем Сталин остановился на  некоторых вопросах, поднятых  Рузвельтом и
мною. Президент,  сказал он, предложил некоторое изменение линии  Керзона  и
передачу  Польше Львова и, возможно, некоторых других районов, а я  заметил,
что это было  бы великодушным жестом.  Однако, заявил  Сталин, линия Керзона
была  изобретена  не  русскими.  Она  была  намечена  Керзоном,  Клемансо  и
представителями Соединенных Штатов на конференции 1919 года, куда Россия  не
была  приглашена. Линия Керзона  была  принята против воли  России на основе
этнографических данных.  Ленин  с ней не  соглашался. Он  не хотел  передачи
Польше города Белостока и прилегающей к нему области. Русские  уже отступили
от  этой позиции Ленина,  а  теперь кое-кто  хочет, чтобы Россия взяла  себе
меньше, чем  соглашались  ей дать  Керзон и  Клемансо. Это было бы постыдно.
Приехав в  Москву,  украинцы  сказали  бы, что  Сталин и  Молотов  --  менее
надежные защитники России,  чем  Керзон или Клемансо.  Лучше продлить  войну
немного дольше,  хотя  это  и  будет стоить России много крови,  с тем чтобы
можно было компенсировать Польшу за счет Германии. Когда Миколайчик приезжал
в Россию  в октябре, он спрашивал, какую  границу  Польши на западе признает
Россия.  Он  был  очень рад, узнав, что,  по мнению России, западная граница
Польши должна быть отодвинута  до Нейсе. Есть  две реки под таким названием,
сказал Сталин, одна  близ Бреславля, а другая -- дальше на запад.  Он имел в
виду  Западную   Нейсе  и  просил   участников  конференции  поддержать  его
предложение.

     * * *
     Сталин затем указал,  что мы не  сможем создать польское правительство,
если  на это не  согласятся  сами поляки. Миколайчик и Грабский приезжали  в
Москву  во время  моего  пребывания там. Они  встретились с  представителями
люблинского правительства.  Между  ними  была  достигнута некоторая  степень
согласия, и Миколайчик  уехал в  Лондон,  полагая, что  он  вернется. Вместо
этого его коллеги просто  сместили  его только потому,  что  он выступал  за
соглашение с  люблинским правительством.  Польское правительство  в  Лондоне
враждебно  относится к самой идее люблинского правительства  и называет  его
сборищем бандитов  и преступников. Люблинское правительство платит им той же
монетой, и теперь трудно что-либо сделать в этом вопросе.
     Люблинское,  или  варшавское,  правительство,  как  его теперь  следует
называть, не  желает иметь  ничего  общего с лондонским правительством.  Его
представители  сообщили  Сталину,  что  они готовы  сотрудничать с генералом
Желиговским  и  с  Грабским,  но  что  они  не  хотят  слышать о  назначении
Миколайчика премьер-министром.  "Поговорите с  ними, если  хотите, -- сказал
Сталин. -- Я могу устроить вам встречу с ними здесь или в  Москве, но они не
менее  демократичны,  чем де Голль, они  могут поддерживать  мир в  Польше и
положить конец гражданской войне и нападениям на  Красную Армию". Лондонское
правительство на это неспособно. Его агенты  убили 212  русских солдат;  они
связаны  с польским  подпольным  движением  Сопротивления, и  они устраивали
нападения   на   склады,   чтобы   захватить  оружие.  Их   радиостанции  не
зарегистрированы и работают без разрешения. Агенты люблинского правительства
оказывали помощь, а агенты лондонского  правительства причинили  много  зла.
Для Красной  Армии  жизненно важно  иметь  безопасный тыл,  и,  как  человек
военный,  Сталин  поддержит   только  такое  правительство  которое   сможет
гарантировать эту безопасность.

     * * *
     Было уже поздно, и президент предложил прервать заседание до следующего
дня.  Но я счел разумным  заявить, что  Соединенное Королевство и  Советское
правительство  пользуются  различными  источниками  информации  в  Польше  и
получили  разноречивые  сообщения  о  том,  что  там  произошло.   По  нашим
сведениям,  сказал  я,  не  больше  трети  польского  народа  поддержало  бы
люблинское  правительство, если  бы  поляки  могли  свободно  высказать свое
мнение. Такая оценка, конечно, основана на наилучшей информации,