четыре  эсминца.  Хотя  многие  из  их
поврежденных кораблей можно было, подобно нашим, отремонтировать, германский
военно-морской флот уже не был фактором в решении важнейшей задачи -- задачи
вторжения в Англию.

        "Глава семнадцатая"
        "ПАДЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА"
     Многочисленные  разочарования  и  бедствия,  постигшие   нас  за  время
непродолжительной кампании  в  Норвегии,  вызвали сильное  смятение в  самой
Англии,  и  страсти  бушевали даже  в сердцах тех,  кто в  предвоенные  годы
отличался крайней апатией и  слепотой. Оппозиция требовала  прений о военном
положении,  и они были  назначены  на 7  мая.  Палата  общин была  заполнена
депутатами,  находившимися  в   состоянии  крайнего  раздражения  и  уныния.
Вступительное заявление  Чемберлена  не  смогло сдержать  враждебности.  Его
насмешливо  прерывали и напоминали о его речи  5  апреля, когда в совершенно
иной  связи  он   неосторожно  сказал:  "Гитлер   упустил  возможность".  Он
охарактеризовал  мое  новое положение и мои взаимоотношения  с  начальниками
штабов. Отвечая Герберту  Моррисону, он разъяснил, что я не располагал этими
полномочиями  в период норвежских  операций. Один оратор за другим  с  обеих
сторон палаты  с  небывалым  ожесточением  и  горячностью  под аплодисменты,
раздававшиеся отовсюду,  нападали на правительство  и в  особенности  на его
главу.
     На  второй  день, 8  мая,  прения  продолжались,  несмотря  на  решение
прекратить  их, и приняли характер выражения недоверия. Герберт Моррисон  от
имени  оппозиции  потребовал  голосования.  Премьер-министр снова  поднялся,
принял вызов и весьма неубедительно призвал  своих друзей поддержать его. Он
имел право на это, так как эти друзья поддерживали его действия, равно как и
бездействие, а  следовательно, разделяли ответственность с ним в предвоенные
годы.  Но сейчас  они  сидели  смущенные  и  молчаливые, и некоторые из  них
примкнули  к   враждебной  демонстрации.  Этот  день  был  днем   последнего
решительного выступления Ллойд  Джорджа в палате общин. В речи, длившейся не
более двадцати минут, он нанес  сокрушительный удар  главе правительства. Он
пытался  выгородить  меня:  "Я  не думаю,  чтобы военно-морской министр  был
целиком и  полностью  виновен во всем происшедшем в Норвегии".  Я немедленно
возразил:   "Я   беру  на  себя  полную  ответственность  за  все   действия
военно-морского министерства и всецело готов разделить  бремя".  Предупредив
меня,  что  не  следует  позволять,  чтобы  меня  превращали в  своего  рода
бомбоубежище для  защиты моих коллег от осколков, Ллойд  Джордж ополчился на
Чемберлена: "Дело  не в том,  кто друзья премьер-министра. Дело  значительно
серьезнее". Он призывал  к жертвам. Страна готова на  любые жертвы, пока она
имеет руководство, пока  правительство  ясно показывает,  какова его цель, и
пока страна уверена в том, что те, кто руководят ею, делают все необходимое,
не  щадя сил.  "Я торжественно заявляю,  -- сказал  он  в заключение, -- что
премьер-министр  должен подать пример самопожертвования, ибо ничто другое не
будет  больше способствовать  победе  в  этой  войне, как  его  уход с поста
премьер-министра".
     Как министры, мы все были единодушны. Военный министр и министр авиации
уже выступали.  Я  добровольно вызвался выступить  в заключение прений,  что
было лишь моим долгом не только  из лояльности к  руководителю, под  началом
которого я  служил,  но также ввиду той исключительно важной роли, которую я
сыграл в  использовании  наших недостаточных сил во время отчаянной  попытки
прийти  на  помощь  Норвегии.  Я  сделал  все,  чтобы вернуть  правительству
контроль над палатой, несмотря на непрерывные реплики, раздававшиеся главным
образом со скамей лейбористской  оппозиции.  Я сделал это с  легким сердцем,
помня об их ошибочном и опасном пацифизме в былые  годы и о том, как лишь за
четыре  месяца  до  начала  войны  они сплоченно голосовали  против воинской
повинности. Я считал, что я  и немногие поддержавшие  меня друзья, но отнюдь
не лейбористы, имели право на Такую критику. Когда они обрушились на меня, я
парировал их  удар и бросил  им вызов. Порой поднимался такой  шум, что моих
слов  даже  не  было слышно.  И все  же все  время  было ясно,  что  их гнев
направлен  не против  меня, а  против  премьер-министра, которого я  защищал
всеми силами, не  считаясь  ни с какими  другими соображениями. В  11 часов,
когда  я  сел   на   место,  палата  проголосовала.  Правительство  получило
большинство  в  81  голос, но более  50 консерваторов  голосовали  вместе  с
лейбористской и либеральной оппозициями. И можно было не сомневаться, что по
существу,   если   не  формально,  и   прения,  и  голосование  были   яркой
демонстрацией отсутствия доверия к Чемберлену и его ' правительству.
     По окончании прений он попросил меня зайти к нему, и я тотчас же понял,
что он очень серьезно воспринял отношение палаты к нему. Он  считал, что так
продолжаться не может. Должно быть создано национальное правительство. Одной
партии   не  под  силу  нести  бремя.  Кто-то  должен   сформировать   такое
правительство,  в котором были бы представлены  все партии, ибо в  противном
случае  мы  не  справимся  с   нашими   задачами.  Взволнованный  враждебным
характером  прений  и будучи уверен в правильности моих действий в прошлом в
поставленных на карту вопросах,  я твердо решил продолжать борьбу. "Это были
трудные прения, но вы  получили значительное большинство. Не  принимайте это
близко к сердцу. В отношении Норвегии у нас больше оправданий, чем это можно
было  сообщить  палате. Укрепляйте  ваше  правительство представителями всех
партий, и будем действовать дальше, пока наше  большинство  не покинет нас".
Так  я говорил. Но это не убедило и не  утешило  Чемберлена, и я покинул его
около полуночи,  уверенный, что  он  будет упорствовать  в  своей  решимости
принести себя  в  жертву,  если нет  другого  пути, но  не  станет  пытаться
продолжать войну при наличии однопартийного правительства.
     Я не помню  точно, как  развивались события утром  9  мая, но произошло
следующее.   Министр   авиации   сэр  Кингсли  Вуд   был  очень   близок   с
премьер-министром, как коллега и друг. Они долго работали вместе и полностью
доверяли друг другу. От него я узнал, что Чемберлен решился на сформирование
национального  правительства  и,  если он не  сможет сам возглавить его,  он
уступит  свой  пост любому,  пользующемуся его  доверием  и  способному  это
сделать. Итак, днем  я  уже  знал,  что,  возможно мне предложат  возглавить
правительство. Эта  перспектива  не  взволновала и  не  встревожила меня.  Я
считал  это во многих  отношениях наилучшим вариантом. Я предоставил события
своему  течению.  Во  второй  половине дня  премьер-министр вызвал  меня  на
Даунинг-стрит,  где  я  застал  лорда Галифакса. После того как  мы обсудили
общее положение, нам сказали, что Эттли  и Гринвуд прибудут  через несколько
минут на консультацию.
     Когда  они пришли, мы, трое  министров,  сели по одну  сторону стола, а
лидеры оппозиции -- по другую. Чемберлен заявил, что настоятельно необходимо
сформировать  национальное правительство,  и хотел бы  знать, согласится  ли
лейбористская партия  стать  под  руководство  Чемберлена.  В  это  время  в
Борнемуте  проходила  конференция лейбористской партии.  Беседа шла  в самом
вежливом  тоне,  но было ясно,  что  лейбористские  лидеры не  дадут никаких
обязательств,  не  проконсультировавшись  со  своими, и  они  недвусмысленно
намекнули, что, по  их  мнению, ответ будет неблагоприятным. Затем они ушли.
Был яркий, солнечный день, и мы с лордом Галифаксом посидели некоторое время
на  скамейке в  саду дома номер 10, не говоря ни о чем определенном. Затем я
вернулся  в  военно-морское министерство, где был  очень занят  весь вечер и
большую часть ночи.
     Наступило  утро  10 мая, а вместе с ним  пришли важнейшие известия.  Из
военного   министерства,   военно-морского   министерства   и   министерства
иностранных дел сыпались  пачки телеграмм.  Немцы нанесли давно  ожидавшийся
удар.  Голландия и  Бельгия  подверглись  вторжению.  Противник  пересек  их
границы во многих местах. Началось вторжение германской армии во Францию.
     Примерно в 10 часов утра меня навестил сэр Кингсли Вуд, прибывший прямо
от  премьер-министра.  Он  сказал  мне,  что Чемберлен склонен  считать, что
настигшая  нас  великая  битва  заставляет его оставаться  на  своем  посту.
Кингсли Вуд сказал ему, напротив, что  новый  кризис усиливает необходимость
сформирования  национального  правительства, ибо  только оно  одно  могло бы
противостоять кризису. Чемберлен, добавил он, согласился с этим. В  11 часов
премьер-министр  снова вызвал меня  на  Даунинг-стрит. Там я  опять встретил
лорда Галифакса. Мы сели за стол напротив Чемберлена. Он сказал нам, что, по
его мнению, он не в силах  сформировать национальное  правительство.  Ответ,
который он получил от лейбористских  лидеров, не оставил  у него сомнений на
этот счет.  Поэтому встал вопрос, кого он  должен рекомендовать королю после
того, как будет принята его отставка. Он  держался хладнокровно, невозмутимо
и как бы вполне отрешившись от личной стороны дела.
     За годы  моей  общественной деятельности у  меня бывало  немало  важных
свиданий, но это  было, несомненно, самым  важным. Обычно я много говорю, но
на этот раз я молчал. Чемберлен явно имел в виду бурную сцену, разыгравшуюся
в  палате  общин за  два  дня  до этого,  когда я, кажется, вступил в  столь
горячий спор с лейбористской партией. Хотя я  сделал это, чтобы поддержать и
защитить его, он, тем не менее,  понимал, что это может помешать лейбористам
поддержать  меня при  данных условиях. Я не  помню точно его слов, но именно
таков  был  их  смысл.  Его  биограф Фейлинг  определенно  заявляет, что  он
предпочитал  лорда  Галифакса.  Поскольку я продолжал  молчать,  последовала
длительная  пауза.  Она,  несомненно,  показалась  мне  более   долгой,  чем
двухминутное  молчание во время  празднования дня перемирия. Затем заговорил
Галифакс. Он сказал, что, по его мнению, положение  пэра и  не  члена палаты
общин затруднит ему выполнение обязанностей  премьер-министра в такой войне,
как  эта.  Он нес бы ответственность  за  все,  но  не  имел  бы возможности
руководить парламентом, от доверия которого зависит каждое правительство. Он
говорил в таком духе  несколько минут, и к концу стало ясно, что этот жребий
выпадет  и уже  фактически выпал -- мне. Тут  я впервые заговорил. Я сказал,
что не  буду вступать в переговоры ни с  одной из оппозиционных партий, пока
король  не поручит  мне  сформировать  правительство. На этом  важная беседа
закончилась, и мы  вновь  обрели обычные  и простые  манеры  близких  людей,
которые много лет проработали вместе и чья жизнь  на служебном поприще и вне
его отмечена  дружелюбием, присущим английской политике. Затем я  вернулся в
военно-морское министерство,  где,  как вполне можно себе представить,  меня
ждало много дел.
     В  моем  кабинете  находились  голландские  министры.   Осунувшиеся   и
измученные,  с  выражением  ужаса  в  глазах, они  только  что прилетели  из
Амстердама.  Их  страна  подверглась  нападению без малейшего  предлога  или
предостережения.  Лавина  огня  и  стали  ринулась  через границы, и,  когда
вспыхнуло  сопротивление  и  голландские  пограничники  открыли  огонь,  был
произведен  сокрушительный  авиационный  налет.  Вся  страна  была  охвачена
страшным смятением. Был  пущен в ход давно подготовленный план обороны; были
открыты плотины, и вода хлынула по всем направлениям. Но немцы уже пересекли
внешние линии  и устремились через дамбу Зюйдерзее. Не можем  ли мы что-либо
сделать,  чтобы  помешать  этому?  К  счастью,  неподалеку  находилась  наша
флотилия, получившая  немедленный  приказ  открыть огонь по дамбе и  нанести
возможно больший урон наступавшим захватчикам. Королева все еще находилась в
Голландии, но вряд ли она могла оставаться там долго.
     В результате этих переговоров военно-морское министерство отдало  много
приказов всем нашим кораблям,  находившимся по соседству, и были установлены
тесные  отношения с голландским королевским военно-морским флотом. Даже имея
перед  глазами  пример  недавно  захваченных Норвегии  и  Дании, голландские
министры,  казалось,  не  в  состоянии  были понять, каким  образом  великая
германская нация, которая еще за день до этого не говорила  ни о чем,  кроме
дружбы,  и  была  обязана  в  силу  договора уважать нейтралитет  Голландии,
который  так  строго соблюдался, внезапно  совершила это ужасное  и зверское
нападение.  В этих разговорах и других  делах прошли  час или два. Множество
телеграмм  поступало  со  всех  границ,  затронутых  продвижением германских
армий.  Казалось,  что  осуществление  современного варианта  старого  плана
Шлиффена, расширенного за счет включения голландской операции, было в полном
разгаре. В 1914 году  правый фланг  германского вторжения ударил по Бельгии,
но  остановился неподалеку от Голландии. Тогда  было хорошо  известно,  что,
если бы эта война была оттянута на три-четыре года, была  бы создана немцами
еще одна группа армий и приспособлены железнодорожные станции и коммуникации
для движения через Голландию. Теперь же это знаменитое движение началось при
наличии всех упомянутых условий и всех атрибутов  внезапного, предательского
наступления.  Но  впереди  были  другие события.  Решающий  удар  противника
мыслился не в форме обходных движений  с фланга, а в форме прорыва  главного
фронта.
     Этого не  предвидел  никто  из  нас и никто  из  французов,  занимавших
ответственные командные  посты. В  начале  года в  опубликованном интервью я
предостерегал  эти нейтральные страны о  судьбе, которая  грозила постигнуть
их,  о  чем  свидетельствовало  расположение войск  и строительство шоссе  и
железных дорог, а также захваченные германские планы. Мои слова вызвали лишь
недовольство.
     На фоне этой колоссальной сокрушительной битвы поблекли  и отступили на
задний план спокойные  беседы,  которые  мы вели на Даунинг-стрит.  Однако я
вспоминаю,  как мне  сказали, что  Чемберлен  пошел или  собирается пойти  к
королю,  и этого,  естественно,  следовало  ожидать.  Затем меня  вызвали во
дворец к 6 часам. От военно-морского министерства до дворца всего две минуты
езды.  Хотя, как  я  и  предполагал,  вечерние газеты  были  полны ужасающих
известий с континента, о правительственном кризисе не упоминалось. Народ еще
не успел осознать,  что происходит за границей и в нашей стране, а поэтому у
дворцовых ворот еще не было толпы.
     Меня немедленно  провели к королю. Его величество  принял  меня  весьма
любезно и пригласил сесть. Несколько мгновений он смотрел  на меня испытующе
и лукаво,  а затем сказал: "Полагаю, вам  не  известно, зачем  я  послал  за
вами?" Применяясь к  его  тону, я  ответил:  "Сир,  я  просто ума не приложу
зачем".   Он   засмеялся  и  сказал:  "Я  хочу  просить   вас   сформировать
правительство". Я ответил, что, конечно, сделаю это.
     Король  не  поставил  никаких  условий  относительно  того,  должно  ли
правительство  быть  национальным  по  своему  характеру,  и  я  понял,  что
официально  никак  не связан в этом  вопросе. Но ввиду всего  происшедшего и
событий,  приведших   к  отставке  Чемберлена,  положение   явно   требовало
сформирования национального правительства. Если  окажется невозможным прийти
к соглашению с оппозиционными партиями, конституционно не было препятствий к
созданию возможно более сильного правительства из всех, кто готов поддержать
страну в час опасности при условии, что такое правительство сможет завоевать
большинство  в  палате  общин.  Я сказал  королю, что  немедленно  пошлю  за
лидерами лейбористской и либеральной партий, что предполагаю создать военный
кабинет  из пяти или шести министров и надеюсь сообщить ему до полуночи,  по
крайней мере, пять имен. На этом моя  аудиенция закончилась, и я возвратился
в военно-морское министерство.
     Между семью и восьмью часами меня  посетил по  моей просьбе  Эттли.  Он
привел  с  собой  Гринвуда.  Я  сказал  ему,  что мне  поручено сформировать
правительство,  и  спросил,  присоединится  ли   лейбористская  партия.  Они
ответили  утвердительно.  Я  предложил  им несколько больше  трети мест, два
места из пяти или, быть может, из  шести в военном кабинете и попросил Эттли
представить  мне список, чтобы мы  могли немедленно  обсудить  распределение
конкретных постов. Я упомянул  о Бевине, Александере, Моррисоне и  Дальтоне,
как о людях, чьи услуги требовались незамедлительно  на  высоких постах.  Я,
конечно,  с  давних пор знал  Эттли и Гринвуда  по палате  общин.  В течение
одиннадцати лет  до войны, занимая более или  менее независимую  позицию,  я
гораздо чаще приходил  в  столкновение  с  консервативными  и  национальными
правительствами, чем с  лейбористской и либеральной оппозициями.  Мы приятно
побеседовали некоторое  время, и  они ушли, чтобы  связаться по  телефону со
своими  друзьями  и сторонниками в  Борнемуте, с  которыми они,  несомненно,
поддерживали тесный контакт в предшествующие ,48 часов.
     Я  предложил  Чемберлену  возглавить  палату  общин  в  роли  лорда  --
председателя совета.  Он ответил  по телефону, что принимает  предложение, и
сообщил, что  в тот же вечер, в  9  часов, выступит по радио с  заявлением о
своей отставке и с призывом поддержать  его преемника и  помочь ему. Все это
он сказал в самых великодушных выражениях. Я попросил лорда  Галифакса стать
членом  военного кабинета, сохраняя  одновременно пост министра  иностранных
дел. Примерно в 10 часов я послал  королю  список  пяти фамилий, как обещал.
Было крайне  необходимо назначить трех военных министров. Я уже  решил, кого
назначить.  Иден  должен  бы  получить  военное министерство; Александер  --
военно-морское министерство и лидер  либеральной партии Арчибальд Синклер --
министерство авиации. В  то же время я брал себе портфель  министра обороны,
не пытаясь, однако, определить масштабы его полномочий.
     Таким образом, вечером 10 мая в начале этой  колоссальной  битвы  я был
облечен величайшей властью  в государстве, которым я с тех пор и управлял во
все большей мере  в течение пяти лет и трех месяцев, пока шла мировая война.
В  конце  войны,  когда  все  наши враги  безоговорочно  капитулировали  или
собирались это  сделать, я был немедленно отстранен английскими избирателями
от всякого дальнейшего ведения их дел.
     В  эти  последние, насыщенные  событиями дни политического  кризиса мой
пульс бился все так же ровно. Я  воспринимал все  события такими, какими они
были. Но я не  могу скрыть от читателя этого правдивого рассказа, что, когда
я  около  трех  часов  утра  улегся в постель,  я  испытал чувство  большого
облегчения. Наконец-то я получил право отдавать указания по всем вопросам. Я
чувствовал себя  избранником судьбы,  и  мне казалось, что  вся моя  прошлая
жизнь была лишь  подготовкой к этому часу и  к этому  испытанию. Одиннадцать
лет  политической жизни, когда я был  не у  дел,  избавили меня от  обычного
партийного  антагонизма. Мои предостережения  на протяжении последних  шести
лет были столь многочисленны, столь подробны и так ужасно подтвердились, что
теперь  никто  не  мог  возразить  мне.  Меня  нельзя  было  упрекнуть ни  в
развязывании  войны,  ни  в нежелании подготовить все необходимое на  случай
войны.  Я считал,  что  знаю  очень много обо  всем,  и был  уверен,  что не
провалюсь.  Поэтому,  с  нетерпением  ожидая  утра,  я, тем  не менее,  спал
спокойным,   глубоким  сном   и   не  нуждался  в   ободряющих  сновидениях.
Действительность лучше сновидений.

        "Том 2"
        "Их самый славныйчас"

        "ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА"
     В период, охватываемый  настоящим  томом, на мне  лежало  тяжкое  бремя
ответственности.  Я