лась  всего несколько
недель,  а война  1870 года велась таким образом, что фактически закончилась
через один-два месяца. В  1914  году  планы были составлены с точно такой же
целью,  которая чуть-чуть не была достигнута. И она была бы достигнута, если
бы не  Россия. Однако, как только немцам не удалось одержать быстрой победы,
их  игра была  проиграна. Можете быть уверены, что великие военные мыслители
Германии давно обсуждают вопрос о  том, в чем была ошибка  в 1914 году, чего
не  хватало Германии, как  можно восполнить пробелы и исправить промахи  или
избежать их в следующей войне".
     В  ответ  выступил премьер-министр, который  впервые  познакомил нас со
своим отношением к советскому предложению. Он принял его, бесспорно, холодно
и фактически с пренебрежением.
     "Если  нам  удастся  разработать метод,  с помощью которого  мы  сможем
заручиться сотрудничеством и помощью Советского Союза в деле создания такого
фронта мира, мы будем это приветствовать,  мы  хотим этого,  мы  считаем это
ценным. Утверждение, будто мы презираем помощь  Советского Союза, ни  на чем
не основано. Независимо от ничем не подтвержденных оценок точных  достоинств
русских  вооруженных сил или наилучшего их использования нет  таких глупцов,
которые  считали  бы,  что эта огромная страна с  ее громадным  населением и
колоссальными  ресурсами была бы незначительным фактором в такой ситуации, с
которой нам сейчас приходится иметь Дело".
     Это  заявление, по-видимому, указывало  на то же непонимание масштабов,
какое  мы  видели  в  резком отказе, встретившем  предложение  Рузвельта год
назад.
     Затем выступил я:
     "Я никак не могу понять, каковы возражения против заключения соглашения
с  Россией,  которого  сам премьер-министр  как  будто  желает,  против  его
заключения  в  широкой  и  простой  форме,  предложенной  русским  Советским
правительством?
     Предложения,  выдвинутые русским  правительством,  несомненно,  имеют в
виду тройственный союз между Англией, Францией и Россией. Такой союз мог  бы
распространить  свои преимущества  на другие страны, если они  их пожелают и
выразят свое такое желание. Единственная цель союза -- оказать сопротивление
дальнейшим актам  агрессии  и защитить жертвы  агрессии.  Я не вижу  в  этом
чего-либо  предосудительного.  Что  плохого  в   этом  простом  предложении?
Говорят: "Можно ли доверять русскому Советскому правительству?" Думаю, что в
Москве говорят:  "Можем  ли  мы  доверять Чемберлену?" Мы  можем сказать,  я
надеюсь, что  на оба эти вопроса следует ответить  утвердительно. Я искренне
надеюсь на это...
     Если  вы  готовы  стать  союзниками  России  во время войны,  во  время
величайшего испытания,  великого  случая проявить себя  для  всех,  если  вы
готовы объединиться с Россией в  защите Польши, которую вы гарантировали,  а
также  в защите Румынии,  то  почему вы не  хотите  стать  союзниками России
сейчас, когда этим самым  вы, может быть, предотвратите войну? Мне непонятны
все эти тонкости дипломатии и проволочки. Если случится самое худшее, вы все
равно окажетесь  вместе с  ними  в самом  горниле  событий  и  вам  придется
выпутываться  вместе  с ними  по  мере возможности.  Если  же  трудности  не
возникнут, вам будет обеспечена безопасность на предварительном этапе...
     Ясно, что  Россия  не  пойдет на заключение соглашений, если к  ней  не
будут относиться как к  равной и, кроме того, если она не будет уверена, что
методы, используемые союзниками -- фронтом мира, -- могут привести к успеху.
Никто не  хочет  связываться  с  нерешительным  руководством  и  неуверенной
политикой. Наше  правительство должно понять, что ни одно из этих государств
Восточной Европы не  сможет продержаться, скажем, год войны, если за ними не
будет стоять солидная и прочная поддержка дружественной России в сочетании с
союзом западных  держав. Нужен надежный  Восточный фронт,  будь то Восточный
фронт  мира  или  фронт  войны,  такой  фронт может быть создан  только  при
действенной поддержке дружественной Россией, расположенной позади всех  этих
стран.
     Если  не будет  создан  Восточный  фронт, что случится с  Западом?  Что
случится  с  теми  странами  на  Западном  фронте,  с  которыми,  по  общему
признанию, мы связаны, если и не дали им гарантий, -- с такими странами, как
Бельгия, Голландия,  Дания и Швейцария? Обратимся к опыту 1917  года. В 1917
году русский фронт был сломлен и деморализован. Революция и  мятеж подорвали
мужество этой великой дисциплинированной  армии, и  положение на фронте было
неописуемым.  И все же, пока  не  был заключен договор  о  ликвидации  этого
фронта, свыше полутора  миллионов немцев были скованы на этом  фронте,  даже
при  его  самом плачевном и небоеспособном состоянии. Как  только этот фронт
был  ликвидирован,  миллион  немцев и пять тысяч орудий были  переброшены на
запад и в последнюю минуту чуть не изменили ход войны и едва не навязали нам
гибельный мир.
     Этот вопрос о Восточном фронте имеет гигантское  значение 1.
Я удивлен  тем, что  он не вызывает  большего беспокойства.  Я,  конечно, не
прошу милостей у Советской России. Сейчас не время просить милостей у других
стран. Однако перед нами предложение  --  справедливое  и,  по-моему,  более
выгодное   предложение,   чем  те   условия,  которых  хочет  добиться  наше
правительство.  Это  предложение проще,  прямее  и более  действенно. Нельзя
допускать,  чтобы его отложили в сторону, чтобы оно  ни к чему не привело. Я
прошу  правительство  его  величества усвоить  некоторые из  этих неприятных
истин.  Без  действенного  Восточного  фронта  невозможно  удовлетворительно
защитить  наши интересы  на  Западе,  а  без  России  невозможен действенный
Восточный фронт. Если правительство его величества, пренебрегавшее так долго
нашей обороной, отрекшись от Чехословакии со всей ее военной мощью, обязавши
нас,  не  ознакомившись  с  технической  стороной вопроса, защитить Польшу и
Румынию, отклонит  и  отбросит  необходимую помощь  России и  таким  образом
вовлечет нас  наихудшим путем в наихудшую из  всех войн, оно плохо оправдает
доверие и, добавлю, великодушие, с которым к нему относились и относятся его
соотечественники".
     1 Традиционная  британская политика всегда строилась на том,
что Великобритания, обладая превосходством на море, обязательно должна иметь
континентального союзника (а лучше  двух), который  мог бы  оттянуть на себя
основные  сухопутные силы  противника и  вести военные действия  в  наиболее
кровопролитной  (по  сравнению  с  морской)  сухопутной  войне. Так  было  в
наполеоновских  войнах,  так  было в первой мировой войне. В 1939 г.  Англии
также нужны были союзники на континенте --  Франция, Польша, Советский Союз.
Но СССР нужен был не просто как союзник, а как союзная страна, армия которой
приковала бы  к себе  на огромном фронте главные силы вермахта и  сделала бы
этот  фронт главным в войне. Тогда Англия  в  основном могла бы ограничиться
ведением морской и воздушной войны и материальной помощью своему  восточному
союзнику,  принявшему  на  себя  главный  удар  противника. После  того  как
Германия и  СССР ослабят друг друга  до "фатальной степени", Англия, Франция
(и,  конечно,  США)  смогли бы продиктовать свои условия послевоенного мира.
Таков  был  стратегический  расчет   Черчилля  и   его  сторонников,  и  это
подтверждает политика и стратегия Великобритании в годы войны.

     Попытки  западных держав  создать оборонительный  союз против  Германии
сопровождались  не  меньшими  усилиями  другой  стороны.  Переговоры   между
Риббентропом и Чиано в Комо  в начале мая официально и  публично  увенчались
так называемым "Стальным  пактом", подписанным двумя министрами  иностранных
дел в Берлине 22 мая. Это было вызывающим ответом на хрупкую сеть английских
гарантий  в  Восточной  Европе.  23  мая, на следующий день после подписания
"Стального  пакта",  Гитлер  ускорил совещание с высшим  командным  составом
вооруженных сил. В секретных протоколах этого совещания говорится:
     "Польша всегда была  на стороне наших  врагов. Несмотря на  договоры  о
дружбе,  Польша всегда втайне  намеревалась  воспользоваться любым  случаем,
чтобы повредить нам. Предмет спора  вовсе не Данциг. Речь  идет о расширении
нашего  жизненного  пространства   на  востоке  и   об  обеспечении   нашего
продовольственного снабжения. Поэтому  не может  быть и  речи  о том,  чтобы
пощадить Польшу.  Нам осталось одно решение:  напасть  на Польшу при  первой
удобной возможности. Мы  не  можем ожидать  повторения  чешского дела. Будет
война. Наша задача -- изолировать Польшу. Успех изоляции будет решать дело.
     Не  исключена возможность,  что  германо-польский  конфликт  приведет к
войне на западе. В таком случае  придется сражаться в  первую очередь против
Англии и Франции. Если бы  существовал союз Франции, Англии и России  против
Германии,  Италии  и Японии, я был  бы  вынужден  нанести  Англии и  Франции
несколько  сокрушительных   ударов.  Я  сомневаюсь  в  возможности   мирного
урегулирования с Англией. Мы должны подготовиться к  конфликту. Англия видит
в нашем развитии основу гегемонии, которая ее ослабит. Поэтому Англия -- наш
враг, и конфликт с Англией будет борьбой не на жизнь, а на смерть.
     Англия знает, что проигрыш  войны будет означать конец ее мировой мощи.
Англия  -- движущая сила сопротивления Германии. Если удастся успешно занять
и  удержать  Бельгию  и  Голландию,  и  если  Франции  будет также  нанесено
поражение, то будут  обеспечены основные условия  для  успешной войны против
Англии" 1.
     1 Nuremberg Documents. Part 1. P. 167--168.

     30  мая германское  министерство  иностранных дел  направило  следующую
инструкцию  своему послу  в  Москве: "В  противоположность ранее  намеченной
политике  мы  теперь  решили  вступить в  конкретные переговоры с  Советским
Союзом".
     В то время как страны оси сплачивали  свои ряды для военной подготовки,
жизненно важное связующее звено между западными державами и Россией погибло.
Скрытые разногласия видны из речи комиссара по иностранным делам Молотова 31
мая, произнесенной в ответ на речь Чемберлена в палате общин 19 мая.
     "В  связи  со сделанными  нам предложениями английского  и французского
правительств Советское  правительство  вступило  в  переговоры  с последними
насчет  необходимых мер борьбы с агрессией. Это было  еще в середине апреля.
Начавшиеся тогда переговоры еще не закончены. Однако  некоторое  время назад
стало  ясно,  что  если  в  самом  деле  хотят  создать  дееспособный  фронт
миролюбивых стран против  наступления агрессии, то для этого необходимы, как
минимум,  такие   условия:  заключение  между  Англией,   Францией   и  СССР
эффективного пакта  взаимопомощи  против  агрессии,  имеющего  исключительно
оборонительный  характер;  гарантирование  со стороны Англии, Франции и СССР
государств Центральной  и  Восточной  Европы,  включая в их  число  все  без
исключения  пограничные с СССР европейские страны, от нападения  агрессоров;
заключение конкретного соглашения между  Англией, Францией и СССР о формах и
размерах   немедленной  и  эффективной  помощи,  оказываемой  друг  другу  и
гарантируемой государствам в случае нападения агрессоров".
     Переговоры зашли  как  будто в  безвыходный  тупик. Принимая английскую
гарантию,  правительства  Польши и  Румынии не хотели  принять  аналогичного
обязательства  в той  же форме  от русского правительства. Такой же  позиции
придерживались и в другом важнейшем стратегическом районе -- в Прибалтийских
государствах.  Советское правительство разъяснило, что  оно  присоединится к
пакту о взаимных гарантиях только  в том случае, если в общую гарантию будут
включены Финляндия и Прибалтийские государства. Все эти четыре страны теперь
ответили  отказом  на такое условие и,  испытывая ужас, вероятно, еще  долго
отказывались  бы на него согласиться.  Финляндия и Эстония даже  утверждали,
что они будут рассматривать как акт агрессии гарантию, которая будет дана им
без их согласия.  В  тот  же  день,  31 мая, Эстония  и  Латвия подписали  с
Германией пакты о ненападении  1.  Таким образом, Гитлеру удалось
без  труда  проникнуть в  глубь  слабой обороны  запоздалой и  нерешительной
коалиции, направленной против него.
     1 Эти  пакты подписаны 7  июня 1939  г.  31 мая был подписан
аналогичный пакт с Данией.

        "Глава двадцать первая"
        "Накануне"
     С наступлением лета  подготовка  к войне продолжалась  по всей  Европе.
Позиции  дипломатов, речи  политических  деятелей и желания  человечества  с
каждым  днем  теряли   значение.  Передвижения   немецких  войск,  казалось,
предвещали, что прелюдией  к  нападению на Польшу  будет разрешение  спора с
Польшей  о  Данциге.  Чемберлен выказал беспокойство в парламенте 10 июня  и
подтвердил  свое  намерение  поддержать Польшу,  если  возникнет  угроза  ее
независимости.  Бельгийское правительство,  не  замечая реальных  фактов,  в
значительной  мере под  влиянием своего короля, объявило 23 июня, что оно не
желает переговоров с  представителями штабов Англии и  Франции и что Бельгия
намерена  соблюдать  строгий  нейтралитет. Ход событий  привел  к  сплочению
Англии  и Франции,  а также к сплочению рядов внутри страны.  В течение июля
между Парижем и Лондоном шло  оживленное движение.  Празднества 14 июля дали
возможность   продемонстрировать   англо-французское  единство.  Французское
правительство пригласило меня на этот блестящий спектакль.
     Когда я покидал аэродром  Бурже после парада, генерал Гамелен предложил
мне посетить французский фронт. "Вы никогда не  видали рейнского сектора, --
сказал он. --  В таком случае  приезжайте в  августе, мы покажем вам все". В
соответствии с этим был составлен план, и 15 августа генерала Спирса и  меня
встретил его ближайший друг генерал Жорж -- командующий армиями во Франции и
возможный преемник верховного главнокомандующего. Я был рад встрече с этим в
высшей степени приятным и знающим офицером. Мы провели в его обществе десять
дней,  обсуждая  военные проблемы и  встречаясь с  Гамеленом, который  также
осматривал некоторые участки этого сектора фронта.
     Начав с  излучины Рейна у Лотербурга, мы  проехали  по всему сектору до
швейцарской  границы.  В  Англии,  как  и  в  1914  году,  беззаботные  люди
наслаждались отдыхом, играя  с детьми на пляжах. Однако здесь, на Рейне, все
выглядело  иначе. Все временные  мосты через  реку  были отведены на  ту или
другую  сторону.  Постоянные  мосты  сильно охранялись  и  были  минированы.
Надежные офицеры  круглые сутки  дежурили в  ожидании  сигнала, чтобы нажать
кнопки и взорвать мосты. Вздувшаяся от таяния альпийских снегов большая река
неслась  угрюмым потоком. Солдаты французских аванпостов сидели, скорчившись
в  окопчиках среди кустарника.  Нам  сказали,что вдвоем или  втроем мы можем
подойти к берегу, но что ни в коем случае нельзя выходить на открытое место,
чтобы не стать мишенью. На другом берегу, на расстоянии трехсот ярдов, можно
было видеть там и сям немцев, работавших довольно лениво киркой и лопатой на
своих  укреплениях.  Весь прибрежный  квартал  Страсбурга был уже  очищен от
гражданского населения.  Я стоял некоторое время  на  Страсбургском мосту  и
смотрел,  как  проехали  одна-две  машины.  На обеих  сторонах долго изучали
паспорта  и  личности проезжающих. Здесь  немецкий  пост  находился немногим
больше чем в ста ярдах от французского. Между ними не было никаких сношений.
А  в  Европе царил мир. Между Германией и Францией не  было никакого  спора.
Бурля и крутясь, Рейн несся со скоростью шесть или семь миль в час. Одна-две
лодки  с мальчиками промчались по течению. Больше  я  не видел Рейна  до тех
пор, когда,  более  чем пять лет спустя, в марте 1945  года я пересек его  в
маленькой лодке с фельдмаршалом Монтгомери.  Впрочем, это было близ  Везеля,
то есть гораздо севернее.
     В  том, что  я  узнал  во  время поездки,  примечательным  было  полное
примирение с  положением  обороняющегося, которое довлело  над  принимавшими
меня  французами и которое  непреодолимо овладевало и  мной. Беседуя с этими
весьма  компетентными  французскими  офицерами,  вы  чувствовали,  что немцы
сильнее, что у Франции уже больше нет достаточной энергии, чтобы предпринять
большое наступление. Она будет бороться за свое существование  -- вот и все.
Перед французами была укрепленная  линия Зигфрида  со всей возросшей огневой
мощью  современного  оружия.  В глубине  души  я  также испытывал  ужас  при
воспоминаниях о наступлении на Сомме и в Пашендейльских болотах. Немцы были,
конечно, гораздо сильнее, чем в  дни Мюнхена. Нам  ничего не было известно о
глубокой тревоге,  терзавшей их верховное  командование.  Мы позволили  себе
дойти  до  такого  физического и  психологического  состояния,  что ни  одно
ответственное   лицо   --   до   того  времени  на  мне  не  лежало  никакой
ответственности  --  не могло  предполагать  истинного  положения  вещей,  а
именно, что только сорок  две  наполовину вооруженные и наполовину обученные
дивизии охраняли весь длинный фронт от Северного моря до Швейцарии. Во время
Мюнхена их было тринадцать.

     * * *
     Все эти последние недели я больше всего опасался, что, несмотря на нашу
гарантию, правительство  его величества  откажется воевать с Германией, если
последняя нападет на Польшу. Нет никаких сомнений,  что в то время Чемберлен
уже решился на такой  шаг, как ни тяжел он был для него. Однако тогда я знал
его еще не так хорошо, как узнал через год. Я боялся, что Гитлер  попытается
прибегнуть  к  блефу,  угрожая  каким-нибудь новым  средством  или секретным
оружием,  и что  такая  угроза собьет  с  толку  или  поставит  в  тупик наш
обремененный заботами кабинет. Время от времени профессор Линдеман беседовал
со  мной об атомной  энергии. Я поэтому просил  его сообщить  мне,  в  каком
положении  находится  это  дело.  После беседы я  написал  следующее  письмо
Кингсли Вуду, о довольно тесных отношениях с которым я уже упоминал:
     Черчилль -- министру авиации 5 августа 1939 года
     "Несколько недель назад одна  из воскресных  газет  расписала  в  ярких
красках огромное количество энергии,  которое  можно высвободить  из урана с
помощью недавно  открытых  цепных  процессов,  возникающих  при  расщеплении
нейтронами  атома  такого  типа.  На  первый  взгляд  это  может  предвещать
появление новых взрывчатых  веществ большой разрушительной силы. Ввиду этого
необходимо отдать себе отчет,  что это открытие, каков бы ни был его научный
интерес и дальнейшее возможное практическое значение, не угрожает привести в
ближайшие годы к результатам, которые можно было бы практически использовать
в широком масштабе.
     Судя  по некоторым  данным,  можно  предполагать,  что  при  обострении
международного напряжения будут  намеренно  распускаться слухи о  применении
этого  процесса   для  создания  какого-то   нового   страшного   секретного
взрывчатого  вещества,  способного  смести  Лондон   с  лица  земли.  "Пятая
колонна", без сомнения,  попытается путем такой угрозы убедить  нас пойти на
новую   капитуляцию.  Поэтому  совершенно  необходимо  заявить  о  подлинном
положении дела.
     Во-первых,  лучшие специалисты считают, что  лишь  небольшая  составная
часть урана играет действенную роль  в этих  процессах и  что для  получения
крупных  результатов  ее  нужно  будет  извлечь.  Это  -- дело  многих  лет.
Во-вторых,  цепная  реакция возникает  лишь в  том случае,  если масса урана
большая. Как только освобождаемая энергия начнет нарастать, уран взорвется с
незначительной силой, прежде  чем удастся  достигнуть действительно сильного
эффекта 1. Возможно, это будет не  хуже наших нынешних взрывчатых
веществ,  но вряд ли  даст  что-либо значительно  более опасное.  В-третьих,
такие опыты невозможно производить в небольших масштабах. Если  бы он