Он предложил проехать туда  и сам проводил  нас. Рейн
--  в  том  месте  шириной  примерно  400  ярдов  -- протекал  у  наших ног.
Верховному главнокомандующему пришлось покинуть  нас,  так как  у  него были
другие дела; мы с  Монтгомери тоже хотели уже уйти, когда я увидел маленький
катер,  который  подходил к  берегу недалеко  от  нас. Я сказал  Монтгомери:
"Почему бы  нам не переправиться через реку и не посмотреть, что делается на
том берегу?" К  моему удивлению, он ответил:  "А почему бы нет?" После  того
как он  выяснил  ряд вопросов, мы начали  переправляться через реку вместе с
тремя или четырьмя американскими  офицерами и шестью вооруженными солдатами.
При сиянии  солнца мы  совершенно спокойно высадились  на немецком берегу  и
беспрепятственно побродили по нему примерно полчаса.

     * * *
     В последующие дни мы продолжали продвигаться к востоку  от Рейна,  и 28
марта американская 9-я армия уже подходила к Дуйсбургу и вступила в Гладбах.
     К концу  месяца  мы уже  обладали  плацдармом  к востоку  от  Рейна,  с
которого можно было предпринять крупные операции в глубь Северной Германии.

     * * *
     За это время  американские армии  на  юге, хотя  и не встречавшие столь
сильного   сопротивления,  добились   блестящих   успехов.  Два   плацдарма,
захваченные  благодаря проявленной ими  отваге, с  каждым  днем  все  больше
укреплялись  и расширялись; к  югу от Кобленца и у  Вормса было осуществлено
еще  несколько  переправ.  25  марта  американская  3-я   армия  вступила  в
Дармштадт, а  29-го  -- во Франкфурт. В тот же день  американская  7-я армия
заняла Мангейм, а американская 1-я армия, наступавшая от  Ремагена, была уже
в Гис-сене и двигалась дальше на север. 2 апреля французы тоже переправились
через Рейн  справа  от  американской  7-й  армии,  наступавшей на  восток от
Гейдельберга.  Кассель   был  взят.  Левый  фланг   американской  1-й  армии
соединился с американской 9-й  армией восточнее Хамма. Рур и  325 тысяч  его
защитников были окружены. Западный фронт Германии рухнул.

        "Глава шестая"
        "Спор о Польше"
     С каждой неделей,  проходившей после Ялты, становилось все более ясным,
что  Советское   правительство   ничего  не  предпринимает  для   выполнения
достигнутых между нами соглашений  о расширении  польского правительства,  в
состав которого вошли бы  представители всех польских партий и обеих сторон.
Молотов упорно отказывался высказать свое мнение относительно тех поляков, о
которых  мы говорили, и  ни одному  из них не  было разрешено присутствовать
даже на предварительном совещании за круглым столом.
     Поэтому я адресовался к президенту в надежде, что мы могли бы совместно
обратиться  в  высших сферах  к Сталину.  В  ходе  последовавшей  длительной
переписки  положение  в   Польше  было   обрисовано  в  том  виде,  как  его
представляли себе англичане и американцы. В этот критический момент здоровье
и  силы  Рузвельта  иссякли.  Посылая пространные  телеграммы, я  думал, что
обращаюсь  к моему  доверенному другу и  коллеге, как я это делал в  течение
всех этих лет. Но он уже  не мог внимательно прислушиваться к моим словам. Я
не  знал,  как он был болен, иначе я, пожалуй, счел  бы жестоким  продолжать
оказывать  на  него  давление.  Преданные  помощники  президента  стремились
держать сведения  о состоянии здоровья президента в  пределах  самого узкого
круга,  и  различные люди  совместно  составляли  проекты  ответов,  которые
посылались от  его  имени. Так  как жизнь президента Рузвельта находилась на
исходе, он мог осуществлять лишь  общее руководство и давать свое  одобрение
этим  ответам.  Это  было  героическим  усилием.  Тенденция государственного
департамента, естественно, сводилась  к тому, чтобы не обострять проблемы  в
момент, когда  президент находился в  таком  тяжелом состоянии, и взваливать
все бремя  на плечи послов в  Москве.  Гарри Гопкинс, который мог бы оказать
личную помощь, сам был серьезно болен и часто отсутствовал, или же к нему не
обращались за помощью. Эти недели всем дорого обошлись.

     * * *
     В тот  самый  вечер, когда я говорил в палате общин  о результате нашей
работы в Ялте, в Румынии  русские совершили первое нарушение как духа, так и
буквы  наших соглашений. Согласно Декларации  об освобожденной Европе, столь
недавно  подписанной,  все  мы  были  обязаны позаботиться о  том,  чтобы  в
странах, оккупированных союзными армиями, были проведены свободные выборы  и
созданы  демократические правительства. 27  февраля  Вышинский,  за  день до
этого неожиданно  появившийся  в  Бухаресте,  потребовал аудиенции у  короля
Михая  и настаивал,  чтобы  тот сместил  состоявшее из  представителей  всех
партий  правительство,  которое   было  сформировано  после  организованного
королем государственного переворота в августе 1944 года и привело к изгнанию
немцев из Румынии. Юный монарх при поддержке своего министра иностранных дел
Вишояну сопротивлялся этим  требованиям до следующего  дня. Вышинский  снова
явился    и,   отвергнув   просьбу    короля   позволить   ему    хотя    бы
проконсультироваться с лидерами политических партий, стуча кулаком по столу,
потребовал  немедленной  покорности  и  вышел  из комнаты,  хлопнув  дверью.
Одновременно советские танки и войска заняли позиции на улицах  столицы, а 2
марта к власти пришло правительство, назначенное Советами.
     Я был  глубоко обеспокоен  этим событием, которое должно было послужить
образцом   для   последующих   действий.   Русские   поставили    у   власти
коммунистическое меньшинство  при помощи силы  и  обмана.  Протестам с нашей
стороны  мешало  то,  что  Иден и  я во  время  посещения Москвы  в  октябре
согласились с тем,  чтобы Россия  имела преобладающее влияние  в Румынии и в
Болгарии, тогда  как  мы осуществляли бы руководство в  Греции. Сталин очень
точно придерживался  этого взаимопонимания во время полуторамесячной  борьбы
против коммунистов и ЭЛАС в Афинах,  несмотря на  то, что все это крайне  не
нравилось ему и его  окружению. Мир уже был восстановлен, и, хотя перед нами
стояли еще многие трудности, я надеялся, что  в ближайшие  несколько месяцев
мы сможем провести свободные и  ничем  не стесненные выборы, желательно  под
наблюдением   англичан,  американцев  и  русских,  а  затем   будет  принята
конституция и  сформировано правительство в соответствии с  ясно  выраженной
волей греческого народа.
     Теперь  Сталин стал  действовать  совсем иначе в этих  двух  балканских
странах  на  побережье  Черного моря. Его действия  абсолютно  противоречили
всему духу  демократии. На  бумаге  он подписал принципы, провозглашенные  в
Ялте, а теперь они попирались в Румынии. Но если бы я оказал на него слишком
сильное давление, он мог бы сказать:  "Я не вмешивался в вашу деятельность в
Греции,  почему же  вы  не предоставляете мне  такую  же свободу действий  в
Румынии?"
     Это привело  бы к  сопоставлению наших  и его целей. Ни одна сторона не
могла  бы убедить  другую.  Основываясь на опыте моих  личных  отношений  со
Сталиным, я был уверен, что не следует начинать такой спор.
     Кроме  того, я  полностью  сознавал, что польский вопрос имеет  гораздо
более важное значение, и не  хотел предпринимать в отношении Румынии  ничего
такого, что могло  бы повредить перспективам урегулирования в Польше. Однако
я  считал,  что мы должны заявить Сталину  о  нашем  крайнем недовольстве по
поводу насильного  водворения  правительства  коммунистического меньшинства,
так  как это шло  вразрез с Декларацией об освобожденной Европе, которую  мы
согласовали на Ялтинской конференции. Больше того, я опасался, что приход  к
власти  этого правительства  приведет к повальной чистке антикоммунистически
настроенных  румын,  которых  обвинят  в  фашизме  наподобие  того, как  это
происходило в  Болгарии.  Поэтому я предложил  Рузвельту вместе обратиться к
Сталину с просьбой обеспечить, чтобы  новое правительство  не затевало сразу
же чистки всех антикоммунистов на том основании,  что его поощряет  к  этому
Ялтинская декларация.
     Поступавшие  из Москвы  сведения  относительно Польши были также крайне
разочаровывающими. Соотношение партий внутри  правительственного большинства
в Англии  не отражало  сильного недовольства советским господством в Польше,
которое,  хотя и не высказывалось открыто, существовало среди  всех партий и
классов. В то самое время, когда военные дела в Европе  и на Дальнем Востоке
шли так хорошо, между нами  и Россией мог появиться открытый разлад, который
затронул  бы, по крайней  мере в Англии,  не только правительство, но  и всю
толщу народных масс.
     После довольно  многообещающего  начала Молотов отказался согласиться с
каким-либо иным толкованием предложений, выработанных в  Крыму, кроме своего
собственного,  крайне  предвзятого  и  узкого.  Было  ясно,  что  он   хочет
превратить консультации с "нелюблинскими" поляками в фарс. Это означало  бы,
что новое  польское  правительство по существу  останется неизменным и будет
лишь   приукрашено,   чтобы   выглядеть  более   респектабельным   в  глазах
непосвященных.  Он  также  добивался  того,  чтобы  мы  не  могли  наблюдать
ликвидацию и высылку нежелательных элементов и  осуществление всех маневров,
направленных на  установление тоталитарного режима  до проведения выборов  и
даже до сформирования  нового правительства.  Если мы не исправим положение,
то мир вскоре убедится, что, подписавшись под Крымским соглашением, Рузвельт
и я одобрили фальшивый документ.
     Я твердо считал, что маневрам Молотова можно было положить конец только
с помощью личного послания, адресованного Сталину, и ясного  заявления о тех
важных  вопросах,  разрешения  которых  мы  должны  добиться. Дело  касалось
гораздо большего, нежели вопроса о Польше. Это было проверкой того, как мы и
русские  толковали  значение  таких понятий,  как  демократия,  суверенитет,
независимость, представительное  правительство и свободные выборы. Поэтому 8
марта  я  сообщил свое  мнение  президенту,  выдвинув  предложение, чтобы  я
обратился к Сталину с посланием в изложенном ниже духе, и я надеялся, что он
пошлет аналогичное послание, содержащее те же минимальные требования.
     Послание, с которым я хотел обратиться к Сталину, было следующим:
     "... Я вынужден сообщить Вам,  что  мне  придется сделать  в парламенте
заявление о постигшей нас  неудаче, если комиссия в Москве не сумеет в конце
концов прийти к соглашению на следующей основе:
     а)    Г-н     Молотов,    видимо,    утверждает,    что
условия  Крымского  коммюнике  предоставляют  существующему
варшавскому  правительству  абсолютное  право  на
предварительные консультации  по всем
вопросам.  В  английском  тексте та часть коммюнике, о  которой идет  речь и
проект которого  составлен  американцами,  не  допускает  такого толкования.
Поэтому толкование, которое дается г-ном Молотовым, неприемлемо.
     б) Все  кандидатуры  поляков, предложенные любым из трех  правительств,
должны  быть  допущены  к   консультации,  если  эти  кандидатуры  не  будут
отвергнуты единодушным решением комиссии и будет  сделано все, чтобы дать им
возможность  предстать перед  комиссией как  можно  скорее.  Комиссия должна
обеспечить      приглашенным       полякам       возможность
поддерживать  связь   с  другими
поляками,  с которыми  они  хотели бы проконсультироваться,  будь то в
Польше или за ее пределами, а также предоставить им право предложить на
рассмотрение      комиссии      кандидатуры
других   поляков,   которых   следовало  бы
пригласить   на  заседания  комиссии.
Все  поляки,  приглашенные   в  комиссию,   будут,   естественно,
пользоваться  полной свободой  передвижения и связи друг с  другом  во время
пребывания  в Москве и после  окончания  консультаций будут свободны выехать
туда, куда они пожелают. Г-н  Молотов возражает против приглашения г-на
Миколайчика,     но     его     присутствие
было бы, конечно, крайне необходимо.
     в) Приглашенные  для консультаций поляки должны совещаться между собой,
чтобы   прийти  к  соглашению  относительно   создания
правительства, в состав которого  вошли бы подлинные представители различных
слоев  польского   общественного  мнения,  представленного   на   заседаниях
комиссии.   Во   время  этих  обсуждений   следует  также   рассмотреть
вопрос           об           осуществлении
президентских     функций.     Члены    комиссии     должны
председательствовать во  время этих  обсуждений  в качестве  беспристрастных
арбитров.
     г)  В ожидании  окончания обсуждений,  проводимых комиссией,
Советское правительство  должно  использовать все  свое  влияние  для  того,
чтобы         предотвратить         осуществление
варшавским     правительством    дальнейших     мероприятий
законодательного  или  административного  характера,  имеющих принципиальное
значение  и  затрагивающих  социальное, конституционное,  экономическое  или
политическое положение в Польше.
     д) Советское правительство должно принять меры, чтобы дать  возможность
английским  и  американским  наблюдателям  посетить  Польшу и докладывать  о
существующих  там  условиях,  в соответствии  с предложением, выдвинутым  по
инициативе самого г-на Молотова на более ранней стадии работы комиссии.
     Мы  не должны допустить,  чтобы Польша стала  источником разногласий  и
недоразумений между нашими двумя народами. Поэтому я уверен, что Вы поймете,
как  важно для нас  достигнуть быстрого  урегулирования на  основе  решения,
принятого  в Ялте, и я телеграфирую  Вам именно потому,  что уверен, что  Вы
сделаете все возможное для обеспечения этого".
     Два дня спустя я телеграфировал Рузвельту:
     Премьер-министр -- президенту Рузвельту 10 марта 1945 года
     "Люблинские поляки вполне могут ответить, что  их правительство само  в
состоянии обеспечить "максимум политического спокойствия внутри страны", что
они уже представляют широкие массы "демократических сил Польши" и что они не
могут   сотрудничать   с  эмигрантами  --  предателями  Польши  или  лицами,
сотрудничавшими  с  фашистами  и  крупными помещиками, и  так далее  в  духе
обычных приемов.
     Тем временем нас не будут пускать в эту страну и не позволят каким-либо
образом   получать  сведения  о  существующем  там   положении.   Длительные
проволочки вполне на  руку  Советам, поскольку  это дает  возможность полным
ходом осуществлять процесс ликвидации элементов, нежелательных как  для них,
так и для их марионеток. Этому способствовало бы выдвижение  с нашей стороны
неопределенных  предложений, направленных на  достижение,  в  соответствии с
Крымским решением,  политического перемирия  между этими польскими  партиями
(которых разъедает жгучая ненависть по отношению друг к другу), и это вполне
могло  бы означать отказ от всех  ясно  выраженных требований, подобных тем,
которые я предложил выдвинуть в моей последней телеграмме к Вам. Поэтому мне
было  бы  очень  трудно  поддержать  такой   план  достижения  политического
перемирия.
     Я уже сообщал  Вам,  что  настроения  у  нас  здесь  приобретают  очень
серьезный характер. Четыре министра воздержались при голосовании, а два  уже
подали в отставку. Поэтому я очень прошу Вас отнестись с полной серьезностью
к моей предыдущей телеграмме".
     11 марта президент заверил  меня, что наши цели совпадают, то есть  что
необходимо  добиться  прекращения  преследования люблинскими поляками  своих
политических противников и чтобы последние перестали преследовать люблинцев.
Мы расходимся,  уверял  он, лишь  в  вопросах тактики.  Я хотел,  чтобы  это
требование,  как таковое,  было прямо  предъявлено Советскому правительству,
тогда как он считал, что у нас будет гораздо больше шансов на успех, если мы
предложим  установить  общее политическое  перемирие.  В Ялте  Сталин поднял
целую  шумиху  по  поводу  террористической   деятельности   подпольных  сил
лондонского  польского  правительства  против  Красной  Армии  и  люблинских
поляков.  Вопрос о  том,  соответствует ли  это  действительности, не  имеет
значения. Важно то, что так утверждает Советское правительство.  Но  если мы
потребуем заставить одних только люблинских поляков прекратить преследование
своих  политических противников, Сталин, несомненно, откажется это  сделать.
Нас могут  также обвинить  в том,  что  мы  пытаемся  остановить  проведение
земельных  реформ,  и люблинские  поляки могут утверждать, что они, и только
они, защищают крестьян от крупных помещиков.
     Рузвельт согласился  относительно посылки  наблюдателей, но указал, что
предпочел бы  подождать, пока  наши  послы  в Москве  обратятся  к Молотову,
прежде чем кто-либо из нас обратится  лично к Сталину. В своей телеграмме он
писал:
     "По-моему,  нам лучше воздержаться  от личного  вмешательства,  пока не
будут  исчерпаны  все  другие   возможности  добиться   согласия  Советского
правительства. Поэтому я искренне надеюсь, что  в данный момент Вы не будете
обращаться  с  посланием  к  Дяде  Джо, особенно если  учесть, что, по моему
мнению, некоторые  части  предлагаемого  Вами текста могут вызвать  реакцию,
прямо  противоположную  Вашим намерениям. Мы,  конечно, должны  поддерживать
тесный контакт в этом вопросе".
     13   марта   я   согласился   отложить   свое    намерение   обратиться
непосредственно  к  Сталину,  но я умолял  Рузвельта позволить нашим  послам
поднять вопросы, перечисленные в  предложенном мною проекте послания. Я  был
уверен, что,  если  мы  не  убедим русских  согласиться  с  этими  основными
вопросами   процедуры,  вся  работа,  проделанная  нами  в  Ялте,   окажется
напрасной.
     Я  опасался,  что  инструкции  Рузвельта его  послу  не  дадут  больших
результатов  или   вовсе  ни  к  чему  не  приведут,  так  как  единственное
определенное  предложение,  которое  они  содержали,  касалось  установления
перемирия между польскими партиями. В  этом вопросе мы оба можем оказаться в
крайне невыгодном положении. Русские сразу же начнут утверждать, что поляки,
настроенные против люблинского правительства, нарушают  это  перемирие и что
поэтому и люблинское правительство нельзя заставить соблюдать его. Не было у
меня  и  основания  сомневаться в том, что  некоторые  сторонники  польского
правительства  в  Лондоне  и  в  особенности  представители  крайне  правого
подпольного течения  --  так  называемого НСЗ  ("Народове Силы  Збройне") --
действительно могут дать русским и люблинскому правительству повод для таких
утверждений.
     Все это я изложил в личной телеграмме и в заключение писал:
     Премьер-министр -- президенту Рузвельту 13 марта 1945 года
     "В  Ялте  мы также  согласились с  мнением русских  относительно  линии
границы.  Польша утратила свою границу.  Должна ли она утратить теперь  свою
свободу?  Вот  вопрос,   на  который,  несомненно,  придется  дать  ответ  в
парламенте и  общественности нашей  страны. Я  не хочу  предавать  гласности
расхождения  во  мнениях  между английским  правительством и  правительством
Соединенных Штатов, но  мне, конечно, пришлось бы ясно заявить о том, что мы
оказались перед  лицом величайшего провала и полного срыва решений, принятых
в  Ялте, а  также  о  том, что  мы, англичане, не  располагаем  достаточными
силами,  чтобы  двигать  это  дело  дальше,  поскольку  мы   исчерпали  свои
возможности. Как  только  Молотов  увидит,  что  он  отстранил нас от  всего
процесса  консультаций  между   поляками  относительно  формирования  нового
правительства, он  поймет,  что  мы будем вынуждены  соглашаться  на все.  С
другой  стороны,  я  считаю,  что  если мы  будем  сообща оказывать  упорное
давление  и  проявим  настойчивость  в  том  же   направлении,  в  каком  мы
действовали  до  сих  пор,  и  в соответствии  с предложенным мною  проектом
послания Сталину, то вполне вероятно, что мы добьемся успеха".
     На эту  телеграмму  п