ни   могут
рассмотреть весь вопрос о военной координации между союзниками.

     * * *
     Первое  пленарное  заседание конференции началось  днем  5  февраля,  в
четверть  пятого. Мы собрались в Ливадийском дворце  и заняли наши  места за
круглым  столом.  Вместе с  тремя  переводчиками  нас было 23  человека.  Со
Сталиным и Молотовым были Вышинский, Майский, русский  посол в Лондоне Гусев
и  русский  посол  в  Вашингтоне  Громыко.  Переводил  Павлов.  Американскую
делегацию возглавляли президент Рузвельт  и Стеттиниус. В  нее входили также
адмирал Леги, Бирнс, Гарриман,  Гопкинс,  руководитель европейского отдела в
государственном    департаменте   Мэттьюс   и   специальный    помощник   из
государственного департамента  Болен,  который также  переводил. Иден  сидел
рядом  со мной. В мою группу входили  Александр Кадоган, Эдуард Бриджес, наш
посол в  Москве  Арчибальд Кларк Керр. Переводил  для нас,  как  и всегда со
времени моей первой встречи со Сталиным в Москве в 1942 году, майор Бирс.
     Переговоры  начались с обсуждения  вопроса  о будущем  Германии. Я уже,
конечно,  обдумал  эту проблему и еще  месяц назад написал по  этому вопросу
следующую записку Идену:
     Премьер-министр -- министру иностранных дел 4 января 1945 года
     "1. Обращение с Германией после войны. Нам  еще слишком рано решать эти
колоссальные вопросы. Когда организованное сопротивление немцев прекратится,
первая  стадия будет,  очевидно,  стадией  жестокого  военного контроля. Она
вполне  может  продлиться  много  месяцев  или,  быть  может,  год-два, если
немецкое подпольное движение будет действовать активно.
     2.  Нам  еще   предстоит  урегулировать  практические  вопросы  раздела
Германии, решить вопрос  об отношении к промышленности Рура и  Саара и т. д.
Эти вопросы, возможно,  будут затронуты на нашем предстоящем совещании, но я
сомневаюсь,  будет ли на  нем достигнуто  какое-либо окончательное  решение.
Никто не может сказать сейчас, каково  будет положение  Европы, как сложатся
отношения между великими державами и каково будет настроение их народов".
     Теперь Сталин спрашивал, как нужно будет расчленить  Германию. Будем ли
мы  иметь  одно или  несколько правительств или  же  только  какую-то  форму
администрации? Если Гитлер безоговорочно  капитулирует,  сохраним ли мы  его
правительство или откажемся иметь с  ним дело? В Тегеране Рузвельт предложил
разделить Германию на пять  частей, и  Сталин с ним согласился. Я, с  другой
стороны,  колебался и хотел, чтобы она была разделена  лишь  на две части, а
именно: Пруссию и Австрию -- Баварию, с тем чтобы Рур и Вестфалия находились
под международным контролем. Теперь,  сказал Сталин,  настало  время принять
окончательное решение:
     Я  сказал,  что мы  все договорились  о том,  что  Германия должна быть
расчленена,  но  практическое  осуществление  ее раздела  -- слишком сложное
дело,  чтобы о  нем  можно было договориться  за  пять или шесть  дней.  Это
потребовало бы весьма  тщательного  изучения исторических, этнографических и
экономических  факторов,   а   также   продолжительного   изучения   вопроса
специальным  комитетом,  который  рассмотрел  бы  различные  предложения   и
представил бы  по  ним  рекомендации. Нужно  сейчас  же  создать  орган  для
изучения этих вопросов,  и прежде  чем  прийти  к  какому-то  окончательному
решению, мы должны иметь его доклад.
     Затем  я высказал предположения  относительно будущего.  Ясно, что если
Гитлер или Гиммлер предложат безоговорочную капитуляцию, мы должны ответить,
что не станем  вести переговоры ни с кем из  военных преступников.  Если они
окажутся единственными людьми,  которых немцы  могут  предложить,  мы должны
продолжать войну. Более вероятно, что Гитлер и его коллеги либо будут убиты,
либо исчезнут и безоговорочную капитуляцию предложат другие  люди.  Если это
произойдет,  три великие  державы  должны немедленно проконсультироваться  и
решить,  есть  ли  смысл  иметь  с  ними  дело. Если  да, то им  нужно будет
немедленно  предложить   разработанные  условия  капитуляции;  если  нет  --
продолжать  войну  и  поставить  всю страну  под  контроль  строгой  военной
администрации.
     Рузвельт  предложил   попросить   наших   министров   иностранных   дел
разработать  за сутки план изучения этого вопроса, а через месяц представить
конкретный план расчленения. На этом вопрос был на время остановлен.
     Обсуждались  также,  но  не были разрешены  другие  вопросы.  Президент
спросил, следует  ли предоставить французам  зону оккупации  в  Германии. Мы
решили, что  это, бесспорно, следует сделать,  выделив им часть английской и
американской зон,  и что министры иностранных дел должны подумать о том, как
этот район будет управляться.
     Затем  по  просьбе  Сталина  Майский  изложил  русский план  взимания с
Германии репараций и демонтажа ее  военных  предприятий. Я  сказал, что опыт
прошлой войны оказался  весьма печальным и я не верю в возможность получения
с Германии чего-либо похожего на ту  сумму, которую, как сказал Майский, она
должна выплатить  одной  только  России.  Англия  также  сильно  пострадала.
Разрушено   много   зданий.   Мы    потеряли    значительную   часть   наших
капиталовложений в других странах и столкнулись с проблемой -- как увеличить
наш экспорт  настолько, чтобы оплачивать импорт продовольствия, от  которого
мы  зависим. Я сомневался  в  том, чтобы это  бремя можно  было  значительно
облегчить  с помощью германских репараций. Другие страны также пострадали, и
это нужно будет  учесть. Что произойдет,  если  Германия будет  обречена  на
голод? Намерены ли мы стоять сложа руки в стороне и  говорить, что она этого
заслужила?  Или же мы собираемся кормить немцев, а  если так, то  кто  будет
платить?  Сталин  сказал,  что эти  вопросы  так  или  иначе возникнут.  А я
ответил, что если хотят, чтобы лошадь тащила телегу, ей нужно давать немного
сена.  В конечном счете мы договорились о том, что русское предложение будет
изучено специальной комиссией, которая будет секретно работать в Москве.
     Мы договорились  также  встретиться на следующий день и рассмотреть два
вопроса,  которые  должны  были  занять  главное  место  в наших  дальнейших
переговорах, а  именно -- разработанный  в  Думбартон-Оксе  план обеспечения
международной безопасности и вопрос о Польше.

     * * *
     На  этом  первом  заседании  Рузвельт  сделал важнейшее  заявление.  Он
сказал, что Соединенные Штаты примут все разумные меры, чтобы сохранить мир,
но не ценой содержания  большой армии в Европе на расстоянии трех тысяч миль
от  Соединенных  Штатов.  Поэтому американская оккупация ограничится  только
двумя  годами.  У  меня возникли тревожные  вопросы. Если американцы покинут
Европу, Англия должна будет одна,  без посторонней помощи,  оккупировать всю
западную часть Германии. Такая задача была бы нам далеко не по силам.
     Поэтому в начале нашего второго заседания, 6 февраля, я стал настаивать
на  том,   что  французы  должны  разделить  с   нами  это   тяжкое   бремя.
Предоставление Франции зоны  оккупации отнюдь не  решало вопроса.  Германия,
бесспорно,  снова  поднимется,  и в  то время,  как американцы могут в любой
момент уйти к себе домой,  французам  придется  жить  с  ней  по  соседству.
Сильная Франция жизненно необходима  не только  для Европы, но и для Англии.
Только она  одна может  не допустить  создания  пусковых станций  реактивных
снарядов на побережье Ла-Манша и сформировать армию для сдерживания немцев.
     Затем  мы  перешли  к  международной  организации по поддержанию  мира.
Президент  заявил,  что  в  Соединенных  Штатах  общественное  мнение  имеет
решающее   значение.  Если  можно  будет  прийти   к  согласию  относительно
предложений, выдвинутых в Думбартон-Оксе, или  подобного  рода  предложений,
его  страна, вероятно,  примет активное участие в установлении мира  во всем
мире,  ибо  идея  создания   такой  международной  организации  встречает  в
Соединенных  Штатах  большую поддержку. Но,  как  уже отмечалось  в одной из
предыдущих  глав,  конференция   в  Думбартон-Оксе  закончилась,  так  и  не
достигнув   никакого  соглашения  по  важнейшему  вопросу   --  о  процедуре
голосования в Совете Безопасности.
     5 декабря 1944  года президент  сделал  Сталину и  мне  следующие новые
предложения:  каждый  член  Совета  должен  иметь один  голос. Для  принятия
какого-либо решения  за  него  должны  голосовать  семь  членов. Этого будет
достаточно  для  деталей процедуры. Все крупные вопросы, такие, как принятие
или исключение отдельных государств из организации, подавление  и улаживание
конфликтов,  регулирование  вооружений  и  предоставление  вооруженных  сил,
потребуют  совпадения голосов всех  постоянных членов Совета. Иными словами,
Совет  Безопасности  фактически  бессилен,  если  нет  единогласия  "большой
четверки".  Если  Соединенные  Штаты,  СССР,  Великобритания  или  Китай  не
согласны,  тогда любая из  этих стран может  отказать  в  своем  согласии  и
помешать Совету предпринять что-либо. Это было правом вето.
     В предложениях Рузвельта содержалось еще одно уточнение. Конфликт может
быть  урегулирован  мирными  методами.  В этом случае  потребовалось бы семь
голосов и  единогласное  решение всех  постоянных членов,  то  есть "большой
четверки".  Но  если кто-либо из членов Совета, включая  "большую четверку",
участвует в  конфликте, он может обсуждать решение,  но не  может  принимать
участия  в голосовании.  Таков  был  план,  изложенный Стеттиниусом на  этом
втором заседании 6 февраля.

     * * *
     Сталин заявил, что изучит предложение и  посмотрит, в состоянии  ли  он
понять его, но пока оно не совсем ясно. Он опасается, что, хотя  три великие
державы являются  в настоящее время союзниками  и ни одна из них не совершит
никакого  акта   агрессии,  лет  через  десять   или   меньше  три  нынешних
руководителя исчезнут  и  к власти придет новое,  не обладающее опытом войны
поколение, которое забудет о том, что мы испытали. "Все мы, -- сказал он, --
хотим  обеспечить  мир,  по  крайней  мере,  лет  на  пятьдесят.  Величайшая
опасность -- это конфликт между нами самими, ибо если  мы останемся едиными,
германская  угроза  не  будет  особенно серьезной. Поэтому  мы должны сейчас
подумать о  том, как обеспечить наше единство в будущем и как гарантировать,
чтобы  три  великие державы (а возможно,  также  Китай и  Франция) сохранили
единый   фронт.   Должна   быть   разработана  какая-то   система,   которая
предотвратила бы конфликт между главными великими державами".
     Затем  он выразил  сожаление по поводу того, что другие дела мешали ему
до  сих  пор  изучить  американский  план  в  деталях.  Как  он  понял,  это
предложение делит все конфликты  на две категории -- во-первых, те,  которые
требуют  санкций,  будь  то  экономических,  политических  или  военных,  и,
во-вторых, те, которые можно урегулировать мирными средствами. Обе категории
будут всесторонне обсуждены. Санкции  могут  быть применены  лишь  в  случае
единогласия постоянных членов Совета, и если один из этих членов Совета  сам
причастен к конфликту, тогда он может принять участие и  в  обсуждении,  и в
голосовании. С другой стороны, если  существует конфликт, который может быть
урегулирован  мирным  путем,  тогда  участвующие  в  нем  стороны  не  могут
голосовать.  Русских,  сказал  он,  обвинили в  том,  что они  слишком много
говорят о голосовании.  Они действительно считают это очень важным вопросом,
так как  все будет  решаться голосованием и  их  будут  весьма  интересовать
результаты. Предположим,  например,  что Китай, как  постоянный  член Совета
Безопасности, потребовал бы возвращения  Гонконга или что Египет  потребовал
бы  возвращения Суэцкого канала. Он полагает, что в этом  случае они не были
бы одиноки и  имели бы друзей,  а возможно, и  защитников в Ассамблее или  в
Совете.
     Я сказал,  что, как я понимаю, полномочия  международной организации не
могут  быть применены против Англии, если  она не будет убеждена и откажется
согласиться.
     Сталин спросил,  действительно  ли это  так, и  я заверил его, что  это
именно так.
     Тогда  Иден разъяснил, что в таком  случае Китай  или  Египет  могли бы
пожаловаться,  что  никакое решение, предусматривающее применение  силы,  не
могло  бы  быть  принято  без   согласия  правительства  его  величества,  и
Стеттиниус  подтвердил, что  никакие  санкции не могут быть  применены, если
между постоянными членами Совета  Безопасности  не будет единогласия.  Могут
быть порекомендованы меры к мирному урегулированию, например арбитраж.
     Сталин заявил, что, как он опасается, споры из-за Гонконга или Суэцкого
канала могли бы нарушить единство трех великих Держав.
     Я  ответил,  что понимаю,  какая  опасность  может  возникнуть,  но что
международная  организация   ни  в   коей  мере   не   нарушает   нормальных
дипломатических  отношений  между  государствами  --  великими  или  малыми.
Международная организация -- это особая независимая  организация, а ее члены
будут продолжать  обсуждать  между собой свои  дела. Было бы глупо ставить в
международной  организации те  или  иные  вопросы,  если  они могут нарушить
единство великих держав.
     "Мои коллеги  в Москве, -- сказал Сталин, -- не могут забыть того,  что
произошло в декабре 1939 года во время русско-финской войны, когда англичане
и  французы  использовали  против нас Лигу  Наций и  им  удалось изолировать
Советский Союз и изгнать его из Лиги, а позднее они ополчились  против нас и
говорили о  крестовом походе против  России. Не можем ли мы иметь какие-либо
гарантии того, что это не повторится?"
     Иден указал, что американское предложение сделает это невозможным.
     "Можем ли мы создать еще больше препятствий?" -- спросил Сталин.
     Я  сказал,  что  предусмотрено  особое  условие  о единогласии  великих
держав.
     "Мы услышали о нем сегодня впервые", -- ответил он.
     Я  признал,  что  есть  опасность  разжигания агитации  против одной из
великих держав, -- скажем,  против  англичан, -- и я  могу лишь сказать, что
обычная дипломатия будет одновременно играть свою  роль. Я  не  думаю, чтобы
президент начал и поддержал нападки на Англию,  и  я  считаю бесспорным, что
будет сделано все, чтобы приостановить такие нападки. Я в равной мере уверен
в  том, что  маршал  Сталин  также не предпримет  нападки  --  агитационные,
конечно, --  на  Британскую  империю,  не  поговорив  сначала с  нами  и  не
попытавшись найти какой-то путь достижения дружественного соглашения.
     "Верно", -- ответил он.
     Рузвельт  сказал,  что  в будущем  между великими  державами,  конечно,
возникнут  разногласия.  Они  будут  всем  известны и будут  обсуждаться  на
Ассамблее. Но если  допустить их обсуждение также в Совете,  то это не будет
способствовать появлению разногласий. Напротив,  это покажет,  какое доверие
мы  питаем  друг  к  другу,  а также  к  нашей  способности улаживать  такие
проблемы. Это укрепит, а не ослабит наше единство.
     Сталин  сказал,  что это правильно.  Он  обещал  изучить  этот  план  и
продолжить его обсуждение на следующий день.
     Когда мы снова встретились на следующий день, Молотов принял новый
план.  В Думбартон-Оксе, сказал он, русские
сделали все, что могли, для сохранения единства трех держав
после войны и  полагали,  что планы, явившиеся результатом этой конференции,
обеспечат сотрудничество  между  всеми странами --  большими  и малыми.  Они
удовлетворены  теперь  новой процедурой  голосования  и правилом единогласия
трех великих держав.  Оставалось урегулировать только один вопрос. Должны ли
советские  республики быть членами международной организации с правом голоса
в Генеральной  Ассамблее? Этот вопрос обсуждался в Думбартон-Оксе, но теперь
он  собирается  предложить  кое-что  другое.  Советская  делегация  была  бы
удовлетворена, если бы три или, по крайней мере,  две из советских республик
стали с  самого  начала членами организации, а именно Украина, Белоруссия  и
Литва. Все они важны,  все  принесли большие  жертвы  в войне;  они  первыми
подверглись вторжению и сильно пострадали. Доминионы Британского Содружества
наций приближались к независимости постепенно и терпеливо. Это было примером
для России, и  поэтому они  решили внести это  более  узкое предложение. "Мы
полностью согласны, -- закончил он, -- с предложением президента о процедуре
голосования  и просим, чтобы три или по крайней мере две из  наших республик
были членами-учредителями международной организации".
     Для  всех нас это было большим облегчением, и Рузвельт быстро поздравил
Молотова.
     Следующая задача, сказал президент, состоит в том, чтобы пригласить все
страны  собраться.  Когда это будет  сделано и  кого  мы пригласим?  В  СССР
значительные массы народа организованы в отдельные республики; в  Британской
империи большие  независимые  группы  живут на большом  расстоянии  друг  от
друга; Соединенные Штаты представляют собой единое целое,  с одним министром
иностранных дел и без колоний. Но есть и другие страны, такие, как Бразилия,
которые  имеют меньшую территорию, чем Россия,  но  большую, чем Соединенные
Штаты,  и, с другой стороны, целый ряд очень маленьких государств.  Можем ли
мы согласиться  на один голос для каждой страны или же более крупные страны,
должны  иметь больше одного голоса в  международной  Ассамблее? Он предложил
передать все эти вопросы на рассмотрение трех министров иностранных дел.
     Я тоже поблагодарил Сталина за его важный шаг  -- принятие предложенной
президентом  процедуры голосования -- и сказал,  что соглашение, которого мы
достигли, успокоит и удовлетворит людей во  всем  мире. Предложение Молотова
также следует считать  большим Достижением. Президент Рузвельт  вполне прав,
сказав,  что  с  точки  зрения  голосования   положение  Соединенных  Штатов
отличается    от   положения   Британской   империи.   Мы    имеем    четыре
самоуправляющихся  доминиона,  игравших  последние  25  лет  видную  роль  в
международной организации мира, которая распалась  в 1939  году.  Все четыре
способствовали поддержанию мира  и демократическому прогрессу. Когда  в 1939
году Соединенное Королевство  объявило Германии войну,  все они  взялись  за
оружие, хотя  знали,  насколько  мы  были  слабы. Мы  не  имели  возможности
заставить  их сделать это. Они это сделали сами,  по собственному почину,  в
вопросе,  относительно которого  с  ними  можно  было консультироваться лишь
частично, и мы  никогда  не согласились  бы ни на какую систему, лишающую их
положения,  которое  они  с  полным основанием занимали  в течение  четверти
столетия. Поэтому я не мог не выслушать предложения Советского правительства
с  чувством глубокого  понимания. Я  от  всего  сердца сочувствовал  могучей
России,  истекавшей  кровью  от  нанесенных  ей  ран, но  сметавшей тиранов,
стоявших на ее  пути,  Я  признавал,  что у  страны,  имеющей  180 миллионов
населения,  естественно,  возникали   вопросы  в  отношении  конституционных
порядков Британского Содружества  наций, благодаря  которым мы  имели больше
одного голоса в Ассамблее, и  поэтому я был рад, что  президент Рузвельт дал
такой  ответ,  который   отнюдь  нельзя  было  считать  отклонением  просьбы
Молотова.
     Однако я указал,  что не могу превышать данных мне полномочий.  Я хотел
бы иметь время обсудить предложение Молотова с Иденом и, быть может, послать
телеграмму членам кабинета. Я попросил извинить меня за то, что не могу дать
окончательного  ответа в этот  же  день. Затем мы договорились передать весь
вопрос на рассмотрение наших министров иностранных дел.

     * * *
     Остальные  детали  были  урегулированы  очень  быстро.  Когда  мы снова
встретились  днем  8  февраля,  мы  договорились   принять   в   Организацию
Объединенных  Наций две советские  респ