могли
передвигаться довольно свободно  и  были  в  состоянии сообщать  нам  точные
сведения о крупных германских  силах, двигавшихся  по  железным  и шоссейным
дорогам  на  юго-восток.  Однако ни  одно из таких  передвижений не означало
обязательно вторжение  в  Россию,  и  все  они  легко  могли быть  объяснены
германскими интересами и политикой в Румынии  и Болгарии, замыслами Германии
в отношении  Греции  и ее  соглашениями с  Югославией  и  Венгрией.  Гораздо
труднее было  получить сведения о колоссальной переброске сил через Германию
на  главный русский фронт,  простиравшийся  от  Румынии  до  Балтики.  Чтобы
Германия на  этом этапе, даже не очистив Балканы, начала новую большую войну
с Россией -- это, казалось мне, слишком хорошо, чтобы быть истиной.
     Сталин  и  его окружение пропустили  момент, когда надо  было принимать
интенсивные  меры  к  отражению  готовившейся  агрессии  и  обеспечить  себя
союзниками.  На письмо Черчилля от  25  июня 1940 г. с предложением улучшить
англосоветские отношения Сталин не  ответил. Уверенный в правильности  своей
оценки  обстановки, он отвергал предупреждения  разведки как провокационные.
Эти роковые ошибки Сталина обусловили трагедию 1941 г.
     Мы  не знали содержания переговоров, происходивших в  ноябре 1940  года
между Молотовым, Гитлером и Риббентропом в  Берлине,  а  равно  и содержания
переговоров и  предполагаемых пактов,  которые последовали  за ними. Не было
никаких  признаков  уменьшения  германских сил, расположенных против нас  на
другом  берегу  Ла-Манша. Германская авиация  продолжала  совершать  сильные
налеты  на Англию. То, как  Советское правительство истолковало концентрацию
германских  войск в Румынии и Болгарии, явно  примирившись  с ней, сведения,
которыми мы располагали относительно отправки в Германию из России больших и
ценных грузов, очевидная общая заинтересованность обеих стран в завоевании и
разделе Британской империи на Востоке -- все это делало более вероятным, что
Гитлер и Сталин скорее заключат сделку за наш счет, чем будут воевать друг с
другом.
     Наше объединенное разведывательное управление  разделяло  это мнение. 7
апреля оно  заявило, что в Европе распространяются слухи о намерении  немцев
напасть  на  Россию.  Хотя Германия,  указывало управление,  располагает  на
Востоке значительными силами и можно ожидать, что рано или  поздно она будет
воевать с  Россией,  представляется  невероятным, чтобы она  решила  открыть
сейчас  еще  один большой фронт. По мнению  объединенного  разведывательного
управления,  ее  главной  целью  в 1941 году оставался  разгром Соединенного
Королевства. Еще 23 мая это управление, в которое входили представители всех
трех видов вооруженных сил, сообщало, что слухи о  предстоящем  нападении на
Россию утихли  и имеются сведения, что  эти  страны намерены заключить новое
соглашение. Управление считало это вероятным, поскольку нужды затяжной войны
требовали укрепления германской экономики. Германия могла получить от России
необходимую  помощь  либо  силой, либо  в результате соглашения.  Управление
считало, что Германия предпочтет последнее, хотя, чтобы облегчить достижение
этого,  будет  пущена  в  ход  угроза  применения  силы.  Сейчас   эта  сила
накапливалась. Имелось  множество  данных о строительстве  на оккупированной
немцами  территории  Польши  шоссейных  дорог  и  железнодорожных  веток,  о
подготовке  аэродромов  и  усиленной  концентрации войск,  включая  войска и
авиационные части с Балкан.
     Наши  начальники штабов  были проницательнее  своих  советников и имели
более определенное мнение.  "У нас имеются ясные  указания, -- предупреждали
они 31 мая командование на  Среднем  Востоке, --  что  немцы сосредоточивают
сейчас против России огромные  сухопутные и военно-воздушные силы. Используя
их  в качестве угрозы, они,  вероятно, потребуют уступок,  могущих оказаться
весьма опасными для нас. Если русские откажут, немцы выступят".
     Только 5 июня объединенное разведывательное управление  сообщило,  что,
судя по масштабам германских военных приготовлений  в  Восточной  Европе, на
карту поставлен, видимо более  важный вопрос, чем экономическое  соглашение.
Возможно,  что   Германия  желает  устранить  со  своей  восточной   границы
потенциальную  угрозу становящихся  все более мощными  советских вооруженных
сил. Управление  не  считало пока  возможным  сказать,  будет ли результатом
этого война или соглашение. 10 июня оно заявило: "Во второй половине июня мы
станем  свидетелями либо  войны,  либо соглашения".  И наконец, 12  июня оно
сообщило: " Сейчас имеются новые данные, свидетельствующие о том, что Гитлер
решил покончить с помехами, чинимыми Советами, и напасть".

     * * *
     Я не  довольствовался  этой формой коллективной мудрости и  предпочитал
лично  видеть  оригиналы.  Поэтому  еще летом  1940 года  я  поручил  майору
Десмондду  Мортону делать ежедневно подборку  наиболее интересных сообщений,
которые я всегда читал, составляя таким  образом, иногда  значительно раньше
других, собственное мнение 1.
     1 Премьер-министр -- генералу Исмею 5 августа 1940 года:
     "Я  не  хочу, чтобы получаемые  сообщения отбирались  и  обрабатывались
различными сотрудниками  разведки.  Майор  Мортон будет  пока это делать для
меня и представлять на мое  рассмотрение то, что он считает особенно важным.
Он  должен получить доступ ко всей  информации и представлять мне  подлинные
документы в их первоначальном виде". -- Прим. авт.

     Так,  в  конце  марта 1941  года  я  с  чувством облегчения и  волнения
прочитал  сообщение,   полученное   от   одного  из  наших  самых   надежных
осведомителей,  о переброске германских  танковых сил  по железной дороге из
Бухареста в Краков и обратно. В этом  сообщении  говорилось, во-первых, что,
как только югославские министры подчинились диктату в Вене (это произошло 18
марта), три из пяти танковых дивизий, которые двигались через Румынию на юг,
к Греции и Югославии, были посланы на север, к Кракову, и во-вторых, что вся
эта переброска  была отменена  после революции  в  Белграде  и три  танковые
дивизии  были отправлены обратно в Румынию. Эту отправку и возвращение назад
около 60 составов нельзя было скрыть от наших местных агентов.
     Для меня это было вспышкой молнии, осветившей все положение на Востоке.
Внезапная переброска к Кракову  столь больших танковых  сил, нужных в районе
Балкан, могла означать лишь  намерение Гитлера вторгнуться в  мае  в Россию.
Отныне  это  казалось  мне  его  несомненной основной  целью.  Тот факт, что
революция в Белграде потребовала их возвращения в Румынию, мог означать, что
сроки  будут  передвинуты с  мая на июнь. Я  немедленно  сообщил эти  важные
известия Идену в Афины.
     Я также  изыскивал  средства предостеречь  Сталина,  чтобы, обратив его
внимание на  угрожающую ему опасность, установить с ним связи наподобие тех,
которые  я  поддерживал  с  президентом  Рузвельтом.  Я  написал  краткое  и
загадочное письмо, надеясь,  что  сам этот факт и  то, что  это  было первое
письмо,  которое я посылал ему  после моей официальной телеграммы от 25 июня
1940 года,  рекомендовавшей сэра Стаффорда  Криппса как посла, привлекут его
внимание и заставят призадуматься.
     Премьер-министр -- Стаффорду Криппсу 3 апреля 1941 года
     "Передайте от меня Сталину следующее письмо  при условии, что оно может
быть вручено лично вами.
     Я  располагаю  достоверными сведениями от надежного агента, что,  когда
немцы сочли  Югославию пойманной в  свою сеть,  то есть после 20 марта,  они
начали перебрасывать из Румынии в  Южную  Польшу три  из своих пяти танковых
дивизий. Как только они узнали о сербской  революции, это передвижение  было
отменено. Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов".
     Министр иностранных дел, вернувшийся к этому  времени из Каира, добавил
несколько замечаний:
     "1.  Если  оказанный Вам прием даст Вам возможность развить доводы,  Вы
можете  указать,  что  это изменение в дислокации германских  войск говорит,
несомненно, о  том, что Гитлер  из-за выступления Югославии  отложил  теперь
свои прежние планы создания угрозы  Советскому правительству. Если это  так,
то Советское правительство сможет воспользоваться  этим, чтобы укрепить свое
собственное  положение. Эта  отсрочка показывает,  что  силы  противника  не
являются неограниченными, и иллюстрирует преимущества, которые даст создание
чего-либо похожего на единый фронт.
     Совершенно  очевидно, что Советское  правительство может  укрепить свое
положение,  оказав материальную помощь Турции  и Греции и через последнюю --
Югославии. Эта  помощь  могла  бы настолько  увеличить  трудности  немцев на
Балканах, что им пришлось бы еще  отложить свое нападение на Советский Союз,
о подготовке которого свидетельствует  столь много признаков.  Если, однако,
сейчас  не  будут  использованы  все  возможности вставлять немцам  палки  в
колеса, то через несколько месяцев опасность может возродиться.
     Вы,  конечно, не  станете  намекать,  что мы сами  просим у  Советского
правительства  какой-то помощи или что  оно  будет  действовать в  чьих-либо
интересах,  кроме своих  собственных. Но мы  хотим,  чтобы  оно поняло,  что
Гитлер  намерен рано или поздно напасть  на Советский Союз, если сможет; что
одного его  конфликта  с  нами  еще  недостаточно,  чтобы помешать  ему  это
сделать,  если  он не  окажется одновременно перед особыми трудностями вроде
тех,  с  которыми  он  сталкивается  сейчас на  Балканах,  и что  поэтому  в
интересах Советского Союза предпринять все возможные шаги, дабы помешать ему
разрешить балканскую проблему так, как ему этого хочется".
     Английский посол ответил  лишь 12 апреля.  Он сообщил,  что перед самым
получением  моей  телеграммы он сам  направил Вышинскому  пространное личное
письмо, в котором перечислялся ряд случаев, когда Советское правительство не
противодействовало  посягательствам  немцев на Балканах. В письме содержался
также настойчивый  призыв,  чтобы СССР в своих собственных интересах решился
немедленно проводить энергичную политику сотрудничества со странами, все еще
сопротивляющимися державам  оси  в  этом районе,  если  только  он не  хочет
упустить последний шанс защитить свои собственные границы в союзе с другими.
     "Если бы теперь, --  писал  он,  -- я передал через  Молотова  послание
премьер-министра, выражающее ту  же мысль в  гораздо более краткой  и  менее
энергичной  форме, то  я  опасаюсь,  что  единственным  результатом было  бы
ослабление  впечатления,  уже  произведенного  моим  письмом на  Вышинского.
Советское правительство, я  уверен, не поняло бы, зачем понадобилось вручать
столь  официально такой краткий и отрывочный комментарий по поводу фактов, о
которых   оно,  несомненно,   уже  осведомлено,  и  притом  без   какой-либо
определенной   просьбы   объяснить  позицию  Советского   правительства  или
предложений насчет действий с его стороны.
     Я  считал  необходимым  изложить  Вам  эти  соображения,  ибо я  сильно
опасаюсь, что вручение  послания премьер-министра не  только ничего  не дало
бы, но и  явилось  бы  серьезной тактической ошибкой.  Если,  однако, Вы  не
разделяете  этой точки  зрения,  я,  конечно, постараюсь  в  срочном порядке
добиться свидания с Молотовым".
     По этому поводу министр иностранных дел написал мне:
     "В этой новой ситуации  доводы  сэра  Стаффорда Криппса против вручения
Вашего   послания  приобретают,  мне  думается,  известную  силу.  Если   Вы
согласитесь, я  предложил бы  сообщить ему, что  ему незачем  вручать сейчас
послание,  но  если Вышинский  благожелательно отнесется  к  его  письму, он
должен изложить ему факты,  содержащиеся в Вашем послании. Пока же я попрошу
его как можно скорее передать нам по телеграфу содержание письма, которое он
послал Вышинскому, и переслать нам текст при первой возможности".
     Я был раздражен  этим  и  происшедшей задержкой. Это  было единственное
послание  перед  нападением  Германии,  которое  я направил  непосредственно
Сталину. Его краткость, исключительный характер сообщения, тот факт, что оно
исходило  от главы  правительства  и должно  было быть вручено послом  лично
главе русского правительства,  --  все это  должно было  придать ему  особое
значение и привлечь внимание Сталина.
     Премьер-министр -- министру иностранных дел 16 апреля 1941 года
     "Я придаю особое значение вручению этого личного послания Сталину. Я не
могу  понять,  почему этому противятся. Посол  не сознает военной значимости
фактов. Прошу Вас выполнить мою просьбу".
     И снова:
     Премьер-министр -- министру иностранных дел 18 апреля 1941 года
     "Вручил  ли  сэр  Стаффорд   Криппс  Сталину  мое   личное   письмо   с
предостережением  насчет  германской  опасности?  Меня весьма удивляет такая
задержка,  учитывая   значение,  которое  я   придаю   этой  крайне   важной
информации".
     Ввиду  этого 18  апреля министр  иностранных  дел телеграфировал послу,
велев  ему вручить мое послание. Так как от  сэра  Стаффорда Криппса не было
получено никакого ответа, я спросил, что же произошло.
     Премьер-министр -- министру иностранных дел 30 апреля 1941 года
     "Когда сэр Стаффорд Криппс вручил мое послание Сталину? Не будете ли Вы
так добры запросить его".
     Министр иностранных дел -- премьер-министру 30 апреля 1941 года
     "Сэр  Стаффорд  Криппс  направил   послание  Вышинскому  19  апреля,  а
Вышинский уведомил его письменно 23 апреля, что оно вручено Сталину.
     Весьма сожалею, что по ошибке телеграммы, сообщающие об этом,  не  были
посланы Вам вовремя. Прилагаю копии".
     Вот что содержалось в этих приложениях:
     Стаффорд Криппс, Москва -- министру иностранных дел 19 апреля 1941 года
     "Сегодня я отправил текст  послания  Вышинскому,  попросив передать его
Сталину. Из Вашей телеграммы не было ясно, следовало ли включить комментарии
в послание  или  же  добавить от  себя  лично, и поэтому, ввиду моего письма
Вышинскому  от  11  апреля и  моего  вчерашнего  свидания с ним, я предпочел
воздержаться  от  добавления  каких-либо  комментариев, которые  могли  быть
только повторением".
     Стаффорд Криппс, Москва -- министру иностранных дел 22 апреля 1941 года
     "Сегодня  Вышинский  письменно  уведомил  меня,  что  послание  вручено
Сталину".
     Я  не  могу  составить окончательного суждения  о  том,  могло  ли  мое
послание, будь оно вручено с  надлежащей  быстротой и церемониями,  изменить
ход  событий. Тем не  менее я все  еще сожалею, что  мои  инструкции не были
выполнены должным образом. Если бы у меня была прямая  связь со Сталиным, я,
возможно, сумел бы предотвратить уничтожение столь большой части его авиации
на земле.

     * * *
     Мы  знаем теперь, что в  своей директиве  от 18 декабря Гитлер назначил
вторжение  в Россию  на  15  мая  и  что  в  ярости, вызванной революцией  в
Белграде, он 27 марта отодвинул эту дату на месяц, а затем -- до 22 июня. До
середины марта переброска войск на севере на главный русский фронт не носила
такого  характера,  чтобы  для  сокрытия  ее  немцам  нужно  было  принимать
какие-либо особые меры.  Однако 13 марта Берлин издал распоряжение закончить
работу русских комиссий,  действовавших на германской территории, и отослать
их домой.  Пребывание русских в этой  части  Германии могло  быть  разрешено
только  до  25  марта. В северном  секторе уже сосредоточивались  германские
соединения. С 20  марта должна была  начаться еще более крупная концентрация
сил 1.
     22 апреля Советы пожаловались германскому министерству иностранных  дел
на  продолжающиеся  и   усиливающиеся  нарушения  границы  СССР  германскими
самолетами. С 27 марта по 18 апреля было зарегистрировано 80 таких  случаев.
"Вполне  вероятно,  --  говорилось  в русской ноте,  -- что  следует ожидать
серьезных  инцидентов, если  германские самолеты будут  и  впредь перелетать
через советскую границу".
     В ответ немцы выдвинули ряд встречных жалоб на советские самолеты.

     * * *
     13 апреля  из Москвы  в Берлин  прибыл Шуленбург. 28 апреля его  принял
Гитлер, который произнес перед своим послом тираду по поводу жеста русских в
отношении Югославии. Шуленбург,  судя по его записи этого разговора, пытался
оправдать поведение  Советов. Он  сказал, что Россия  встревожена слухами  о
предстоящем   нападении   Германии.  Он  не  может   поверить,   что  Россия
когда-нибудь  нападет  на  Германию.  Гитлер заявил,  что события  в  Сербии
послужили  ему  предостережением. То, что произошло там,  является  для него
показателем политической ненадежности государств. Но Шуленбург придерживался
тезиса, лежавшего в основе всех его  сообщений из  Москвы.  "Я  убежден, что
Сталин  готов  пойти  на  еще  большие  уступки   нам.  Нашим  экономическим
представителям уже указали, что (если мы сделаем своевременно заявку) Россия
сможет поставлять нам до 5 миллионов тонн зерна в год" 2.
     1 Nazi-Soviet Relations. P. 279.
     2 Nazi-Soviet Relations. P. 332.

     30 апреля Шуленбург вернулся в Москву, глубоко разочарованный свиданием
с  Гитлером. У  него создалось ясное впечатление, что  Гитлер  склоняется  к
войне. Видимо,  Шуленбург даже пытался предупредить  на  этот  счет русского
посла в  Берлине Деканозова и вел упорную борьбу в эти последние  часы своей
политики, направленной к русско-германскому взаимопониманию.
     Официальный глава германского  министерства иностранных  дел Вайцзекер,
несомненно,  дал  своему  начальству  хороший  совет,  и   мы  можем  только
радоваться, что  оно  не  последовало этому совету. Вот что  написал  он  по
поводу этого свидания:
     Вайцзекер, Берлин -- Риббентропу 28 апреля 1941 года
     "Я  могу  выразить  одной  фразой  свои  взгляды  на  русско-германский
конфликт. Если  бы  каждый русский город,  обращенный в пепел,  имел для нас
такую же ценность, как  потопленный английский военный  корабль, я предложил
бы начать германо-русскую  войну этим летом. Но я считаю, что мы победили бы
Россию  лишь  в  военном  отношении и,  с  другой  стороны, проиграли  бы  в
экономическом отношении.
     Может   быть,   и  соблазнительно   нанести   коммунистической  системе
смертельный  удар, и  можно также  сказать, что логика  вещей требует, чтобы
Евразийский континент был противопоставлен англосаксам и их сторонникам.  Но
единственное решающее соображение заключается в том, ускорит ли  это падение
Англии.
     Мы должны различать две возможности:
     а)  Англия  близка к краху. Если мы примем эту посылку, то, создав себе
нового противника,  мы лишь ободрим Англию. Россия не является потенциальным
союзником  англичан.  Англия не  может  ожидать от России ничего хорошего. В
России не  связывают  никаких надежд с отсрочкой краха  Англии  так  же, как
вместе с Россией мы не уничтожаем никаких надежд Англии.
     б)  Если  мы не верим в близкий крах Англии, тогда напрашивается мысль,
что,  применив  силу, мы  должны  будем  снабжать  себя  за  счет  советской
территории.  Я считаю само собой разумеющимся, что мы успешно продвинемся до
Москвы и  дальше.  Однако  я  весьма  сомневаюсь, будем  ли  мы  в состоянии
воспользоваться   завоеванным  ввиду  известного   пассивного  сопротивления
славян. Я  не вижу в  русском государстве какой-либо  действенной оппозиции,
способной заменить  коммунистическую систему, войти в союз с нами и быть нам
полезной.  Поэтому  нам,  вероятно,  пришлось  бы  считаться  с  сохранением
сталинской системы в Восточной России и в Сибири  и с возобновлением военных
действий весной 1942 года. Окно в Тихий океан осталось бы закрытым.
     Нападение Германии  на Россию послужило  бы лишь  источником  моральной
силы для англичан. Оно было бы  истолковано ими как неуверенность Германии в
успехе ее борьбы  против  Англии.  Тем самым  мы  не только признали бы, что
война продлится еще  д