ческому курсу, в который он верил  сам. Как министр
финансов, а  теперь  и  как  премьер-министр  Чемберлен  строжайшим  образом
ограничивал  расходы на  военные цели. На протяжении всего  этого периода он
выступал  решительным  противником  всевозможных чрезвычайных мероприятий. У
него  было  свое законченное мнение  обо  всех  политических  деятелях  того
времени в Англии и в других  странах,  и  он считал,  что может иметь дело с
любым из  них. Но  больше  всего  он надеялся войти в  историю  как "великий
миротворец". Во имя  этого  он всегда был готов оспаривать очевидные факты и
идти  на  огромный риск  для  себя  лично  и  страны. К  несчастью,  на него
обрушились волны, силу  которых он не мог измерить,  и ураган, перед которым
он не согнулся,  однако устоять против которого не смог.  В  последние перед
войной годы мне легче было бы работать с Болдуином, каким я его  знал, чем с
Чемберленом. Впрочем, ни один из них не пожелал бы работать со мной, пока не
возникла в том крайняя необходимость.
     Однажды  в  1937 году я встретился  с германским послом  в  Англии  фон
Риббентропом. В одной из своих очередных статей,  публиковавшихся два раза в
месяц,  я отметил, что одна  из  его речей была неправильно истолкована. Мы,
конечно, и раньше встречались  с ним  несколько  раз  в обществе. Теперь  он
пригласил  меня  к  себе  в  гости  для  беседы. Риббентроп  принял  меня  в
просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа
продолжалась  более  двух  часов. Риббентроп  был  чрезвычайно  учтив, и  мы
прошлись с ним  по всей  европейской  арене,  обсуждая  вопросы  военного  и
политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет
дружбы  с  Англией.  Он  сказал  мне,  что  ему  предлагали  пост   министра
иностранных дел Германии,  но что он  просил Гитлера отпустить его в Лондон,
чтобы  добиться англо-германского союза. Германия оберегала  бы  все величие
Британской  империи.  Немцы, быть  может,  и попросят  вернуть  им  немецкие
колонии,  но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия
предоставила  Германии   свободу  рук  на  востоке  Европы.  Германии  нужен
лебенсраум,  или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения.
Поэтому она  вынуждена поглотить Польшу и  Данцигский коридор.  Что касается
Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения
будущего  существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов
душ.  На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы
просили  от Британского  содружества  и империи,  -- это не  вмешиваться. На
стене комнаты, в которой мы  беседовали,  висела  большая  карта,  к которой
посол  несколько  раз подводил меня, чтобы наглядно  проиллюстрировать  свои
планы.
     Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность  в том, что английское
правительство  не  согласится предоставить Германии свободу рук  в Восточной
Европе.  Хотя мы  и в самом деле находились в плохих отношениях  с Советской
Россией  и  ненавидели  коммунизм  не  меньше,  чем  его  ненавидел  Гитлер,
Риббентропу следует твердо  знать, что, если бы даже  Франция  была в полной
безопасности,  Великобритания  никогда  не утратила  бы  интереса  к судьбам
континента настолько,  чтобы позволить Германии установить  свое  господство
над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед  картой, когда я сказал
это.  Риббентроп резко отвернулся  от карты и потом сказал:  "В таком случае
война неизбежна.  Иного  выхода нет. Фюрер  на  это решился.  Ничто  его  не
остановит  и ничто не  остановит нас". Затем мы снова сели в  кресла. Я  был
лишь рядовым членом парламента, но в известной мере видным человеком. Я счел
необходимым заявить германскому  послу  следующее (я  отлично  помню  слова,
какие я произнес): "Когда вы говорите о войне, которая, несомненно, стала бы
всеобщей войной, вы не должны недооценивать Англию. Это удивительная страна,
и мало кто  из иностранцев способен  понять  ее образ мышления. Не судите по
настроениям нынешнего  правительства.  Достаточно  призвать народ  к  защите
великого дела, как  само правительство  и  английский народ предпримут самые
неожиданные действия". Я еще раз повторил: "Не следует недооценивать Англию.
Она  очень  умна. Если вы ввергнете всех нас в  новую великую войну,  Англия
сплотит весь мир против вас так же, как и в прошлый раз". Услышав эти слова,
посол  встал  и раздраженно сказал: "Англия, быть может, очень умна,  но  на
этот раз ей  не  удастся  сплотить весь мир против Германии". Мы  перешли на
более безобидные темы, и больше ничего примечательного  не  произошло.  Этот
инцидент,  однако, запечатлелся в  моей памяти, и, поскольку я в свое  время
докладывал  о  нем  министерству   иностранных  дел,   я  счел  себя  вправе
воспроизвести эту беседу здесь.
     Когда победители  предали  Риббентропа суду, грозя ему смертной казнью,
он изложил эту  беседу в извращенном виде и требовал, чтобы  меня  вызвали в
качестве свидетеля. Если бы я  был вызван, я рассказал бы  об этом разговоре
именно так, как изложено здесь.

        "Глава тринадцатая"
        "ВООРУЖЕННАЯ ГЕРМАНИЯ (1936 -- 1938 гг.)"
     В  войне,  как  и  во  внешней  политике  и  прочих делах,  преимуществ
добиваются,   выбрав   из  многих   привлекательных  или   непривлекательных
возможностей  самую  главную.  Американская  военная  мысль  родила  формулу
"главной  стратегической  цели".   Услышав   о  ней  впервые,  наши  офицеры
расхохотались, но впоследствии мудрость этой  формулы стала  очевидной и  ее
признали. Это, бесспорно,  должно быть  правилом,  все же  остальные большие
дела  должны  быть  соответствующим  образом  подчинены  этому  соображению.
Несоблюдение  этого  простого  правила приводит  к путанице и к бесплодности
действий,  и  впоследствии  положение почти  всегда оказывается  значительно
хуже, чем оно могло бы быть.
     Лично  мне не  стоило особого  труда  придерживаться  этого правила еще
задолго до  того, как оно  было  провозглашено. Я  все  время  Думал  о  той
страшной Германии, которую я видел в  действии в 1914 -- 1918 годы и которая
неожиданно  вновь  обрела  свою  военную  мощь,  тогда  как  союзники,  едва
уцелевшие в  то время, ныне ошеломленно сидели сложа  руки. Поэтому я  всеми
способами и при  любом удобном случае старался  использовать свое влияние на
палату общин, а также на отдельных  министров,  призывая активизировать наши
военные  приготовления и  привлечь  к себе  союзников в интересах  того, что
вскоре Должно было стать общим делом.
     Разными  способами  я  старался добиться  ясного понимания  соотношения
английских и немецких вооружений. Я потребовал созыва специального закрытого
заседания  парламента. На это  последовал отказ под  тем предлогом, что  это
"вызвало бы излишнюю тревогу". Я  почти не получил никакой поддержки. Печать
всегда неприязненно относится к закрытым  парламентским заседаниям. Затем 20
июля  1936  года  я спросил  премьер-министра, не  согласится ли  он принять
делегацию членов Тайного  совета и еще нескольких  лиц,  чтобы выслушать  их
мнение  о  сложившейся обстановке.  Лорд Солсбери  потребовал, чтобы на  это
совещание была  также допущена делегация  от  палаты  лордов. Согласие  было
получено. Хотя  я  лично  обратился  к  Эттли  и  сэру Арчибальду  Синклеру,
лейбористская и либеральная партии отказались выделить своих представителей.
28  июля  мы  были приняты Болдуином,  лордом  Галифаксом  и  сэром  Томасом
Инскипом  1  в кабинете премьер-министра в  здании палаты  общин.
Вместе  со мной  были видные деятели  консервативной  партии и  беспартийные
деятели. Нас представил сэр Остин Чемберлен. Наше совещание продолжалось два
дня,  по три-четыре  часа в день. Я всегда говорил,  что Болдуин умел хорошо
слушать. Казалось, он слушал  нас с величайшим интересом  и вниманием. С ним
было  несколько членов  Комитета  имперской обороны. В  первый день я открыл
обсуждение, выступив с речью, продолжавшейся час с четвертью.
     1 Э. Галифакс в то время был лордом -- председателем совета,
а Т. Инскип -- министром обороны.

     Закончил я следующими словами:
     "Во-первых,  мы  стоим  перед   лицом   величайшей  опасности  и  самых
критических обстоятельств за всю нашу историю. Во-вторых, мы можем надеяться
разрешить  нашу проблему, лишь действуя совместно с Французской Республикой.
Союз  британского флота и  французской армии с их  объединенными  воздушными
силами, действующими с баз, расположенных  вблизи французской  и бельгийской
границ,  а  также  все  то,  за что стоят  Англия  и Франция,  служит  таким
сдерживающим средством, от которого может зависеть спасение. Так  или иначе,
на  это можно возлагать  наибольшие надежды. Переходя  к  деталям, мы должны
устранять  все,  что  мешает   росту  наших  сил.  Мы,   конечно,  не  можем
предусмотреть все  возможные опасности. Мы должны сосредоточить  внимание на
главном и пострадать в другом.
     ...Говоря  еще  более  конкретно,  мы  должны ускорить  развитие  нашей
авиации,  оказывая  ей  предпочтение  по сравнению со всем  остальным. Любой
ценой мы должны привлечь цвет нашей молодежи в авиацию, какие бы стимулы для
этого  ни потребовались. Мы должны использовать все источники, все средства.
Мы должны ускорить и упростить наше производство самолетов, расширить его и,
не колеблясь, заключить с Соединенными Штатами и другими  странами контракты
на  возможно  большее  количество  авиационных  материалов  и  всевозможного
оборудования. Нам грозит такая опасность, какой мы еще не знали до  сих пор,
-- подобная  опасность  не грозила нам даже  в разгар подводной  войны (1917
год)...
     Одна мысль  угнетает меня: месяцы быстро текут. Если  мы  слишком долго
будем откладывать  мероприятия  по укреплению  нашей обороны,  большая  сила
может помешать нам завершить этот процесс".
     Министры   чрезвычайно   внимательно   отнеслись   к   нашим    грозным
предупреждениям, но только после парламентских каникул, 23 ноября 1936 года,
Болдуин пригласил  всех  нас  на  совещание,  где  нам должны  были  сделать
обоснованное  заявление по поводу  обстановки  в  целом.  Сэр  Томас  Инскип
выступил с  откровенным и толковым сообщением,  в  котором  не  скрыл от нас
серьезности  положения.  В сущности  он  сказал,  что  наши  подсчеты  и,  в
частности,  мои   заявления  по  этому   поводу  рисовали  слишком   мрачные
перспективы. Он сказал также, что предпринимаются большие усилия (так это  в
действительности  и  было), дабы вернуть  утраченные позиции, но нет причин,
которые оправдывали  бы  принятие  правительством чрезвычайных  мер,  и  что
подобные  меры неизбежно нарушили  бы всю промышленную жизнь страны, вызвали
бы  серьезную  тревогу  и вскрыли бы  все существующие недостатки, но что  в
возможных пределах предпринимается все необходимое. В ответ на это сэр Остин
Чемберлен выразил наше общее  мнение, заявив, что наша  тревога не исчезла и
что мы отнюдь не удовлетворены. С этим мы и ушли.
     Не могу спорить, можно ли было еще  тогда, то есть  в конце 1936  года,
выправить положение.  Однако можно и  нужно  было добиться гораздо  большего
ценой напряженных усилий.  Нечего и  говорить, что самый  факт и последствия
таких  усилий оказали бы огромное воздействие на Германию, если не на самого
Гитлера. Важнейший факт  заключался  в том, что  немцы опередили нас  как  в
авиации,  так и в военном производстве, если  даже учесть наши  сравнительно
меньшие военные потребности, а также то, что мы были  вправе рассчитывать на
Францию, на французскую армию и на французскую авиацию. Уже не в наших силах
было опередить Гитлера или восстановить равенство в  воздухе. Уже  ничто  не
могло помешать немецкой армии и немецкой авиации стать сильнейшими в Европе.
Мы лишь могли с помощью чрезвычайного напряжения сил, которое вывело  бы нас
из равновесия, улучшить положение, но полностью его выправить мы уже были не
в состоянии.
     Эти  мрачные  выводы,  которые  правительство  не  оспаривало  всерьез,
бесспорно,  оказали  влияние на его  внешнюю  политику. И, пытаясь составить
определенное   мнение   о   решениях,   которые   принял   Чемберлен,   став
премьер-министром,  в  период, предшествовавший  мюнхенскому  кризису,  и во
время самого кризиса, следует полностью учитывать влияние их.  В  то время я
был рядовым членом парламента  и  не занимал никакого официального поста.  Я
делал  все,  что было  в моих  силах,  чтобы  побудить правительство  начать
широкую и чрезвычайную подготовку, рискуя даже вызвать тревогу во всем мире.
При  этом я рисовал, несомненно, еще более мрачную  картину, чем она была  в
действительности. Некоторые, возможно, считают, что упорное отстаивание мною
мнения о том, что  мы  отстали на  два  года, никак не согласовалось с  моим
желанием  схватиться с Гитлером в октябре 1938 года. Но я продолжаю считать,
что поступал правильно, подстегивая всеми способами правительство, и что при
всех обстоятельствах,  которые  будут описаны  ниже, было  бы  лучше  начать
борьбу с Гитлером в  1938  году, чем тогда, когда мы наконец вынуждены  были
это сделать, -- в сентябре 1939 года. Но об этом позднее.
     Вплоть до  заключения перемирия в  июне 1940 года,  в мирное время и во
время  войны,  как  частное  лицо  или  как  глава  правительства  я  всегда
поддерживал  тесные отношения  с часто сменявшимися  премьерами  Французской
Республики и со многими ее ведущими  министрами.  Мне очень хотелось  узнать
правду о перевооружении Германии и проверить свои выкладки с помощью данных,
имевшихся в их распоряжении.  Поэтому я написал Даладье, с которым был лично
знаком.

     Черчилль--Даладье 3 мая 1938 года
     "Ваши предшественники Блюм и  Фланден были столь любезны,  что сообщили
мне  французские  данные  о  состоянии  германских  военно-воздушных  сил за
последние  годы. Я был бы весьма  обязан, если бы Вы высказали  мне,  какова
Ваша точка зрения сейчас.  Я  располагаю несколькими источниками информации,
надежность которых была доказана в прошлом, но мне хотелось бы проверить эти
сведения на основе данных, полученных из независимого источника".
     В  ответ  Даладье  прислал   мне   документ  на  семнадцати  страницах,
датированный 11 мая 1938 года. Он писал, что  этот документ "был всесторонне
продуман  штабом французских военно-воздушных  сил". Я  показал этот  важный
документ моим друзьям, работавшим в  непосредственно заинтересованных в этом
вопросе английских министерствах. Французские выкладки о размерах германских
военно-воздушных сил несколько превышали английские данные. В начале  июня я
смог написать Даладье, опираясь в значительной мере на авторитетное мнение.

     Черчилль--Даладье 6 июня 1938 года
     "Я  весьма  признателен   Вам  за  исключительно   ценную   информацию,
полученную мною через французского  военного атташе.  Можете не сомневаться,
что я  буду  пользоваться  ею  крайне  осторожно  и  только  в  наших  общих
интересах.
     Общая  оценка  состояния  германских  воздушных  сил в настоящее  время
совпадает с  частным  мнением, которое я  смог составить  по  этому  поводу.
Склонен  думать, однако, что германская авиационная промышленность выпускает
несколько большее число самолетов, чем  это полагают. Весьма вероятно, что к
1 апреля 1939  года германские  военно-воздушные силы  будут насчитывать 300
эскадрилий, а к 1 апреля 1940 года -- 400 эскадрилий".
     Я  очень хотел  также  сопоставить  находившиеся  в  моем  распоряжении
сведения о состоянии германской армии со сведениями, которые я смог получить
из английских источников. Поэтому я добавил следующее:
     "Осмелюсь   приложить   очень   коротенькую   записку   информационного
характера,  содержащую сведения, которые мне  удалось  получить из различных
источников  по  поводу нынешней  и  предполагаемой  будущей мощи  германской
армии.  Я бы хотел  знать,  согласуются  ли эти  сведения в  общих  чертах с
данными, которыми Вы располагаете. Было  бы  вполне достаточно,  если  бы Вы
отметили карандашом  все  те  цифры, которые,  по  Вашему  мнению,  являются
неправильными.

     Памятная записка
     По состоянию на 1  июня  германская армия насчитывает 36 регулярных и 4
танковые дивизии,  полностью  укомплектованных по  штатам военного  времени.
Нетанковые дивизии  быстро приобретают  способность  утроиться, а  в  данное
время могут  быть  удвоены. Артиллерии  может  хватить  полностью лишь на 70
дивизий.   Офицеров  всех  родов  войск  недостает.   Тем  не  менее,  можно
предполагать, что к 1 октября 1938 года у немцев будет не менее  56  дивизий
плюс 4  танковые дивизии, то  есть 60  полностью  снаряженных и  вооруженных
соединений типа дивизии.  Помимо этого, имеются обученные кадры, достаточные
для  укомплектования  еще примерно 36 дивизий, уже намеченных  по плану. Для
этих дивизий может быть выделено вооружение, стрелковое  оружие и  небольшое
количество  артиллерии, если  для некоторой  части действующей  армии  будут
установлены  более низкие нормы.  При этом  не  учитываются людские  резервы
Австрии,  которая  могла  бы  выставить   максимально  12  дивизий,  готовых
использовать вооружение и боевую технику германской военной  промышленности.
Помимо  всего этого, имеется некоторое число  людей и частей, не сведенных в
бригады, -- войска пограничной охраны, дивизии ландвера и так далее, которые
сравнительно плохо вооружены".

     18 июня 1938 года Даладье написал мне:
     "Мне  было весьма  приятно узнать, что  сведения,  приведенные  в  моем
письме от 16 мая, соответствуют Вашим данным.
     Я  считаю абсолютно  правильными  все сведения,  касающиеся  германской
армии,  которые  были  приведены в  памятной записке,  приложенной к  Вашему
письму от 6 июня. Следует отметить, однако, что из 36 дивизий обычного типа,
которыми уже  располагает  Германия,  4  полностью моторизованы, а  2  будут
моторизованы в ближайшее время".
     Сведения,  полученные  нами  после   войны  из  германских  источников,
показали,  что  эта  схематическая картина состояния германской  армии летом
1938  года  была поразительно  точной, учитывая,  что  составлена  она  была
частным лицом.
     На протяжении этого рассказа не раз упоминалось о  французской авиации.
Вплоть до 1933 года Франция занимала видное место среди европейских стран по
размерам военно-воздушного флота. Но  в тот самый год, когда Гитлер пришел к
власти, выявилось  роковое  отсутствие интереса  к авиации и  поддержки  ее.
Деньги  стали отпускаться  неохотно, уменьшилась  производственная  мощность
заводов,  современные  типы  самолетов  не  создавались. Франция  при  своей
сорокачасовой   рабочей  неделе   не  могла  производить   столько,  сколько
производила  германская  промышленность,  напряженно работавшая в  условиях,
приравненных к условиям военного времени.  Все  это произошло примерно тогда
же, когда  Англия  утратила  равенство в воздухе,  о чем  было  так подробно
рассказано.  По  существу,  западные  союзники,  имея  право  создать  любые
военно-воздушные силы, которые  они  сочли  бы необходимыми  для обеспечения
своей  безопасности, пренебрегли  этим жизненно  важным оружием,  тогда  как
немцы, которым  договор  запрещал  это,  сделали  это  оружие острием  своей
дипломатии и, в конечном счете, нападения.
     Французское правительство  Народного  фронта  в  1936  году  и  позднее
предприняло  немало  серьезных  усилий  по  подготовке  французской армии  и
французского  военного  флота к  войне. В  области  авиации  соответственных
усилий  предпринято не  было. Лишь летом 1938 года,  когда министром авиации
стал Ги ла Шамбр,  были предприняты энергичные меры с целью возрождения мощи
французской авиации. Но тогда уже оставалось всего лишь 18 месяцев. Какие бы
меры  ни предприняла Франция,  уже ничто  не могло помешать росту германской
армии, усиливав