ответ  на   письмо  президента.   В   это  время   Иден  проводил
кратковременный отпуск  на  юге Франции.  Ответ  Чемберлена сводился к тому,
что, хотя он ценит доверие президента Рузвельта, выразившееся в том, что тот
проконсультировался   с   ним  в  связи  с  предлагаемым  планом  уменьшения
напряжения, существующего в Европе, он хотел бы объяснить, в каком положении
находятся его собственные попытки достичь  соглашения с Германией и Италией,
в особенности с  последней. "Правительство  его величества  готово со  своей
стороны, по  возможности с  одобрения Лиги Наций,  признать де-юре оккупацию
Абиссинии   Италией,   если   бы  оно  убедилось  в   том,  что  итальянское
правительство со своей  стороны обнаруживает признаки желания способствовать
восстановлению доверия и дружественных отношений".
     Премьер-министр  упоминает об этих  фактах,  говорилось далее в письме,
для того, чтобы президент мог  судить о том, не помешает  ли его предложение
английским   усилиям  и  не  будет   ли  правильнее  отложить  осуществление
американского плана.
     Этот ответ несколько разочаровал президента. Он  сообщил, что 17 января
даст письменный ответ Чемберлену. Письмо президента пришло в Лондон утром 18
января.  В  этом   письме   он  соглашался  отложить   осуществление  своего
предложения  ввиду  того,  что  английское правительство предполагало  вести
прямые  переговоры,  однако  при  этом  он  добавлял, что  глубоко  озабочен
предположением о возможности признания правительством его величества позиции
Италии в Абиссинии. Он считал,  что это самым вредным  образом отразилось бы
на  политике  Японии на  Дальнем  Востоке  и  произвело  бы  неблагоприятное
впечатление на американское общественное мнение.
     Письмо президента рассматривалось на ряде  заседаний  комиссии кабинета
по   иностранным  делам.  Идену  удалось  добиться  значительного  изменения
первоначальной  позиции. Большинство министров считало, что он удовлетворен,
а он  не дал ясно  понять, что  это не так. После  этих совещаний вечером 21
января  в Вашингтон были отправлены два послания. Суть их заключалась в том,
что  премьер-министр горячо приветствует инициативу президента, но отнюдь не
жаждет нести  какую бы  то ни было ответственность за  ее неудачу,  если  бы
американские предложения встретили плохой прием.
     Таким  образом,  Чемберлен  отверг предложение  президента Рузвельта об
использовании  американского   влияния  для  того,  чтобы   собрать  ведущие
европейские державы и обсудить с ними возможность общего урегулирования, для
которого, конечно, требовалось хотя  бы и условно, могучая  сила Соединенных
Штатов. Такая позиция четко выявила расхождения во взглядах между английским
премьер-министром и его  министром  иностранных  дел. В  течение  некоторого
времени их расхождения не выходили за пределы кабинета, но это были коренные
расхождения.
     Было совершенно ясно, что отпор, который  Чемберлен дал президенту,  не
может  служить основанием  для отставки  министра иностранных дел.  Рузвельт
действительно шел на большой риск во внутриполитической области, сознательно
толкая Соединенные  Штаты  на европейскую арену,  над  которой уже сгущались
тучи. Если  бы стало известно хоть что-нибудь о состоявшемся обмене  мнений,
это всколыхнуло бы все изоляционистские  силы. С другой стороны, выступление
Соединенных Штатов на  раздираемой ненавистью и страхом европейской арене не
больше чем что бы то ни было другое способно было отдалить,  а быть может, и
предотвратить войну. Для Англии  это  было  почти вопросом  жизни  и смерти.
Задним числом, конечно,  трудно  судить  о  том, какое влияние  это могло бы
оказать  на  ход событий  в Австрии,  а позднее в  Мюнхене.  Отказ от  этого
предложения -- ибо по  сути дела это был отказ -- означал  утрату последнего
слабого  шанса  спасти  мир  от тирании  каким  бы то ни было иным способом,
помимо войны. Даже сейчас  нельзя прийти в себя от изумления, вспоминая, как
Чемберлен с  его ограниченным  кругозором и неопытностью в европейских делах
оказался  настолько  самодовольным,  что отвел  руку,  протянутую  ему через
Атлантический  океан. Этот  эпизод продемонстрировал  потрясающее отсутствие
чувства меры и  даже инстинкта  самосохранения у этого  честного,  знающего,
проникнутого самыми лучшими  намерениями  человека,  которому  вверены  были
судьбы  нашей  страны. В  настоящий момент трудно  даже представить себе  то
состояние ума, при котором был возможен такой жест.
     Мне предстоит еще рассказать о том, какой прием встретили предложения о
сотрудничестве,  исходившие от  русских  накануне  Мюнхена. Если  бы  только
английский народ знал и понимал,  что, пренебрегши своей  обороной и пытаясь
ослабить  оборону  Франции,  мы  порывали  теперь  с  двумя  могущественными
нациями,  величайшие   усилия  которых  были  необходимы  для  нашего  и  их
собственного спасения, история, возможно, приняла  бы иной  оборот. Но тогда
все шло так легко изо дня в  день. Пусть же теперь, десять лет спустя, уроки
прошлого послужат нам путеводной нитью.
     Отправляясь 25 января в Париж для  консультации с французами, Иден вряд
ли  заглядывал  в будущее  с  большой верой.  Теперь  все зависело от успеха
переговоров с Италией, значение которых мы так подчеркивали  в наших ответах
президенту.  Французские  министры усиленно  доказывали  Идену необходимость
включения  Испании в общее соглашение с итальянцами. Впрочем, в этом вопросе
его не приходилось особенно убеждать.  10 февраля  премьер-министр и министр
иностранных дел встретились с графом Гранди, который заявил, что итальянцы в
принципе готовы начать обмен мнениями.
     15 февраля стало  известно,  что австрийский канцлер Шушниг  подчинился
германскому требованию о включении в состав австрийского кабинета в качестве
министра   внутренних   дел  и  начальника   австрийской  полиции   главного
нацистского  агента  Зейсс-Инкварта.  Это  мрачное  событие не предотвратило
кризис  в  отношениях между  Чемберленом  и Иденом.  18  февраля  они  снова
встретились с графом Гранди. Это было в последний раз, когда они действовали
совместно. Посол  отказался  обсуждать  как  позицию Италии по  отношению  к
Австрии,  так  и английский  план  отвода  добровольцев или  так  называемых
добровольцев  --  в  данном  случае речь  шла о  пяти  дивизиях  итальянской
регулярной  армии --  из Испании.  Гранди  предложил, однако,  начать  общие
переговоры в Риме. Премьер-министр склонен был принять это предложение, в то
время как министр иностранных дел решительно возражал против такого шага.
     За этим последовали  длительные беседы и  заседания кабинета.  Пока что
единственный  заслуживающий  доверия  рассказ  об этих событиях  приведен  в
биографии Чемберлена. К. Фейлинг 1 указывает, что премьер-министр
"дал кабинету понять, что если Иден  не уйдет в отставку, то уйдет он". Иден
считал бесполезным продолжать поиски какого-то выхода и в полночь 20 февраля
ушел  в  отставку.  "Я  считаю,  что  это  делает  ему  честь",  --  отметил
премьер-министр.  Вместо  него  министром  иностранных  дел  был  немедленно
назначен лорд Галифакс.
     1  Биограф  Н.   Чемберлена,  автор  книги   "Жизнь  Невилла
Чемберлена". (Felling Keith. Life of Neville Chamberlain. London. 1946).

     * * *
     Поздно вечером 20 февраля  я сидел в своей  старой  комнате в Чартуэлле
(где я часто сижу и теперь), когда мне позвонили и сообщили, что Иден ушел в
отставку. Признаюсь, что сердце мое упало и на некоторое время мрачные волны
отчаяния захлестнули меня. За мою долгую жизнь у  меня  было немало периодов
подъема  и  упадка. В самые худшие времена  начавшейся  вскоре  войны у меня
всегда  был прекрасный сон.  В  период кризиса 1940 года, когда на меня была
возложена  такая большая ответственность, а также во многие другие трудные и
тревожные  минуты последующих  пяти лет я всегда мог, бросившись  в  постель
после  целого  дня  работы, спать  до  тех  пор,  пока  меня  не  будили  по
какому-либо  экстренному  поводу.  Я крепко спал  и  просыпался  со  свежими
силами,  не  испытывая  ничего,  кроме  желания взяться  за разрешение любых
проблем, которые приносила мне утренняя почта.  Однако в ту ночь, 20 февраля
1938 года, сон  бежал от меня.  С  полуночи до рассвета я  лежал  в постели,
охваченный  чувством горя и  страха. Перед  моими  глазами  стояла одинокая,
сильная, молодая фигура, боровшаяся против давних мрачных, ползучих  течений
самотека и капитуляции, неправильных расчетов и слабых импульсов.  Кое в чем
я лично действовал бы  по-иному, но в тот момент мне казалось, что именно  в
этом человеке воплощены  надежды английского народа, надежды великой  старой
английской нации, которая столько сделала для человечества  и  которая могла
еще столько ему  дать. Теперь он ушел. Я  следил  за  тем,  как дневной свет
медленно вползает  в окна,  и перед моим  мысленным  взором вставало видение
смерти.

        "Глава пятнадцатая"
        "ЗАХВАТ АВСТРИИ"
        "(Февраль 1938 г.)"
     В  современную эпоху,  когда  государства оказываются разгромленными  в
войне, они  обычно  сохраняют  свое  устройство,  свое  лицо  и  тайну своих
архивов. На этот раз, когда  война  была доведена до решительного конца, нам
стала известна  вся закулисная  история деятельности  противника. На  основе
материалов, оказавшихся в нашем  полном распоряжении, удалось довольно точно
установить  правильность наших собственных сведений и  представлений. Мы уже
видели, как  в июле  1936 года Гитлер дал указание германскому  генеральному
штабу  разработать военные  планы  оккупации  Австрии  на тот  случай, когда
пробьет час. Эта  операция получила название "Отто". Теперь,  спустя год, 24
июня 1937 года, специальной директивой он скрепил эти планы. 5 ноября Гитлер
раскрыл  свои  дальнейшие  замыслы  руководителям  вооруженных сил. Германия
должна  получить большее  "жизненное  пространство". Скорей всего  его можно
было  бы найти в Восточной Европе -- в  Польше, Белоруссии и  на Украине. Но
чтобы получить  его, пришлось бы пойти  на  большую  войну, а  значит,  и на
уничтожение населения,  проживающего  в этих  районах.  Германии пришлось бы
считаться с  ее  двумя  "ненавистными  врагами" --  Англией и Францией,  для
которых "германский колосс в центре Европы был бы невыносим". Поэтому,  дабы
использовать  преимущества, которые  ей давали ее  успехи в области военного
производства, а также патриотический пыл, пробужденный нацистской  партией и
выражаемый  ею, она  должна при  первой же благоприятной  возможности начать
войну  и справиться со своими двумя  противниками, пока они еще  не готовы к
борьбе.
     Нейрат,  Фрич  и  даже  Бломберг,  находившиеся  под  влиянием взглядов
германского министерства иностранных  дел, генерального  штаба и офицерского
корпуса,  были  встревожены  этой  политикой.  Они  считали,  что риск будет
слишком велик.
     Эти  государственные деятели  признавали, что благодаря дерзости фюрера
Германия  решительно  опередила  союзников во  всех областях перевооружения.
Армия крепла с каждым месяцем,  внутренний упадок  во Франции  и  отсутствие
твердой  воли  в  Англии  были  благоприятными  факторами,  которые,  вполне
возможно,  и впредь  будут оказывать влияние. Что значит год или два,  когда
все  идет  так хорошо?  Чтобы завершить  создание  военной машины,  им нужен
какой-то  срок,  и   если   фюрер   время   от  времени  будет  выступать  с
примирительными речами, эти ни на что не способные, вырождающиеся демократии
будут  ограничиваться  болтовней.  Но  Гитлер  не  был  убежден в этом.  Его
рассудок подсказывал ему, что в победе нельзя быть уверенным. Нужно идти  на
риск.  Нужно сделать  прыжок.  Он  был окрылен  своими  успехами  --  сперва
перевооружение, затем обязательная воинская  повинность, в-третьих, Рейнская
область, в-четвертых, соглашение с Италией Муссолини.
     Ждать, пока все будет готово, это значит ждать того  времени, когда уже
будет слишком поздно. Историкам и другим людям, которым не нужно действовать
изо дня в день, легко  говорить, что он мог бы вершить  судьбами всего мира,
если бы продолжал укрепление своих сил еще два-три  года, прежде чем нанести
удар. Но это  не  так. В жизни  человека, так же как и в  жизни государства,
никогда нельзя быть ни в  чем уверенным.  Гитлер решил поторопиться и начать
войну, пока он еще был в расцвете сил.
     4  февраля  1938  года он отстранил Фрича и взял в свои  руки верховное
командование вооруженными силами. Бломберг,  престиж которого  в  офицерском
корпусе  был подорван в результате  неподходящего  брака,  также пал. В  той
мере, в какой  один человек, каким бы одаренным и  могущественным он ни был,
какие бы ужасные наказания он ни мог налагать, способен  диктовать свою волю
в столь  обширных областях, фюрер установил  прямой контроль  не только  над
политикой государства, но и над военной машиной. В ту пору  он обладал почти
такой же властью,  какую имел  Наполеон после  Аустерлица и Иены. Правда,  у
него  не  было  славы, которую  приносят победы, одержанные в великих битвах
благодаря личному руководству, но  он уже  добился  триумфа в политической и
дипломатической областях. Все  его приближенные и приверженцы знали, что эти
триумфы  одержаны  только  им  одним  благодаря  трезвости  его  суждений  и
смелости.
     Помимо намерения включить все народы тевтонской  расы в рейх, о котором
столь  откровенно говорится в  "Майн кампф", у Гитлера  имелись две причины,
побуждавшие  его добиваться  присоединения  Австрийской  Республики. Австрия
открывала Германии дверь в Чехословакию  и широкие  ворота  в  Юго-Восточную
Европу.  Со  времени  убийства  канцлера Дольфуса  австрийской  организацией
нацистской партии в июле 1934 года процесс подрыва независимого австрийского
правительства   с  помощью   денег,  интриг   и  путем  применения  силы  не
прекращался. Нацистское движение  в Австрии крепло с  каждым успехом, где бы
то  ни было достигнутым  Гитлером, будь то в Германии  или  в  его борьбе  с
союзниками. Необходимо было действовать постепенно. Официально Папен получил
указания   поддерживать   самые   дружественные   отношения  с   австрийским
правительством и добиваться официального признания им австрийской нацистской
партии как законной организации. В этот период позиция Муссолини вынуждала к
некоторой сдержанности. После убийства Дольфуса итальянский диктатор вылетел
в Венецию, чтобы встретить и успокоить его вдову, нашедшую там убежище, а на
южной границе  Австрии  были сосредоточены значительные итальянские силы. Но
теперь, в начале 1938 года, произошли решающие перемены в расстановке  сил в
Европе и переоценка ценностей. Франции противостояла линия Зигфрида,  барьер
из  стали  и бетона,  становящийся  все более  грозным,  и преодоление  его,
казалось, стоило бы французам  огромных человеческих  жертв.  Дверь с Запада
была  закрыта.  Муссолини  был  втянут  в  германскую систему  в  результате
санкций, которые  оказались настолько неэффективными,  что  они лишь вызвали
его раздражение, не ослабив ни  в малейшей степени его власти. Он, очевидно,
с  удовольствием  вспоминал знаменитое изречение  Макиавелли: "Люди мстят за
мелкие  обиды,  но не  за  серьезные".  Самое главное, западные  демократии,
по-видимому, не раз  давали доказательство того, что  они смирятся  с  любым
насилием,  пока  они сами не подверглись  прямому  нападению. Папен  искусно
действовал  внутри  политической  системы  Австрии.  Многие  видные  деятели
Австрии  уступили  его  нажиму  и  интригам.  Господствовавшая неуверенность
неблагоприятно  отражалась на  туризме, имевшем столь  важное  значение  для
Вены. И все это происходило на фоне террористической деятельности и  взрывов
бомб, расшатывавших и без того непрочную основу Австрийской Республики.
     Было  решено,  что  пробил  час  захватить  контроль   над  австрийской
политикой, введя в состав венского кабинета руководителей незадолго до этого
легализованной австрийской  нацистской партии.  12 февраля 1938 года,  через
восемь дней после  того, как Гитлер взял в свои руки верховное командование,
австрийский канцлер  Шушниг был вызван в Берхтесгаден.  Шушниг повиновался и
выехал в сопровождении своего министра иностранных дел Гвидо Шмидта.
     Теперь мы располагаем отчетом Шушнига, в котором приведен нижеследующий
диалог. Гитлер упомянул  об  обороне австрийской  границы. Там была  создана
оборонительная система, для преодоления которой потребовалось  бы проведение
военной операции, что в свою очередь подняло бы вопрос о мире и войне.
     "Гитлер: Стоит мне  только  отдать  приказ  --  и в одну ночь  все ваши
смехотворные пугала на границе будут сметены. Не думаете ли вы всерьез,  что
сможете  задержать меня  хоть  на полчаса?  Кто  знает,  быть может,  в одно
прекрасное  утро я неожиданно появлюсь в  Вене,  подобно весенней  грозе,  а
тогда вы  действительно  кое-что  испытаете. Мне очень  хотелось бы избавить
Австрию от такой участи, ибо эта акция повлекла бы за собой много жертв.  За
армией вошли бы  мои СА и легион! И никто бы не мог помешать им мстить, даже
я. Не  хотите  ли  вы  превратить Австрию в  новую  Испанию? Я хотел бы,  по
возможности, избежать этого.
     Шушниг:  Я   соберу   необходимые   сведения  и   приостановлю   всякие
оборонительные  работы на германской границе.  Я, конечно,  понимаю, что  вы
можете вторгнуться в Австрию, но, г-н  рейхсканцлер, хотим мы этого или нет,
это  будет  означать кровопролитие.  Мы не одни  в  этом мире, и  такой шаг,
вероятно, будет означать войну.
     Гитлер: Легко говорить о войне, сидя здесь, в этих удобных креслах.  Но
война означает бесконечные  страдания для миллионов. Готовы  ли  вы взять на
себя  такую  ответственность, г-н Шушниг? Не думайте,  что кто-либо на земле
может отвратить меня от  моих решений! Италия? У меня с Муссолини одинаковые
взгляды, и теснейшие узы дружбы связывают меня с Италией.  Англия? Англия не
пошевельнет ни  одним пальцем ради Австрии... Франция? Два года назад, когда
мы вошли  в Рейнскую область с горсткой батальонов, -- в то время я рисковал
многим. Если бы Франция  выступила тогда,  нам пришлось бы  отступить...  Но
сейчас для Франции слишком поздно!" 1
     Эта  первая беседа  состоялась  в  11  часов утра.  После  официального
завтрака  австрийцы  были  вызваны  в небольшую комнату, и там Риббентроп  и
Папен вручили им письменный ультиматум.
     Условия  не  подлежали обсуждению. Они  включали  назначение  в  состав
австрийского   кабинета  австрийского   нациста  Зейсс-Инкварта  в  качестве
министра   общественного  порядка  и   безопасности,   общую  амнистию  всем
арестованным  австрийским   нацистам  и  официальное  включение  австрийской
нацистской  партии в Отечественный фронт, находившийся  под покровительством
правительства.
     Позднее  Гитлер принял австрийского канцлера.  "Я повторяю, что это ваш
последний шанс. Я жду, что через  три дня это соглашение будет выполнено". В
своем  дневнике  Йодль  пишет:  "На  Шушнига и  Гвидо  Шмидта  вновь  оказан
сильнейший  политический   и  военный   нажим.  В  11  часов  вечера  Шушниг
подписывает "протокол" 2.  Когда  Папен  вез  Шушнига  обратно на
санях  по  заснеженным  дорогам в Зальцбург,  он  сказал: "Вот каким  бывает
фюрер. Теперь вы испытали это на самом себе. Но в следующий раз вы проведете
время  гораздо   приятнее.  Фюрер  может   быть  действительно  обаятельным"
3.
     1 Schuschnig g. Ein Requiem in Rot-Weiss-Rat. S. 37.
     2 Nuremberg Documents (H.  M. Stationery Office). Part 1. P.
249.
     3 S с h u s с h n i g g. Op. cit. S. 51--52.

     20 февраля Гитлер сказал в рейхстаге:
     "Я  рад сообщить  вам,  господа, что  за последние несколько  дней было
достигнуто большое взаимопонимание со страной,  которая  особенно близка нам
по многим причинам. Рейх и  германская Австрия связаны не