ста  ногой  в
ухо. Нормальный человек от такого удара долго  и  трудно  заикается.  Но
этот орангутанг только недовольно выпустил жертву  и  пошел  на  меня  -
неотвратимо  размеренно  и  как,  вероятно,  ходили  динозавры   периода
мезозоя. С первым ударом я проскочил в глубь комнаты, к окну,  и  теперь
был начисто отрезан от выхода этим гориллой, примеривавшимся, как  лучше
отправить меня к праотцам. Я вообще-то не силен в такого рода турнирах и
по возможности стараюсь избегать их,  но  для  этого  мастодонта  слова,
очевидно, значения не имели, а если и имели, то  такое  же  отвлеченное,
как высшая математика.
   - Давай, Боря! - купил я  верзилу  на  детскую  уловку  и,  когда  он
по-бычьи повернулся к двери, заехал ему по сопатке изо всей силушки, что
покоилась в правой ноге. Из ноздрей черными фонтанчиками брызнула кровь,
а парень, озверев, кинулся на меня, в прыжке выбросив  правую  руку.  На
меня летело сто пятьдесят килограммов смертоносного мяса.
   В  последнюю  секунду  я  увернулся  -  и  озверевшая  туша  торпедой
воткнулась  в  стекло,  окрашивая   подоконник,   паркет   и   стену   в
красно-багровые тона.
   Он торчал из окна по пояс. Не мешкая ни  секунды,  я  сильным  ударом
ноги пропихнул его задницу дальше - в кровавые клыки стекол. И когда его
кроссовки, чуть зацепившись за подоконник,  скрылись  внизу,  я  перевел
дух, надеясь, что бетон он примет головой.
   Старинные кабинетные часы  Глеба  Андреевича  Чистова  сообщили,  что
произошло это в пятнадцать часов тридцать минут местного времени. А  сам
хозяин, невнятно гукая, все-таки сообщил, что жив.
   Борис стоял  в  проеме  кабинетной  двери  белый  как  мел.  Я  криво
улыбнулся, а он затрясся.
   - Константин... Константин Иванович, вы же убили его. Вы же убийца.
   - Пошел ты! - не сдержался я. - В любом  случае  здесь  было  бы  три
трупа: твой, мой и вот этого гукающего дяди. И запомни, заруби  себе  на
носу: он сам туда ушел, без моей помощи, понял?
   Борис согласно кивнул.
   Я осторожно выглянул в проем разбитого окна. Внизу собралось  человек
шесть, но подходить  к  телу  никто  не  решался.  Пока  просто  стояли,
соизмеряя положение тела  и  расстояние  до  нашего  окна,  но  милицию,
очевидно, уже вызвали.
   Отстраняясь от  окна,  я  боковым  зрением  увидел,  как  к  стоящему
недалеко от подъезда красному "жигуленку" метнулась  женская  фигура.  Я
насторожился.
   - Ключи! - заорал я, выворачивая Борисовы карманы. - Сбежала, сука, -
закончил я уже на лестнице. А вылетев из подъезда, увидел только красный
хвост "шестерки" с включенным правым поворотом.
   По закону свинства, первый ключ оказался не тот, и я чуть  не  сломал
его, когда вытаскивал.
   Со второй попытки я проник в машину,  врубил  двигатель  и  с  правым
поворотом вырвался со двора.
   "Шестерка" оторвалась прилично, метров на триста - четыреста,  и  шла
хорошо, обтекая попутные помехи. Двигалась она от центра и, наверное,  к
выезду из города. Удачно проскочив два светофора, она здорово  вырвалась
вперед, и я, игнорируя запрет третьего, пошел  на  красный  свет,  чудом
увернувшись  от  мусоровоза.  Дальше  дорожное  полотно  расширялось  до
двухстороннего  восьмиполосного  проспекта,  и  тут  кротовская  "Волга"
оказалась в  своей  стихии.  Довольно  урча,  она  шла,  чуть  покачивая
бедрами.
   Как я и думал, девочка рвалась вон из города. На трассе она осмелела,
укрепив  стрелку  на  отметке  сто  тридцать  километров.  Это  меня  не
волновало. "Волга" могла больше. Я и стал подтягиваться.
   Видимо,  Ирина  узнала  машину,  потому  как,  резко  подрезав   путь
"Икарусу", "жигуленок" начал быстро  уходить,  а  я  едва  не  влетел  в
вонючий икарусовский зад. Но дальше дорога была относительно  свободной,
и я опять начал накрывать беглянку.
   Теперь осталась  чепуха  -  остановить  "шестерку".  А  вот  как  это
сделать, я не знал! Бить чужую машину? У меня не  было  денег  заплатить
даже за разбитое стекло. Загнать ее на обочину? Для этого надо  ободрать
все бока, а то и похуже. Ждать, пока у нее кончится  бензин?  У  меня  у
самого полбака, и нет гарантии, что я не остановлюсь первым.
   Для пробы я обошел ее, сигналя остановку. Но с таким же успехом я мог
сигналить близлетящим крикливым воронам...
   Так мы шли  несколько  километров,  вихляя  по  шоссе,  шарахаясь  от
тяжелых  машин,  заставляя  легкие  шарахаться  от  нас.  Нужно   что-то
предпринять, и я решился. Обойдя  ее  в  очередной  раз,  я  подрезал  и
притормозил, с удовлетворением отметив, что она врюхалась в мой багажник
по  уши.  Оторвавшись  снова,  я  через  несколько  километров   заметил
долгожданный пар под капотом  "жигуленка".  Теперь  оставалось  немного:
ждать, пока заклинит двигатель. И тут Ирина свернула на правый проселок,
который я пролетел раньше. Задним ходом я сдал до проселка и опять начал
преследование.  Пар  из  ее  машины  валил,  как  из  паровоза,  и   все
закончилось гораздо быстрее, чем я думал. Из-за паровой  завесы  она  не
заметила кучу не разровненной еще щебенки на обочине и с размаху влетела
в нее.
   Когда я подошел к  машине,  девица  ревела  и  материлась,  запершись
изнутри. В свободно болтающемся багажнике я  нашел  массивный  баллонный
ключ и не спеша, аккуратно выбил  боковое  стекло  "жигуленка"  -  с  ее
стороны. И немедленно в меня полетел плевок. Вытерев  с  ковбойки  белый
сгусток, я попытался изнутри открыть дверцу. И тут осатаневшая баба меня
укусила, точнее, она откусывала часть  моего  предплечья  старательно  и
целеустремленно. Тогда свободной рукой я взял ее  за  волосы  и  стукнул
затылком о край дверцы. Зубы наконец отпустили мою  руку,  и  я,  открыв
машину, вытащил эту тварь на дорогу, дотянул до "Волги" и  там  накрепко
привязал к переднему пассажирскому сиденью.
   Очнулась она минут через десять. Все это время я  отдыхал  на  заднем
автомобильном диване,  прикидывая,  какие  вопросы  и  в  каком  порядке
следует задавать.
   Но сначала я вернулся к "жигуленку", внимательно обследовал  бардачок
и защитный козырек от солнца, но никаких документов не  обнаружил.  Лишь
на заднем сиденье лежала дамская сумка. Основательно  обследовав  ее,  я
обнаружил четыре золотых червонца, как близнецы похожих на тот, что  мне
передал Чистов, газовый баллончик,  две  связки  ключей  и  всевозможные
женские безделушки.
   Вернувшись, я закурил. Сидел и раздумывал, не  слишком  ли  сильно  я
трахнул даму головой о дверцу. Тронув саднящее плечо, подумал,  что  как
раз в меру.
   В нашу сторону с шоссе повернул колесный трактор с тележкой. Это было
явно ни к чему, и, запустив двигатель, я выбрался на трассу.  Проехав  в
сторону города около двух километров, я свернул на  грунтовую  дорогу  и
углубился по ней до березовой рощи. Краем глаза  я  заметил,  что  тварь
очнулась. Загнав машину в тень, я резко ткнул пассажирку большим пальцем
под ложечку. Она взвилась от боли,  открытым  ртом  ловила  неподатливый
воздух, а потом заревела белугой:
   - Помогите!
   - Заткнись, сука.
   Решив, что увертюру можно считать оконченной, я сгреб ее  за  волосы,
повернул к себе и, внимательно-ласково глядя ей в глаза,  почти  вежливо
попросил:
   - Заткни рот, или я тебя здесь закопаю, благо никого нет.
   Она затихла, затравленно глядя на меня. А я, переместившись на заднее
сиденье, накинул ей на шею длинный  конец  опутывавшего  ее  нейлонового
шнура и захлестнул под подбородком петлей.  Она  забилась  в  беззвучном
ужасе, а потом взмолилась, торопливо глотая слова и слезы:
   - Не надо... Не надо... -  Голос  ее  вдруг  ушел  вниз,  куда-то  на
контроктаву:
   - Я все расскажу, пощади-и-и-те...
   Я опять перебрался вперед, немного отпустил удавку, и Ирина  без  сил
откинулась на подголовник:
   - Дайте покурить.
   Я зажег сигарету и сунул ей в губы. Подождав немного, выбросил  бычок
в окно.
   - Я жду. Все подробно и по порядку. С самого начала.
   Она закрыла глаза, собираясь с мыслями, и  зашелестела  бесцветным  и
равнодушным голосом:
   - А начало было давно, так давно, что и вспомнить трудно. С Борькой я
встречаюсь уже лет пять: еще при жизни матери.  Она  меня  любила.  Даже
как-то невесткой назвала. А я, дура, уши развесила.  Прошло  полгода,  и
разлюбил меня "миленок". Другую нашел. Потом еще и еще, потом  опять  со
мной. Так что мы с ним раз пять заново знакомились.
   И с каждым разом я себя больше и больше ненавидела за то,  что  опять
безвольно иду на повторение этой связи. Ненависть к себе росла, злоба  к
Борису, но то была бессильная злоба, потому что реально отомстить ему  я
не могла: он был обеспечен, всегда  при  деньгах,  всегда  при  друзьях.
Блистал остроумием и эрудицией. Я  же  -  вечная  неудачница  с  дырявым
кошельком, без роду и племени. Бедная родственница  такой  же  безродной
Валентины. Борьке некого трахать  -  мне  в  театр  звонит.  Я  лечу  на
крыльях, презирая себя и ненавидя его.
   Когда  у  меня  появилась  мысль  о  преступлении?  Сказать   трудно.
Конкретной и ясной она стала месяц назад. Но к этому все шло постепенно.
Начнем с того, что года  два  назад,  просматривая  кротовский  семейный
альбом, я поразилась своим сходством с молодой Борькиной  матерью.  Было
достаточно двух-трех деталей, нескольких штрихов - и можно  было  играть
роль.
   Смеясь, я хотела продемонстрировать это Борису. И вот  тогда  впервые
какое-то смутное чувство остановило меня. Как если бы в  картах  желание
удержать  козырь.  Я  абсолютно  тогда   ничего   не   планировала,   не
предполагала. Так, смолчала, и все. Но это был первый неясный толчок.
   Год назад, при этом дурацком перезахоронении монет, я узнала,  что  у
Кротовых есть деньги, и немалые. Ну  есть  и  есть.  Мне-то  что!  Хотя,
отослав Бориса на кухню, достаточно хорошо видела сквозь матовое  стекло
и неплотно прикрытую дверь, куда были  помещены  червонцы.  Но  и  тогда
никакой мысли завладеть ими у меня не было.
   Появилась она с месяц назад, когда Борька снюхался с практиканткой  и
дал мне полный отвод. Да и я к этому времени другая стала,  уже  полгода
Генка продавал меня иностранцам за баксы, еще и сам  пользовался,  скот.
Он не выживет? - Она тревожно передернулась.
   - Не должен, - ответил я не вполне уверенно. - Продолжай.
   - Борис уехал в тайгу, а я рассказала обо всем Генке.
   Я хорошо имитирую голоса, мечтала стать  актрисой.  Так  вот,  раз  в
два-три дня я звонила Андрею Семеновичу и,  подражая  голосу  его  жены,
говорила всегда одну и ту же фразу: "Забыл  ты  меня,  Андрейка,  совсем
забыл". Я чувствовала по его голосу, что он на грани приступа, ну а  про
его гипертонию и ишемическую болезнь я знала хорошо. И  знала  я,  когда
придется ставить на старике точку, я поставлю ее аккуратно.
   Фотографию Нины Алексеевны (так ее звали) я выкрала давно,  и  теперь
по вечерам, после работы,  я  часто  гримировалась,  совершенно  копируя
оригинал. Генка тем временем  досконально  изучил  подъезд  и  чердачную
площадку. Платье шила сама, ориентируясь по ее  фотографиям  и  журналам
мод шестидесятых годов.
   В общем, все было готово, кроме алиби, а  без  него  соваться  в  эту
авантюру было  безумием.  Помог  опять-таки  театр.  Сцены  застолья  за
кулисами   разыгрывались   именно   так,   под   фонограмму.   И   этого
пачкуна-соседа подселили мне как нельзя кстати. Оставалось  одно:  найти
звукооператора из людей не очень щепетильных, а у нас в  них  недостатка
нет. За пятьдесят баксов спектакль отлично провела знакомая путанка.
   В день годовщины смерти Нины Алексеевны мы пришли в дом Кротова.
   Да! Первая накладка случилась на чердаке. Надо же было там  оказаться
этому мужчине. Бедняга. Я не желала  его  смерти;  больше  того,  хотела
отменить весь спектакль, но этот мясник распорядился по-своему. Тогда до
меня начало доходить, что ввязалась я в жуткую историю.
   - Ты не ввязалась, тварь поганая, ты организовала.
   - Пусть будет по-вашему. Мне ничего не  оставалось,  как  заканчивать
начатое, иначе бы и со мной он проделал то же, что и с бомжом. Я подошла
к кротовской двери и позвонила. Свет был заранее выключен, и видеть меня
в глазок старик не мог. У него  оставалась  только  одна  возможность  -
ориентация на голос. А голосом я владею.
   На его вопрос ответила: "Открой, Андрейка".
   Он открыл. Я улыбнулась, протянула  к  нему  руку  и  сказала  фразу,
которую репетировала уже сотни раз:  "Ну  вот  я  и  пришла,  Андрейка".
Старик рухнул на пол. Мертвая гримаса исказила лицо,  но  был  жив  один
глаз, и он не хотел умирать. Старик пытался что-то сказать.
   Аккуратной точки у меня не получилось, а получилась вторая  накладка.
Меня охватила злость к этому человеку. Я подтащила его поближе к трюмо и
с размаху толкнула на выступавшее ребро.
   Потом прошла в комнату и открыла тайник. Монеты были  на  месте,  это
чувствовалось по весу. Но сразу брать их я не хотела по  двум  причинам.
Во-первых,  надо  замаскировать  убийство  под  естественную  смерть,  а
во-вторых, я не хотела делиться с Геннадием. А забрать  монеты  я  могла
позже, в любой момент, когда в доме  будет  много  народу  и  подозрение
распределится на всех.
   Генка моим доводам поверил с трудом. Но все же нужно было делиться. С
ним шутки плохи.
   В понедельник я отправилась  на  похороны  убитого  мною  человека...
Покойный лежал в большой комнате, словно находился  в  почетном  карауле
возле своего сокровища. Улучив минуту, я выхватила "Капитал" и  чуть  не
заорала. Тайник был пуст. Он был легок, как обычный том такого  формата.
Сунув его назад, я обернулась. Покойный,  казалось,  улыбался  ехидно  и
грозил пальцем скрещенных рук. Сославшись на плохое самочувствие, я  тут
же ушла. Генка в этот день чуть не убил меня. Отвез на своей  машине  на
озеро и там пытал. Он бы и убил, не пожалел, но  для  него  это  значило
навсегда расстаться с монетами.
   Потом я четыре дня не могла ходить. И только на пятый встала и  пошла
к Борису, чтобы хоть что-то  прояснить  насчет  золотых  монет.  Но  они
исчезли бесследно. Тогда мы с вами и встретились в первый раз. Жаль, что
не в последний.
   - А кто звонил Борису по ночам?
   - Гена. Создавал психическое напряжение.
   - Дальше.
   - Дальше совсем плохо. Развяжите, курить хочу.
   Я помог ей вытащить правую руку.  Ирина  жадно  затянулась  несколько
раз, проглатывая дым.
   - Дальше... Дальше нужно было искать пропавшие  деньги,  иначе  Генка
пообещал меня грохнуть. И грохнул бы,  я  не  сомневаюсь.  Ох,  если  вы
действительно отправили его на тот свет.
   - Не я, а он сам, и заруби это себе на носу.
   - Ну да. Так вот, монеты нужно было искать. Их могли взять или тетка,
или  два  дружка  Кротова-старшего.  Дружков  я  исключала,  потому  что
опустошить копилку было делом не скорым, а  они  за  все  время  были  в
квартире только раз, и то мимоходом.
   Оставалась  Валентина.  К  ней  мы  явились  ночью   с   субботы   на
воскресенье, позавчера. Я открыла  своим  ключом.  Тетка  спала,  только
спросила, кто пришел. Я ответила: "Спи, все свои". Мы прошли  на  кухню.
Выпили коньяку и отправились в спальню. Там Генка включил свет и  содрал
с нее одеяло. Она закричала, ничего не понимая. Тогда он сдавил ей горло
и сказал, чтобы она отдала монеты, которые утащила у Кротова.
   Валентина ответила, что не знает, где они, и что сама хотела  бы  это
узнать.
   Наотмашь, тыльной стороной  ладони  я  влепил  пощечину  этой  твари,
имеющей несчастье называться женщиной.
   - Я же ее пальцем не трогала и  Генку  отговаривала,  а  вы...  вы...
так...
   - Заткнись! Дальше!
   - Он ее долго мучил, а мне велел  смотреть.  Она  только  вскрикивала
негромко и все твердила, что не знает, где деньги. Говорила, что  их  не
было уже в первый  день,  когда  она  решила  проверить  "Капитал".  Ну,
связали мы ее и начали обыск. Все перевернули вверх дном, а найти ничего
не можем. Совсем отчаялись. И тут в баночке с  кремом,  я  там  шпилькой
ковыряла, нахожу золотой. Тут Генка вообще озверел. Стал утюгом ей спину
прижигать, живот - она рассказала,  где  еще  три  штуки.  Одна  была  в
электророзетке, под крышкой, а две другие - в поролоне диванных подушек.
Говорила, что это подарок самого Кротова, а других она никогда  в  руках
не держала.  Просила  нас:  "Пощадите!"  Потом  рассказала,  что  монеты
замуровала под кафелем на кротовской кухне, пока никого не  было.  Генка
был доволен, и у нее вроде отлегло, думала, что оставят ее  в  покое.  А
Генка говорит: "Ну вот и умница, ну вот и хорошо", а сам убил ее...
   - Дальше!
   - Ночевали у меня, а с обеда уже караулили во дворе, когда  Борис  со
своей женой уедет из дому. Вас там видели и этого дурачка, что  потом  к
нам вперся.
   Я сжал пальцы, чтобы не ударить ее снова; знал, если ударю хоть  раз,
то не сдержусь.
   - Дальше!
   - Вы уехали в пять часов. Мы  еще  подождали  минут  пятнадцать,  тут
верзила куда-то потопал.
   - А если бы Борис никуда не уехал, то что?
   - Тогда бы мы ночью все равно пришли. Дверь  я  открыла  ключом,  что
забрала у тетки. Сразу же  принялись  долбить  этот  угол,  стамески  мы
принесли с собой. Долбили, кафель отдирали, а ничего нет. Около часа так
провозились, и тут я поняла, что тетка действительно ничего не знала.  А
сюда указала просто потому, что больше не в  силах  была  терпеть  боль.
Соврала, думала, мы оставим ее. Похоже, Генка это тоже понял. Он смотрел
на меня тяжелым взглядом. Я подумала: сейчас и меня так же, как тетку.
   Только не на  ту  напал.  В  кармане  куртки  у  меня  лежал  газовый
баллончик, и я решила: еще один шаг, и я пускаю  газ,  но  тут  раздался
звонок в дверь. Мы замерли, соображая, что делать дальше. Тихо подойдя к
двери, я прислушалась.
   Звонок  повторился,  и  хриплый  голос  заявил:   "Открывайте,   чего
притаились? Сейчас  милицию  вызову".  Я  вытащила  баллончик,  и  Генка
одобрительно  кивнул,  забирая  его.  Он  встал  за  дверью,  велев  мне
открывать. Я открыла. Верзила слесарь пер как на буфет. Он  уже  был  во
внутренних дверях, и в руке у него торчал здоровенный ключ.
   "Кто такая, что тут делаешь? - И тут  он  узнал  меня.  -  А  как  ты
вошла?" - "Через дверь", - это ответил Генка и ударил газовой струей  по
глазам. Ну а дальше...
   - Дальше я знаю, - прервал я, вырубая режим записи на магнитофоне.  -
Дальше я сделаю то, что не успел сделать твой ублюдок, то есть убью тебя
за четыре человеческие жизни, и это будет справедливо.
   - Не имеешь права. - Она побелела. - Я должна рассказать  всю  правду
на суде.
   - Магнитофон все расскажет. - Я вытащил кассету и  перебросил  ее  на
заднее сиденье. - Что касается суда,  то  он  уже  состоялся,  а  теперь
перейдем к исполнению.
   Я блефовал, но она об этом не знала. Пусть почувствует,  каково  было
ее тетке и троим мужикам. Я  удобно  взялся  за  удавку,  для  прочности
намотав ее на кулак. Потом добродушно успокоил:
   - Да ты не бойся, дуреха, не больно будет, не то что твоей тетке.
   По салону пошел смрад. Она  обгадилась.  Успев  подумать,  что  Борис
Андреевич Кротов будет недоволен, я выскочил из салона,  открыл  настежь
дверцы. Она вывалилась из кабины, как гнилой зуб изо рта.
   - Приведи себя в порядок. Сейчас ты  сделаешь  заявление  в  милицию,
расскажешь все, что услышал я.
   Она торопливо и согласно закивала.

***

   В  дежурной  части  сидел  знакомый  офицер  и  при  нашем  появлении
брезгливо сморщил нос, отодвигаясь.
   - Что это от вас несет, Костя, никак обделались?
   - Издержки  производства,  старина.  Эта  женщина  хочет  добровольно
признаться в убийстве Кротова и своем соучастии еще в трех, вами, как  я
полагаю, не раскрытых. Привет.
   - Постой, тебя Артемов ищет.
   - Не сейчас.  -  Я  поспешно  выскочил  за  дверь,  надеясь  поскорее
исчезнуть с глаз долой. Уже садясь в машину, увидел, как из подъехавшего
только что "уазика" вываливается вся компания, так поспешно  оставле