сти господи, вечно делаешь не то,  что  надо.
Иди накрывай стол, а мы пока поболтаем.
   - Он сам виноват, нечего  было  мне  лапшу  на  уши  вешать,  братан,
говорит, твой.  -  Недовольно  ворча,  художник  освободил  мои  хрупкие
лопатки и упрыгал в вагончик.
   Отряхнувшись, помятой курицей я доковылял до скамейки.
   - Где ты нашла этого душителя?
   - С собой привезла.
   - Добра-то, а еще художник называется.
   - А вот и не правда, дядя Костя, - фыркнула Ирина, - он  художник,  и
даже очень неплохой, таких симпатяшек рисует, обалдеть!
   - Подобные шедевры тебе любой кустарь сотворит за  шесть  секунд.  Ты
давно сюда перебралась?
   - Да как только бабушка померла. Продала квартиру - и к маменьке.
   - А как же работа? Насколько я помню, ты  актриса,  а  здесь  театров
вроде нет.
   -  К  сожалению,  работаю  посудомойкой,  и  на  том  спасибо,   хоть
холодильник полный, а искусство подождет до лучших времен, дом  в  Анапе
важнее. На мать надежды нет, эта ее сволочь, которую она называет мужем,
вертит ею как хочет. Вы же знаете, дом построен на  деньги  отца,  но  -
представляете? - он уже возомнил себя полным и  единовластным  хозяином,
только от него и слышишь: "Мой дом, мой огород". Свинья, хоть бы пальцем
шевельнул для этого огорода, пьет беспробудно, и мать с ним за компанию.
   - А кто инициатор? Насколько я знаю Зою Федоровну, она всегда была не
прочь промочить горло.
   - Вы у них уже были?
   - Да, и не скрою - весьма огорчен.
   - Ясно, значит, опять в полном ауте. Я не знаю, кто у них  инициатор,
но взялись они друг за друга крепко, того  и  гляди,  до  смертоубийства
дело дойдет.
   - И кто кого?
   - Не знаю, мать-то смирная, если ее не трогать. Напьется и спать  или
в телевизор таращится.  Выступать  первым  начинает  он,  материт  почем
свет...  Все  каких-то  несуществующих  любовников   ей   инкриминирует,
подумать только, он даже моего Сережку к ней приревновал...
   - Вы ушли от них по этой причине?
   - Отчасти, я боялась, что Серега однажды не  выдержит  и  вышибет  из
него дух.
   - Или наоборот.
   - Да что вы, Сережка три года по контракту в Афганистане пробыл,  для
него эта пьяная пакость проблемы не составит, его здешние хулиганы очень
уважают.
   - Возможно. - Я невольно передернул помятым хребтом и болевшей  шеей.
- Ирина, но, оставив их на  произвол,  ты  тем  самым  подвергаешь  мать
опасности.
   - А что же делать? Я не могу допустить, чтобы девчонки  слышали  весь
их мат-перемат.
   - Ясно. И какой же тебе видится перспектива?
   - Мрачной, и самое главное, что я не  вижу  света  в  конце  туннеля.
Понимаете, он ведь стал законным совладельцем дома,  то  есть  имеет  на
него такие же права, как и я, и маманя. Бог с ним, я согласна отдать его
долю, только пусть бы после этого катился к чертовой матери, оставил  бы
нас в покое. Так ведь  нет.  Мать  по  пьянке,  после  того  как  он  ей
хорошенько подпадает, кричит: "Развод! Чтоб завтра  же  твоего  духу  не
было!" А наутро все по-другому: он извинится, поплачется,  и  опять  она
его в задницу целует. Он ведь с виду такой простачок - рабочий  мужичок,
а на самом деле хитрая и продувная  гнида.  Самое  интересное  -  и  это
удивительно, - он помнит все до мелочей,  что  было  накануне  во  время
пьянки. А пьянки, причем прогрессирующие, происходят ежедневно.
   - Так и волноваться тебе особо не стоит, при таком  образе  жизни  он
долго не протянет. Через годик, глядишь, окочурится.
   - Я тоже на это надеялась, - невесело усмехнулась Ирина, - только  он
что, подонок,  затеял...  Есть  у  него  сын,  который  раньше  ему  был
абсолютно до фени, впрочем, как и  наоборот,  а  недавно  у  него  вдруг
проснулись отцовские чувства, писать  друг  дружке  стали.  Одно  письмо
маманя тайком прочитала. Вы представляете, он зовет  своего  сыночка  на
постоянное местожительство. И где  вы  думаете?  В  нашем  доме,  причем
обещая ему прописку! Ну не сволочь  ли?  Хочет  на  чужом  горбу  в  рай
попасть. А что отсюда следует?
   - То, что и сынку достанется  кусочек  вашего  дома,  если,  конечно,
согласится мать.
   - А она согласится, я не  сомневаюсь,  эта  шкура  убалтывать  может.
Теперь вы понимаете, в какое безвыходное положение он нас  поставил?  От
отчаяния я думала пойти на последний шаг, даже  киллера  хотела  нанять.
Меня остановило только одно  обстоятельство  -  мать.  Она  первая  меня
заложит и будет мстить за своего мучителя. Вот такая  наша  безрадостная
судьба. Да что это я все о себе да о себе. Как у вас-то дела?
   - А, спасибо, хорошо, положите на комод, как говорится. В  гости  вот
приехал, да, кажется, не вовремя, у вас и без меня забот полон рот.
   - Ну, это вы оставьте, для нас вы всегда гость желанный, если там  не
уживетесь, что-нибудь придумаем здесь. Пойдемте, Сережка уже  приготовил
стол.
   Приготовить стол Сергею труда не составило, для  этого  он  просто  с
кастрюлями сходил в столовую, выставил банку рубинового вина  да  открыл
бутылку водки. Назвать  еду  изысканной  можно  было  только  с  большой
натяжкой, зато местное вино оказалось  просто  восхитительным.  Терпкое,
пахучее и тягучее, оно само просилось вовнутрь  моей  изможденной  души.
Сам того не замечая, я удегустировал добрый литр. Видя, что  благодарный
зритель созрел, Сергей  принялся  демонстрировать  творения  своих  рук.
Сначала меня представили двум милым девчушкам, а уж потом хозяин показал
многочисленные  иконы,  писанные  им  в  часы  особых  откровений.   Мне
понравилось и то и другое.
   Близилось время ужина. Ирина ушла на работу мыть тарелки  и  скоблить
столы, а я, распрощавшись с иконописцем, забрел в магазин,  где  накупил
массу вкусных вещей, дабы мое появление в доме "немки" прошло празднично
и торжественно. Хотелось надеяться, что обеденный хмель уже  покинул  ее
голову.
   Я оказался прав, в сумерках  одно  из  окошек  дома  мерцало,  кто-то
смотрел телевизор. Изможденная сука, узнав меня, впустила  молча  и  без
эксцессов. Пирожник, теперь уже вместе с женой, замешивал тесто на утро.
Кивнув мне как старому знакомому, он показал на дверь хозяев:
   - Вроде проснулись, молчат, наверное, с похмелья маются.
   - Ты говорил обо мне?
   - Нет, чем меньше болтаешь, тем дольше проживешь. Старая истина.
   - И мудрая, все бы ее придерживались.
   - Хм, интересно, а как бы вы тогда работали?
   - Кто?
   - Ну вы, менты?
   - Ас чего ты решил, что я мент?
   - Я милого узнаю по походке.
   - Много говоришь, куль мучной.
   В состоянии крайнего раздражения я зашел на веранду. Ну  почему  так?
Уже больше пяти лет я не работаю в  органах,  а  какой-то  мельник  меня
учуял сразу.
   На веранде никого не оказалось, и я двинулся к комнате  с  работающим
телевизором. Две фигуры сидели  в  креслах  и  были  настолько  увлечены
киношной стрельбой и большущей винной бутылкой, что меня и не  заметили.
Протянув  руку,  я  повернул  выключатель.  Пыльная  хрустальная  люстра
осветила  немую  сцену.  Мужчина  и  женщина  с  глубоким   недоумением,
приоткрыв рты и вытаращив глаза, взирали на меня как на инопланетянина.
   - Гутен абенд, майн либен Зоя Федоровна! Их хабен  заген...  Заген...
Э-э-э...
   На этом  мой  языковый  багаж  был  исчерпан,  и  я  стоял  полнейшим
истуканом, явственно вспомнив былые мучительные уроки иностранного.
   - Господи,  Коська!  Коська!  Валерка,  ты  посмотри,  это  же  Костя
Гончаров! - завопила моя "немка" и, выпрыгнув из кресла, повисла на моей
несчастной шее.
   Только теперь я заметил, какая она маленькая - от силы полтора метра.
Почему-то в школе она казалось куда как выше.
   - Здорово, Константин, - сбоку на меня навалился Климов. - Вот уж  не
ждали. Какими судьбами? Проходи, милок, будь у меня в доме, как у себя.
   С трудом стряхнув с себя экзальтированных  супругов,  я  повалился  в
кресло.
   - Ну, рассказывайте, как вы тут без меня живете.
   - Хорошо, но об этом после, - деловито захлопотал  Шмара.  -  Зайчик,
подсуетись, собери на стол, видишь, Костя с дороги.
   - Сейчас я, Лерик, дай только на  него  посмотрю,  сто  лет  ведь  не
видела.
   - Ты покушать сначала приготовь, а потом и смотри на здоровье.
   - Да не беспокойтесь вы, не хлопочите, я у Ирины поужинал, а  закуска
в пакетах, ничего готовить не нужно.
   - Как? - немного смутился Шмара. -  Ты  уже  у  нее  успел  побывать?
Нехорошо, надо было сначала к нам, мы с зайчиком обижаемся. Нехорошо.
   - Пардон, конечно же я первым делом явился сюда, но у вас был  сонный
час. Я оставил вещи на веранде и пошел к морю.
   - Оставил вещи? - удивилась Федоровна. - Интересно. Лерик,  ты  видел
вещи?
   - Раз оставил, значит, они там, - глубокомысленно заключил  Шмара,  -
никуда они не денутся, садимся за стол.
   После первой рюмки помолчали, после второй  начались  воспоминания  и
слезы о былых прошедших днях, на третьей Лерик сломался, и  мы  остались
одни.
   - Ну как вы? - задал я обязательный вопрос.
   - Плохо, лиман поднялся, подвал вот затопило, воду надо откачивать, а
что толку - откачаешь, а его опять зальет.
   - Ну а в житейском смысле?
   - Плохо, Костик, если бы ты знал, как  мне  плохо,  -  заревела  наша
железная леди, державшая когда-то в страхе всю школу. - Он же  настоящий
изверг. Как он меня мучает, как мучает, если  бы  ты  только  знал.  Уже
двенадцать лет...
   - Не мамка велела, сама захотела, вам все  ведь  говорили,  каков  он
есть.
   - А я не верила, не верила, дура. Это Бог  меня  карает  за  все  мои
грехи.
   - Какие там, к черту, грехи, мало ли баб от мужей гуляют,  и  ничего,
живут...
   - Ты не знаешь, Костик, ты ведь ничего не знаешь... Налей мне  еще...
- Размазав под очками слезы,  моя  "немка"  решительно  выпила  рюмку  и
повторила:
   - Ты ведь ничегошеньки не знаешь. Да этого и никто не знает... А  Бог
меня карает на старости-то лет. И  поделом  мне,  стерве  беспросветной,
заслужила я...  Заслужила  и  теперь  расплачиваюсь...  Не  могу,  налей
чуть-чуть...
   -  Да  полно  вам,  Зоя  Федоровна,  все  давно  прошло,  и   незачем
сокрушаться о долгах наших. У  каждого  есть  свой  грех,  о  котором  и
самому-то вспоминать тошно, все мы люди, все человеки, успокойтесь.
   - Нет, Костик, ты не знаешь... не знаешь, что я наделала... Я  должна
кому-нибудь об этом рассказать... И лучше тебе... Ты ведь уедешь...  Так
легче... Я помню, все помню, как сейчас...  Зимний  Томск.  Я  студентка
второго курса... Я вот-вот должна родить... От кого? Какая  разница.  Он
бросил меня, как только узнал, что  я  беременна.  Куда  было  деваться,
поехала к маме, а она... она... она меня взашей, ты  понимаешь,  взашей!
Хотела  на  себя  руки  наложить,  да  только   не   смогла.   Ночью   у
бабки-повитухи родила девочку, назвала Надей... Неделю я у нее  прожила,
все дитя свое нянчила, а потом... Потом, под утро, снесла  я  ее  в  дом
ребенка... положила под дверь, позвонила и спряталась в кустах... Вот  и
все...
   Она выдохнула, словно свалила непомерную ношу, и вновь  потянулась  к
рюмке.
   - А почему вы ее не оставили?
   - Как я смогла бы ее поставить на ноги на копеечную стипендию, а если
бы узнали, то, вполне вероятно, вообще бы выперли из института. Господи,
да черт бы с ним, с институтом, - это я теперь так  думаю.  Теперь-то  я
понимаю, какая я дрянь. А поезд-то ушел.  Я  потому  и  Ирку  удочерила,
чтобы как-то очиститься, только ничего не помогает. Извини, Коська,  что
вылила на тебя ушат своей грязной воды. Тяжело  мне,  одна  я  осталась.
Никому не верю, даже Ирке своей не верю. Трудно. Давай выпьем.
   Удивительно, пила она наравне  со  мной,  но  была  гораздо  трезвее.
Все-таки странно устроен женский организм. Меня уже клонило ко сну, я  с
трудом сдерживал зевоту. Видимо, она это поняла.
   -  Господи,  совсем  я  заболталась,  иди  спать,  постель   я   тебе
приготовила, вся правая сторона с тремя комнатами в твоем  распоряжении.
Если  проснешься  ночью,  вино  и  вода  в  холодильнике,   ауфидерзейн,
двоечник.

***

   Проснулся я с первыми лучами в полной уверенности, что дом еще  спит,
но глубоко заблуждался. Моя "немка" безо всяких признаков  похмелья  уже
потчевала куриц зерном и арбузными корками.
   - А, проснулся, великий сыщик Пуаро, как головка? Бо-бо?
   - У меня голова никогда не болит, я же дятел.
   - Вот и у меня тоже, а то в холодильнике есть, можно полечиться.
   - Потом, сперва я совершу утренний променад на море.
   - Смотри, только долго не  загорай,  а  то  обгоришь  и  весь  отпуск
испортишь.
   - Вас понял, к обеду буду.
   - Что приготовить? Отбивные любишь?
   - Конечно, если с кровью.
   Когда я уже уходил, то на веранде столкнулся  с  дрожащим  похмельным
синдромом по кличке Шмара. Когда он  наливал  вино  в  пиалу,  рука  его
дрожала, как сердце девственницы перед первым абортом.
   - Здорово, Костя, - прохрипел  он  немыслимым  профундо.  -  Отличное
вино, холодненькое, будешь?
   - Обязательно, только после того, как вернусь  с  моря,  ждите  и  не
ругайтесь.
   - Ну, ты что, у нас такого нет.
   До пляжа было  не  более  километра,  и  пока  я  неспешной  походкой
курортника  туда  добрался,  солнце  уже  полностью   овладело   землей.
Минеральная вода, лимонад и вино продавались практически в каждом дворе.
Надо ли удивляться, что мое брюхо очень скоро стало смахивать на бурдюк.
В нем что-то булькало, урчало  и  даже  попискивало.  Искупавшись,  я  в
полном изнеможении свалился на песок.  Наверное,  я  уснул,  потому  что
вкрадчивый незнакомый голос заставил меня вздрогнуть.
   - Дядя, эй, дядя, не спи, а  то  обгоришь,  давай  лучше  в  картишки
перекинемся, -  ласково  предлагал  мне  стройный  горбоносый  парень  с
веселыми, бесноватыми глазами. В руках он мусолил  новенькую,  хрустящую
колоду.
   - Ступай отсюда, малыш, - также ласково,  в  тон  ему  ответил  я.  -
Понимаешь,  я  сюда  приехал   тратить   деньги   постепенно,   в   свое
удовольствие, и это не значит, что я должен отдать  их  тебе  сразу,  за
один присест.
   - Да что ты, дядя, у нас все по-честному, можем один кон сыграть  без
денег, сам убедишься.
   - Мальчик, твои хохмы мне были известны еще семьдесят  лет  назад,  я
работал тогда в ГубЧК. Дергай отсюда, малыш, пока  у  тебя  не  возникли
серьезные неприятности, и по возможности  не  попадайся  мне  по  утрам,
когда небо голубое, солнце золотое, а в моей душе поют скрипки.
   - Я тебя понял, дядя, останемся друзьями.
   Шулер  испарился  так  же  незаметно,  как  и  возник,  но  только  я
перевернулся на живот и закрыл глаза, готовясь вновь прослушать увертюру
к "Севильскому цирюльнику", как мое  публичное  одиночество  вновь  было
прервано. Поджарая, дочерна загоревшая  девица  бесцеремонно  расстилала
свою простыню в пяти сантиметрах  от  моей  царственной  персоны.  Какая
дерзость! Я не выдержал:
   - Эфиебка, ты что, другого места себе не нашла? Пляж-то пустой.
   - А я с тобой хочу,  -  категорично  укладываясь  на  живот,  заявила
хищница.
   - С какой это радости? - немного озадаченный ее нахальством,  спросил
я.
   -  А  ты  беленький,  новенький,  вкусненький.  Зовут  меня   Марина,
расстегни мне лифчик, белая полоска на спине тоже должна загореть.
   -  Это  мы  могем,  -  весело  ответил  я,  перерезая  ножом  тесемки
купальника.
   - Ты что, ненормальный или садист?  -  лениво,  не  поднимая  головы,
спросила она.
   - Не, я импотент.
   - Врешь, подлец, меня не проведешь. Прежде чем к тебе подмоститься, я
прошла и просмотрела половину пляжа. И совершенно обоснованно остановила
выбор на тебе. Ты тогда лежал на спине и, наверное, смотрел  эротическое
кино. В общем, на импотента ты не тянешь.
   - Допустим, но что тебе-то? Ты что, проститутка? Тогда не по  адресу,
у меня нет денег даже на кусок хлеба.
   - И опять ты врешь, но дело не в этом. Никакая я  не  проститутка,  а
честная  и  порядочная  женщина,  жена  обнищавшего  профессора  и  мать
семилетнего ребенка.
   - Уже проходили, ври дальше.
   - Я все сказала, кроме того, что моему профессору шестьдесят лет.
   - Соболезную, но ничем помочь не могу.
   - А я и не прошу, просто хочется полежать с мужиком.
   - Это пожалуйста, за это я денег не возьму.
   - А за что возьмешь?
   - Не цепляйся к словам, лежи спокойно и отдыхай, если уж я  тебе  это
позволил.
   Мы замолчали, думая каждый о своем и вместе слушая волну.
   - Горячие пирожочки, горячие чебуреки, обалденные сосиски в тесте!  -
гнусаво  и  громко  кричали  пляжные  доморощенные  предприниматели.   -
Холодные напитки, мороженое, берите, налетайте, все по высшему классу.
   - Профессорша, чебурек хочешь? Который по высшему классу?
   - А ты что же, угощаешь?
   - Сделай милость, составь компанию, я не завтракал.
   - Я тоже, придется твою просьбу уважить, но как я поднимусь,  ты  же,
подлец, мне лифчик разрезал.
   - Ничего страшного, тут полно голосисьтых девок, не робей.
   - Нет, я так не  могу,  наверное,  я  еще  не  вполне  приобщилась  к
цивилизации.
   - Врешь  ты  все,  ну  да  ладно,  я  тебе  твой  купальничек  завяжу
веревочкой.
   Терзая горячие чебуреки, мы  запивали  их  холодным  сухим  вином,  и
постепенно я проникался симпатией к моей приблудной овце. Более того,  я
уже  с  нескрываемым  интересом  разглядывал  ее  тоненькую  фигурку   и
симпатичную, скуластую рожицу.  Заметив  это,  она  придвинулась  ближе,
почти прикасаясь  ко  мне  своим  жарким  телом.  Стащив  с  меня  очки,
посмотрела в глаза.
   - Тебя как зовут?
   - Костя.
   - Ты один приехал?
   - Нет, - чувствуя, как поплыла моя дурная голова, неуверенно  ответил
я.
   - Ас кем?
   - Со мною Бог и двенадцать апостолов.
   - Ты где остановился? В доме отдыха?
   - Нет, у своей знакомой.
   - А я здесь неподалеку снимаю комнату с отдельным входом.  Пойдем  ко
мне?
   Я молча натянул шорты и послушным щенком  потрусил  за  ней,  заранее
проклиная себя за очередной опрометчивый шаг. Только триппера мне  и  не
хватало. Хорошо, если дело ограничится триппером, а если... Милка  будет
очень недовольна. Вечно ты, Гончаров, попадешь  в  какое-нибудь  дерьмо.
Еще не поздно повернуть. Хотя никто же меня не неволит, просто  зайду  и
посмотрю, как она живет, потом галантно  раскланяюсь  и  поблагодарю  за
чудесно проведенное утро.
   Комнатку моя профессорша снимала два на три. Здесь  едва  размещались
железная кровать, телевизор и холодильник. Впрочем, все это я рассмотрел
только потом, после того  как,  совершенно  измученный  и  опустошенный,
легкий, как пушинка, бездумно лежал под все  еще  неугомонной  креолкой.
Судя по дорожным сумкам, она если  и  была  проституткой,  то  приезжей.
Господи, что она опять со мной делает? Сейчас я сойду на нет и  попросту
улетучусь... Кажется, она решила отправить меня к праотцам... мамочки...
Все, теперь хоть бей меня, хоть режь - я труп!
   -  Ну  вот,  врун,  а  говорил  -  импотент,  -   пропела,   наконец,
удовлетворенная профессорша и растянулась рядом. - Креста на  тебе  нет.
Такую радость хотел у меня отнять. Кофе хочешь? У меня и коньяк есть.
   - Кофе не пью, - слабо дрыгнув  ногой,  пропищал  я,  -  а  коньяк  в
постель обязательно, иначе не встану.
   -  А  после  коньяка  встанет?  -  хищно   ощерившись,   осведомилась
профессорша.
   - Нет, нет, и думать забудь! - истошно заорал я, натягивая шорты.
   - Все, все, больше не буду, - подвигая мне бутылку, успокоила она.
   Через десять минут, вполне придя в себя, я  откланялся,  протянул  ей
пятидесятирублевую купюру и... получил пощечину.
   - Хорошо же ты обо мне подумал...
   - Что, неужели мало?
   - Скотина ты, Костя. Я действительно та, за кого себя выдаю,  и  твое
поведение оскорбительно. Убирайся.
   Она обиделась на самом деле, вероятно, я ошибся в  своей  оценке,  ей
просто нужен был  первозданный  мужик  с  его  энергичной,  естественной
функциональностью. Нехорошо получилось, господин, Гончаров, но еще  есть
возможность и