я   понял,   кажется,
поздновато. Сначала  затряслись  худые  мальчишкины  коленки,  крупно  и
громко стукаясь друг о дружку.  А  дальше  было  хуже:  его  расширенные
голубые глаза закатились, и Василий  Иванович  нежно-согласной  девушкой
повалился на меня. Я едва успел поймать его. Приподняв, на руках внес  в
первую  же  открытую  дверь  и  там  бережно  уложил   на   раскладушку,
застеленную солдатским одеялом. Быстро притащив из кухни стакан холодной
воды, я окатил ею пацана. А когда он открыл испуганно-непонимающие глаза
и попытался что-то сказать, я опередил его:
   - Спокойно, брат Василий, пошутил  я,  понимать  надо.  Актер  я  ваш
новый. Зашел вот посмотреть,  каковы  жилищные  условия.  Ничего  вроде,
приемлемые.
   Я всегда считал, что хуже моей конуры быть ничего не может. Но  такое
убожество я увидел впервые, если, конечно, не считать  убежищ  бомжей  и
алкашей.
   Комната была, правда,  чистой  и  состояла,  собственно,  из  четырех
предметов мебели: раскладушки,  старого,  под  какой-то  стиль,  рваного
театрального кресла, фанерного столика и телевизора "Рекорд", который по
всем законам физики и археологии работать уже не  мог.  Но  он  работал,
что-то  говорил  и  даже  показывал.  Вместо  штор   стекла   прикрывали
театральные афиши, а одежда висела прямо на стене, на вбитых  по  такому
случаю гвоздиках.
   Василий Иванович понемногу приходил в себя, и я  поинтересовался  его
местом в театральном искусстве. Оно  оказалось  шоферское,  за  баранкой
грузовика для перевозки декораций или других хозяйственных дел.
   - А что, брат Василий, соседнюю хоромину тоже ты занимаешь?
   - Не-е-е, Ирина живет, мастер по гриму.
   - Гримерша, что ли?
   - Ну да, только она не любит,  когда  ее  так  называют.  Вредная.  -
Покусывая  ноготь,  он  думал,  стоит  ли  говорить   дальше,   наконец,
решившись, вздохнул:
   - Красивая!
   - Трахаешь?
   - Кого? - Опять его глаза стали испуганными.
   - Ну эту... Ирину.
   - Да вы что? Нет, что вы!
   - А где она?
   - Не знаю. Носится где-то.
   - Подожду ее, познакомлюсь.
   - Да она может поздно вернуться.
   - Выгоняешь?
   - Сидите ждите, места не жалко.
   - Добро!
   Помолчали. Потом я артистично всплеснул руками:
   - Слушай, отец Василий, а  ведь  я  сегодня  не  жрал  совсем.  А  по
рыгаловкам надоело. Будь  другом,  притащи  чего-нибудь.  -  Я  протянул
очередную Борькину десятку. - А заодно и "Столичной", мы с тобой здесь и
оформим, и закусим. Можно?
   Через пять минут,  прихватив  авоську,  Васин  исчез.  Я,  подойдя  к
гримершиной комнате, громко постучался, прислушиваясь. Было  тихо,  и  я
уже смело открыл дверь, легко отомкнув английский замок.
   Птичка-невеличка жила совсем не хило!  Из  двух  комнат  квартиры  ей
принадлежала большая. Чувствовалась  здесь  рука  Бориса  или  какого-то
другого "спонсора".
   Не считая электроники, "мебеля" ее по нынешним ценам тянули  на  пару
"лимонов", не меньше. Что касается выстроившихся в ряд "японцев", тут  я
вообще профан, но, должно быть, стоили они поболее.
   Начал я с маленького изящного туалетного столика, святая святых  всех
девочек, особенно такого плана. Приходилось  работать  очень  осторожно:
перчаток я не взял, а оставлять  следы  не  хотелось.  Девочка  была  из
интересующего меня круга, и не дай Бог с ней что-то случится.
   В первом ящике столика  находились  всяческие  кремы,  мази,  помады,
коробка актерского грима. В общем, всякое макияжное фуфло. Второй  также
представлял небольшой интерес: здесь  было  примерно  то  же,  что  и  в
первом, только с более интимным  уклоном.  Я  хотел  бессовестно  изъять
пачку  диковинных  презервативов,  но  пожалел  юного  соседа   Василия,
которому хозяйка непременно представила бы иск.
   Третий  ящичек  оказался  куда  завлекательней.  В  нем   содержались
документы, безмолвные и бескомпромиссные констататоры  прожитого.  Ирина
Михайловна Вольская родилась  во  Владимире.  Школу  закончила  там  же.
Училась  неплохо:  три  балла  только   по   русскому   и   английскому.
Спортсменка. Каратэ. За  общагу  платит  регулярно.  Студенческий  билет
учащейся Ярославского театрального училища сроком действия от 1984-го до
1985-го  дальше  был  пуст.  Сберегательная  книжка  с   суммой   двести
пятнадцать тысяч восемьсот  сорок  пять  рублей.  Фотография  немолодого
толстого актера, кстати мною почитаемого, с надписью: "Хитренькой  киске
от толстого глупого кота" - дата и подпись. Свидетельство  об  окончании
курсов парикмахеров, там же вкладыш с присвоением звания лучшего мастера
на смотре юных "брадобреев".
   Я уже собрался переходить к  миниатюрной  стенке,  когда  в  замочную
скважину входной двери воткнули ключ. Два прыжка - и я уже в театральном
кресле внимательно разглядываю  снежный  экран  Васькиного  антикварного
телевизора.
   - Вот.
   Он гордо поставил драную авоську на  фанерный  качнувшийся  столик  и
протянул мне сдачу.
   - Восемь тысяч двадцать рублей. Тысяча двести - водка, семьсот рублей
- полкило колбасы, восемьдесят за хлеб, и, вы извините, я взял сигареты,
самые дешевые...
   - Да заткнись ты, - не  выдержал  я.  Я  давно  заметил:  скрупулезно
честными с деньгами бывают только  кассиры,  отъявленные  мошенники  или
такие, как он, забитые жизнью, всегда сидящие на  мели.  Изгоняя  острую
жалость к нему, я зло прикрикнул:
   - А дешевле не мог купить, Божий ты человек? Ее ж  пить  нельзя,  это
ведь дихлофосацетоновая смесь!
   Глаза Василия Ивановича подозрительно быстро наполнялись туманом, а я
всегда не любил плачущих  детей:  у  меня  стискивает  тогда  желудок  и
хочется завыть по-собачьи.
   - Ладно, тащи инструмент.
   Василий поплелся на кухню, а я, забросив сдачу под одеяло,  накромсал
хлеб и серо-розовую колбасную массу. Нахлюпав водку в несуразные  чашки,
я спросил:
   - А ты приехал-то откуда?
   - Из Кузино, - произнес он с гордостью.
   Это мне мало что говорило, но я принял информацию.
   - И давно?
   - Полгода будет.
   - И сразу устроился в театр?
   - Не, сначала курсы шоферов окончил, на работу чтобы устроиться.
   - А давно квартиру оторвал?
   - А как в театр устроился - больше месяца будет.
   - Ну давай, Чапаев, дерзай. - Я поднял надтреснутую чашку,  предлагая
присоединиться.
   Он неумело, как монахиня при грехопадении, вылил  половину  водки  на
грудь и, вылупив голубые зенки, закашлялся.
   - А в армию по состоянию здоровья не  взяли?  -  когда  он  очухался,
поинтересовался я.
   - Не, у меня сестра малая на иждивении и бабка. Отсрочку дали.  Я  им
уже и аванс выслал.
   Про себя я грустно подумал, что наши доблестные вооруженные  силы  не
много потеряли, лишившись такой кадровой единицы. И направил разговор  в
нужное русло:
   - А что же ты, брат Василий, соседку-то красивую не трахаешь?
   - Да вы что? Нельзя.
   - Что значит - нельзя? Если хочется, так можно.
   - Гена убьет. Он недавно, когда я ее посуду мыл,  подошел  сзади,  за
ухо меня повернул и говорит: "Ты, соколик,  кастрюли  мой,  можешь  даже
трусы ее стирать, а если что удумаешь,  замочу,  как  белую  лебедь".  Я
очень тогда испугался!
   Василек начал пьянеть, и нужно было торопиться.
   - Василек, а вчера когда Ирина с работы пришла? Одна или с Геной?
   - А вас как зовут? Пьем, а не знаем, как вас зовут.
   - Я-то, Василек, знаю, что зовут меня  Константином  Ивановичем.  Так
когда?
   - Я не знаю. Я вчера после работы к тетке зашел.  Пока  то  да  се  -
тетка меня ночевать оставила.
   Парень пьянел. Мне некогда было пускаться в его семейный экскурс, и я
перебил:
   - А в прошлую пятницу ты был дома?
   - В пятницу? Это же шестого, мне первую зарплату дали  за  полмесяца,
так я купил колбасы, чаю!..
   - Ближе к делу, Василий Иванович.
   - Ну и в пять, как сегодня, дома уже. Ирина была  дома,  а  потом  на
спектакль ушла. Да-да, я хорошо помню, она ушла на спектакль  и  тут  же
вернулась, спросила из коридора: "Васятка, который час?" Часы,  говорит,
оставила в комнате, не хочется двери отмыкать. Ну, я глянул на будильник
и говорю: "Шесть часов". Она мне: "Ну пока" - и убежала. На спектакль.
   У меня к тем событиям в пятницу появился нездоровый интерес.
   - Давай, давай, Васятка, не теряй темп, рассказывай!
   - А зачем это вам?
   Припутала деревня. И поделом, так мне, старому козлу, и надо.  Совсем
нюх потерял.
   - Да муж я ее бывший, сбежала от меня баба, один пацана воспитываю  -
думаешь, сахар? - напрашивался я на сочувствие к доброму шоферу.
   - Да, трудно! Бабка-то наша тоже одна  двоих  поднимала,  трудно.  Ну
вот, Ирина в шесть ушла, я колбасу поджарил, с чаем поел и лег телевизор
смотреть, да сразу и заснул -  наелся  сильно,  разморило.  А  проснулся
оттого, что она в  дверь  постучала.  "Вот,  -  говорит,  -  Васятка,  я
пирожных тебе принесла. Сколько  времени  сейчас?"  А  чего  спрашивать,
когда в телевизоре стрелки на часах десять  показывают?  Смех.  Новости,
значит, начались. Пальцем ей в экран тычу. "Ой, - говорит, - десять уже.
У меня сегодня праздник, Васятка, будем петь-плясать всю ночь. Ты спи  -
не обращай внимания. Выпить хочешь?" А я говорю: "Нет, гуляйте,  мне  не
мешаете". Я вообще-то не пью. Она ушла. Да, вот еще, говорит: "Нас трое,
мы шебутные, Генка особенно, да и мы со Светкой можем в чем мать  родила
появиться. А я бы, мальчик мой, не хотела,  чтобы  ты  все  это  видел".
Потом погладила меня, поцеловала и вышла.
   Он остановился.
   - Ну, сначала там потихоньку было, а часам  к  одиннадцати  началось.
Такая гулянка разыгралась, что соседи сначала в потолок стучать  начали,
а потом и в дверь. Они открыли, извинялись долго, а потом потише  стали.
А уже к двенадцати  музыку  поубавили,  только  разговаривали  громко  и
смеялись как-то, ну... как баба с мужиком  смеются.  Потом  ко  мне  эта
пришла... ну, подружка ихняя. Голая, с бутылкой шампанского и  конфетой.
Сначала не понял, что она голая, у меня только экран светился, а она как
свет включит.  Мамочки,  но  я  одеяло  на  голову  натянул,  ничего  не
соображу.
   Парня и теперь затрясло. В виде успокаивающего я выдал  ему  двадцать
капель гнуснейшего пойла, не забыв и себя. Он выпил,  и  подталкивать  в
разговоре его уже не приходилось: он все переживал заново.
   - Ну вот, я укрылся с головой, и страшно мне, и хочется посмотреть, а
она в хрустальный стакан наливает шампанское, пьет и говорит: "За  тебя,
мальчик мой!" Тут я выглянул немного, и опять как по глазам  ударило.  Я
девок-то в бане подглядывал, а тут по-другому все: не в щелку, а  как  в
кино. Я вот сейчас глаза закрою и все как  есть  вижу.  Высокая.  Волосы
такие каштановые, до титек. Она  стакан  на  столик  поставила,  ко  мне
нагибается. Я  опять  спрятался,  а  она  сверху  ложится,  посмеивается
тихонько.  Одеяло  понемногу  стаскивает,  говорит  что-то  ласковое   и
целовать меня начала, за ухо кусает, титьками острыми по носу, губам.  А
меня всего корчит, и такое чувство, будто не со мной все  происходит.  И
стыдно стало, хоть под раскладушку залезай. Она  меня  гладит  и  шепчет
тихо: "Не волнуйся, мальчик". Потом повела меня в  ванную.  Мне  стыдно.
Думаю, вдруг Ирина выйдет или этот Гена. А  подружка  смеется:  "Ничего,
они сами такие же, голенькие".
   - А у Ирины тихо было?
   - Да нет, смеялись они, наверное надо мной. Два  раза  Светка  к  ним
бегала, звали ее прямо на  весь  дом:  "Светка,  Светка,  сюда.  Быстро,
Светка! Хватит там, Светка".  А  потом  тихо  вроде  стало.  Светка  мне
говорит: "Уснули, наверное. Есть  хочу.  Пойдем  на  кухню,  чего-нибудь
найдем в Иркином холодильнике". А  у  меня  самого  там  колбаса  лежит.
"Идем", - отвечаю. Стал одеваться, а она мне: "Так идем. Там  все  равно
никого нет". А я с ней уже как дурак стал, так и  попер  нагишом.  А  на
кухне эти, голые - Гена и Ирина.  Он  меня  увидел,  заржал.  Я  убежать
хотел, Светка не пускает, смеются все. Я тогда  фартук  Иринин  на  срам
накинул и стою посреди кухни. Мне б сквозь землю провалиться.
   Но тут Ирина и говорит: "Отпустим пацана,  ему  рано  вставать.  Если
чего захочет, к нам зайдет". Я ушел,  но  заснуть  уже  не  смог.  Надел
шорты, постучался к ним.  Зашел,  говорю:  "Свет,  можно  тебя?"  А  она
недовольная... А я...
   - Василий Иванович, а ты когда зашел, что там было?
   - Ну, полутемно, маленькая такая лампочка на  ножке  у  дивана.  Гена
храпел у стенки, Ирина лежала с краю, не спала,  а  Света  в  раздвижном
кресле. Между ними столик с пустыми бутылками и едой.  Накурено  страсть
как! Магнитофон был... Утром-то Ирина и говорит: "Никому  ни  слова,  ты
ведь  мужик".  Ой,  -  парень  обалдело  посмотрел  на  меня,  -   а   я
рассказываю... Что теперь будет...
   - Спи спокойно, эта тайна умрет со мной. Ну ладно, Василий  Иванович,
вижу я, что не вытащить мне Ирины из этого омута... Ты уж не говори ей о
моем приходе!
   Я потряс его руку и вышел в прохладу вечера, только  теперь  понимая,
как устал. И эта версия, похоже, провалилась. Правда, что-то было  здесь
невкусно или, наоборот, очень вкусно!  Думать  уже  не  хотелось.  Почти
восемь, а мне предстояло нанести еще один визит.
   "Может, по телефону?" - спросил я себя с надеждой, но понял,  что  со
мной попросту не станут разговаривать.

***

   Уже не пьянки ради - для поднятия тонуса хотя бы на час - я  зашел  в
кабак, на ходу отметив,  что  если  раньше  регулярно  его  навещал,  то
последние два года это стало мне не по зарплате.
   Народу  было  мало  и,  наверное,  все  свои:   чувствовался   этакий
налаженный семейный  быт.  Меня  восприняли  как  бродячего  кобеля,  по
глупости зашедшего в Третьяковскую галерею.
   А мне было все равно. Откинувшись в кресле и вытянув ноги во  всю  их
уставшую длину, я закрыл  глаза,  пытаясь  сделать  какие-то  выводы  из
сегодняшних посещений.
   А выводы, выскакивая из мозговых извилин, сразу становились такими же
извилистыми, сплетаясь и запутываясь в черный клубок, который становился
все больше и больше, пока наконец не закрыл мое сознание.
   Меня трясли за плечо, и пришлось открыть глаза.
   - Господин э-э-э... господин э-э-э...
   - Генерал, - помог я бедняге официанту.
   - Что желаете, господин генерал? - нисколько не смутился он.
   - Господин генерал желают, чтобы ты, любезный, пришел сюда через  две
минуты с бутылкой  нормального  коньяка,  пачкой  хороших  отечественных
сигарет и куском колбасы. Шевелись, братец.
   Он пришел через три минуты. Все было выполнено так, как я просил.
   Я рассчитывал уложиться в десять тысяч, но ошибся ровно в два раза.
   -   Господин   генерал,   у   нас   правило:   непостоянные   клиенты
рассчитываются сразу!
   "Чувырло, помноженное на этикет, - это  кошмарно,  да,  кошмарно",  -
подумал я, выкидывая на стол два "куска". С  первой  же  хорошей  рюмахи
меня кисло повело, а вторая наконец справилась с поставленной перед  ней
задачей.
   Я ожил. Быстро сожрав пережаренный кусок колбасы, захватив сигареты и
коньяк, я поспешно вышел из чужого мутного царства.
   Новый четырехэтажный дом стоял в  центре.  Нужная  квартира  была  на
втором этаже. Меня туда и впустил сам хозяин.
   - Глеб Андреевич, покорнейше прошу прощения.
   - Что вам нужно?
   - На огонек к вам, по коньячку, так сказать.
   - Уходите, я занят. И не собираюсь отвечать на ваши вопросы.
   Я, вроде бы пытаясь открыть замок, пробормотал:
   - Да я не спрашивать, а рассказать вам хотел.
   - Не надо, идите! - Он распахнул передо мной дверь.
   - Прощайте, может, в последний раз видимся! Уже Валентину убили.
   - Что за херню ты, Гончаров, опять несешь?
   - А мы что, будем разговаривать на лестничной площадке? Тогда  будьте
добры, прикажите сюда два стула.
   - Не фиглярствуй, заходи. У меня, между прочим, разуваются! Человек я
простой, не аристократ. Прислуги не держу.
   - Не думал, что такие квартиры у нас еще строят, - заметил я, проходя
за ним в кабинет.
   - Не про вашу честь, - отрезал он, указывая на кожаное кресло. -  Что
ты там молол?
   - А вы еще не знаете? - Я прекрасно понимал,  что,  пока  не  наберут
нужных сведений, его не тронут, но надо было этого кита поводить за нос.
- Странно, странно, ну да ладно. Вы мне с утра  чего-то  недосказали;  я
подумал, может, сейчас, прикинув инструмент к носу, вы мне тихонько  обо
всем и доложите. А?
   - Что с Валентиной? Где она?
   Я посмотрел на часы:
   - Теперь-то девять. Уже, наверное, в морге, после вскрытия. А  жалко,
красивая была баба.
   - Да говори ты толком! Не морочь мне голову.
   - Так, Глеб Андреевич, надо бы по маленькой.
   Широким жестом я приоткрыл полу пиджака,  показывая  початую  бутылку
коньяку.
   - Обнаглел! - Он выскочил в  бесконечность  своей  квартиры,  а  я  с
интересом оглядел стан наших бывших идейных поводырей. И  надо  сказать,
стан мне понравился, и даже больше кротовского:  несло  от  него  этакой
перспективой в будущее, в даль светлую. Модерново,  но  основательно,  и
похоже, это обиталище отбирать не спешили. Оно  действительно:  квартира
есть неприкосновенный очаг. А дачи в глаза  бросаются  разному  грибному
люду, если не огорожены, конечно. - Рассказывай!  -  Глеб  Андреевич  из
принесенной собственной бутылки наполнил  два  стограммовых  хрустальных
бочонка с красивой позолотой по рискам.
   - А почему не мой пьем? Боитесь отравы? Так ведь изгнанных королей не
травят. Кому они нужны?
   - Да не поэтому. Неси домой. Хоть раз  твоя  баба  нормальный  коньяк
попробует, голь перекатная. Как бы я раньше-то тебя... да ты б за версту
тогда этот дом обходил, пацан. А твой  начальник...  -  Чистов  скрипнул
зубами.
   - Бывший, - вставил я.
   - Ну да, вот уж гнида так гнида. Как ему самого себя не  стыдно!  Как
это, у Достоевского, что ли: "Знаю, что подл, знаю,  что  низок,  тем  и
горжусь". Мразь отменная.
   - Я  солидарен  с  вами  в  этом  вопросе.  Так  выпьем  же  за  наше
совпадение.
   - Давай, Гончаров.
   Мы опрокинули, и хозяин кивнул на бильярд:
   - Пойдем, надеру.
   Я взял кий и разбил заготовленную пирамиду.
   В левую, дальнюю от меня лузу  влетел  шар.  Первый,  он  оказался  и
последним, потому что второй мой удар был холостым, а больше бить мне не
пришлось. Игра длилась две минуты.
   - Салага, попробуй еще.
   - Нет, хватит пока.
   - Ну, кури и рассказывай.
   - Значит, так. После вашего хлебосольства я отправился, как  вы  были
информированы, к Валентине  Александровне  Беловой.  На  звонок  мне  не
ответили, и я толкнул дверь. Просто так, заметьте, не взламывал,  просто
толкнул. А вообще-то, Глеб Андреевич, я бы хотел помыть руки. Где у  вас
ванная комната? Я буду мыть руки, а вы меня слушать.
   - Не надо в ванную, я вырублю сейчас.
   - Один микрофон вырубите, а сколько их у вас, о которых вы знаете,  и
сколько, о которых не знаете.  Для  меня  это  не  страшно,  а  вот  вам
неприятности обеспечены, если разговор наш состоится.
   - Убедил, пойдем на воздух.
   В кресле было так хорошо и удобно, что я с трудом приказал себе опять
топать по улице.
   - Когда я вошел, труп вашей знакомой лежал в  большой  комнате  лицом
как раз к двери. Она была совершенно голой,  а  во  рту  торчал  прочный
кляп. Ее пытали утюгом и кипятильником, мне  думается,  пытали  долго  и
безжалостно. Подонков, судя по всему, было не  меньше  двух.  Обгоревшая
кожа была почти по всему телу, можно было бы умереть просто от боли,  но
в конце садисты сломали и хребет. Зачем вы это сделали?
   - Оставь, Гончаров, свои шутки. И не бери, как у  вас  говорится,  на
понт. А дело скверное.
   Чистов уже был не такой, как утром. Игривая энергия  его  истощилась,
он выглядел уставшим и старым.
   - А дело скверное, - повторил однотонно, видимо  прикидывая  какой-то
шаг.
   Немного отстав, я не мешал ему  принять  решение,  наверное  трудное.
Наконец он спросил:
   - А если я больше ничего вам не скажу?
   - Тогда они доберутся и до  вас,  если,  конечно,  это