динка
забралась в машину и, опустив стекло, закурила.
   - Иваныч, - зашипел Макс, - да мы сейчас ее как куропатку словим.
   - И упустим жирного гуся. Нельзя, Макс. Она кого-то ждет. Она  что-то
вроде администратора.  Возможно,  знает  много,  но  сейчас  ее  трогать
нельзя. А вот номер ее "Оки" записать не вредно.
   Мои предположения подтвердились. Через полчаса на  площадку  выкатила
тентованная  "Газель",  и  меховая  баба,  хлопнув  дверцей,   встретила
прибывших отборным матом, браня их за опоздание. Приехавших было пятеро,
они виновато отбрехивались, стараясь не обозлить ее  вконец.  Выдав  еще
порцию лая, администраторша села в автомобильчик и укатила вниз. Мужики,
перекурив, принялись перетаскивать в пещеру  огромные  мягкие  тюки.  Их
было больше десятка. Вскоре появился еще один  грузовик.  Видавший  виды
фургон с надписью "Техпомощь". Он подъехал впритык к норе-входу, и сразу
же двое рабочих потащили из него черную кишку кабеля.
   - Иваныч, у меня такое впечатление, что здесь готовятся к  съемке,  -
поделился со мною Макс.
   Мужики тем временем, закончив таскать тюки, подозрительно притихли  в
глубине пещеры. Это настораживало. Заглянув  в  дыру,  я  присвистнул  и
поманил Макса. Двое работяг, стоя на высоких, невесть  откуда  взявшихся
лестницах, крепили огромный  разрисованный  холст.  Конец  его  свободно
болтался, не доставая до земли. Трое других ставили помост. Да,  похоже,
спектакль будет грандиозный. Машины меж тем приезжали и уезжали.  Мы  не
успевали записывать номера. Одна  привезла  крепенького  черного  бычка,
другая - козла той же масти.  Совершенным  шоком  стал  для  нас  приезд
духового оркестра в составе десяти человек.
   Неожиданно ярко в пещере вспыхнул  свет.  Его  врубили,  видимо,  для
проверки, потому что через минуту он погас. К  пяти  часам  все  скопище
автомобилей исчезло, на площадке остались только  "Ока"  и  "техпомощь".
Один момент меня совершенно потряс,  наверное,  я  запомню  его  на  всю
жизнь. Высокий горбоносый саксофонист, стоя посреди площадки, открыто  и
естественно мочился. К нему так же естественно подошла администраторша и
что-то спросила. Не прекращая  своего  занятия,  он  повернулся  к  ней,
отвечая, и обдал дорогую шубу, на  что  она  лениво  отреагировала:  "Да
осторожней ты".
   Между тем заметно смеркалось, и мои нервы стали  потихоньку  сдавать.
Ухов был спокоен, а Павел вообще спал.
   В шесть часов, уже в полной темноте, прибыл небольшой белый  автобус.
Черные тени в полном  молчании  скрылись,  ушли  вовнутрь  утеса,  но  в
полуосвещенной пещере они не появились. Куда они могли  исчезнуть?  Ведь
сам проходил тем туннелем,  но  никакого  отверстия,  никакой  двери  не
заметил. Это скверно. Ситуация может выйти  из-под  нашего  контроля,  и
тогда мы можем  оказаться  в  отвратительном  положении.  Прибыл  второй
автобус. Из него высыпались бабы. Так же молча и их  поглотила  гора.  И
так же неизвестно куда. В  томительном  ожидании  при  полной  тишине  и
темноте прошел час. Проснулся Павел. Ему, как и Максу, тоже было  не  по
себе. Почему такая гнетущая тишина? Даже ветер, до сих пор исправно  нам
досаждавший, теперь умолк. Погода обещала быть ясной, но сейчас ни видно
ни  единой  звездочки.  Тяжелые  снежные   тучи,   казалось,   физически
навалились на нас. Почему так тихо?
   - Почему так тихо? - осторожно шепотом спросил Макс.
   - Мерзко как-то, могильная тишина, - согласился Павел.
   - Может быть, забросим туда взрывпакет? Все повеселее будет.
   Нет, мне определенно было не смешно. Может быть, я зря все это затеял
и тот псевдонищий был тысячу раз прав, предупреждая меня...
   - Может, уйдем  отсюда,  а,  мужики?  -  предложил  я.  -  Чертовщина
какая-то. Где работяги? Давай, Ухов, дернем отсюда.
   - Нет уж, померла дык померла. - Он усмехнулся в темноте.  -  Неужели
два десятка свихнувшихся баб страшнее сотни обкуренных "духов"?
   - Но почему такая тишина, даже бычок их не мычит. Я сейчас  лопну  от
этой тишины.
   - Успокойся, Иваныч,  все  будет  о'кей,  сейчас  поглядим,  что  они
вытворяют, кое-что отснимем. А там посмотрим, а тишина она и есть только
тишина.
   - Господи, да когда же!
   Пронзительно, на последней ноте завибрировала труба. Я сжался, как от
удара. Звук между  тем  рос,  ширился,  но  нота  оставалась  одна.  Она
проникала в сердце  и  мозг,  совершенно  парализуя  разум  и  движения.
Оглушенные ею, мы застыли в полной прострации. Непонятный  ужас  овладел
мною. Мне хотелось встать на  четвереньки  и  завыть  громко,  протяжно,
чтобы меня услышала вся вселенная. И присоединилась бы в этом непонятном
вое смерти. Парализованное тело не слушалось, как не  слушался  и  мозг.
Только краешком сознания я понимал, что этот звук,  его  высота,  кем-то
хорошо выверенная мерзость и рассчитана на паралич  воли,  а  значит,  и
личности, ее услышавшей. Как сквозь туман, до меня донесся грубый  голос
Макса, а губы в кровь разбило горлышко его солдатской фляжки.
   - Пей, Иваныч. Пей, сукин сын. Пей еще. Тут с ума  сойти  можно.  Еще
хлебни. Ну вот.
   Мне действительно стало лучше. Вой  проклятой  трубы  уже  не  лез  в
печенку, да и руки приобрели возможность двигаться. Я потряс  головой  и
натянуто хохотнул:
   - Вот уж действительно черти, сатанинское племя, чуть не рехнулся.
   - Я тоже. Если бы не Павлик, неизвестно, что бы от нас осталось.
   - А на него неужели не действует?
   - Не знаю, у него плеер с наушниками, все своего Розенбаума гоняет.
   - Скажи спасибо Саше Розенбауму.
   - А то. Конечно скажем. Суки рваные. Разворотить бы им весь бордель.
   Резко,  как  и  начался,  пронзительный  вой  трубы  замолк.  Ударила
тревожная барабанная дробь, и вспыхнула, засветилась дыра. Мы склонились
вниз. Что и говорить, декорации, как и музон, подобраны были со  вкусом.
То, что  я  считал  размалеванными  полотнами,  оказалось  фантастически
увеличенными  копиями  картин  ада  Иеронима  Босха,  фигуры  причудливо
шевелились, видимо поддуваемые вентиляторами,  создавая  полную  иллюзию
движения. Люди с головами птиц и чудовищные рыбы, отвратительные  крысы,
черти,  демоны  -  все  это  плясало,  двигалось,  прыгало,  доводя   до
исступления.  Я  отхлебнул  еще  спирта,  намереваясь  досмотреть   этот
дьявольский   спектакль,   поставленный   хоть   и    талантливой,    но
мерзопакостной рукой. В барабанную дробь опять начал  вплетаться  ноющий
визг трубы.  Постепенно  он  заглушил  ударника.  И  как  прежде,  резко
прервался. Погас свет, и только красный прожектор бил точно  на  помост,
на стоящую  там  женщину.  Она  была  в  красно-черном  платье  с  тремя
шестерками на животе. Резко взмахнув рукой, она трижды выкрикнула  "Ха",
невидимая аудитория ей ответила тем же.
   - Сестры и братья! - визгливо начала она, и я чуть было  не  свалился
вниз. Это был голос задушенной в среду Александры. Я  почувствовал,  как
шерсть на моей заднице встает дыбом.
   -  Сестры  и  братья!  -  продолжала  она.  -  Волей  нашего  Бога  я
предопределена вашим Владыкой здесь. Все ли согласны с Его волей?
   - Все! Все! Все! - дружно завыл сумасшедший электорат.
   - Тогда  поклянитесь  повиноваться  мне  и  моей  воле  впредь  и  до
скончания жизни здесь на земле, потому что там, в Его царстве, вы будете
принадлежать только Ему. Клянитесь, клянитесь, сестры и братья.
   - Клянемся! Клянемся! Клянемся!
   - Сестры и братья, пусть имя Его, как и  дела  Его,  вечно  живут  на
земле. Только Он может даровать  нам  вечное  блаженство,  воздадим  Ему
хвалу и принесем Ему в жертву то, что Он благосклонно принимает.
   Она хлопнула  в  ладоши,  загорелся  второй  прожектор,  высветив  на
жертвенной плите связанного черного козла. Он болтался на треножнике над
корытом какой-то жидкости. Наверно, бензин.
   - Во имя нашего  Бога,  Владыки  мира,  Сатаны,  повелеваю  совершить
жертвоприношение.
   Бритоголовый пацанчик зажег весь спичечный коробок и бросил  его  под
несчастного козла. Столб пламени чуть было  не  опалил  наши  любопытные
рожи, на какое-то время мы были лишены удовольствия наблюдать этот бред,
рассчитанный на старшую группу детского сада. Когда бедный козел сгорел,
наместница Сатаны  уже  ставила  штампы  с  числом  666  на  голые  жопы
одуревших людей.
   - Сестры и братья, - вновь  обратилась  она  к  благодарной  публике,
когда чернильное клеймо было поставлено на последнем идиоте, -  воздадим
же хвалу нашему Богу и совершим для Него ритуальный танец.
   Опять  загорелся  полный  свет,  и  пять  десятков   голых   кретинов
заплясали, затряслись вокруг костей сгоревшего козла под чудесную музыку
Гуно. Я же взял бинокль, надеясь получше разглядеть мерзавку.
   Господи, лучше бы я этого не делал. Несмотря на тот ужас, что  сковал
меня на несколько секунд, я понял, вот  теперь-то  все  встало  на  свои
места  без  неточностей,  вопросов  и  недомолвок.   Окуляры   предельно
откровенно показали мне  Александру  Глебовну  Чистову,  или  Александру
Глебовну Нефедову, или Александру Викторовну Стельмах, это уж  кому  как
угодно. Онемевшими губами я спросил:
   - Макс, ты помнишь, что я тебе рассказывал о той  удавленной  бабе  в
шкафу?
   - Конечно помню, а в чем дело?
   - Дело в том, что она перед тобой.
   - Иваныч, а ты не слишком ли много глотнул спирта в последний раз?
   - Не слишком, Макс, это она! Я видел много стерв, со стервами знаком,
но такой не встречал никогда.
   - Что же будем делать? Павлик, да перестань ты на них таращиться, еще
не ровен час засекут.
   Внизу веселье набирало оборот. С быка уже содрали  шкуру  и  нанизали
его на арматурину, а обнаженные танцы  перешли  в  откровенный  свальный
грех. Но где же моя Шурочка? Черт ее забери! Она исчезла.
   - Макс, я иду туда.
   - Идем вместе.
   - Нет. Я один. Насильно она не расколется. Та еще сука.
   - Ты что, сдурел? Они же тебя повяжут.
   - Этого я и хочу. Когда меня повяжут,  она  будет  уверена,  что  моя
песенка спета, и непременно захочет поизгиляться, зачем что-то  скрывать
от потенциального покойника?  Думаю,  я  узнаю  правду  в  подробностях.
Только будьте на подстраховке, я еще хочу  пожить  и  услышать,  как  ей
объявят вышак. Пистолет и диктофон я беру с собой.
   - Зачем? Достаточно и того, что я отснял.
   - Чем больше, тем лучше...
   Когда я спустился на площадку, она уже садилась  в  "Оку",  за  рулем
которой была знакомая администраторша и подруга по "крутым делам".
   - Ба, Шурочка, Александра Глебовна, какая неожиданная встреча, а я-то
считал тебя мертвой, панихидку, понимаешь, заказал.
   На секунду она опешила, а  в  следующее  мгновение  уже  выдирала  из
сумочки что-то похожее на пистолет. Пришлось ее ударить.
   - Боря-а-а! - заорала она истошно, пока  я  пытался  ей  объяснить  о
миролюбивой цели моего прихода. - Боря-а-а! Взять его!
   Два  здоровых  мальчугана  скоренько  положили  меня   мордой   вниз,
защелкнув кисти наручниками, и, ставя точку, пнули в бок.
   - Что с ним делать, Мать Александра?
   - Отведите в мой кабинет да отберите оружие. Я сейчас приду.
   В  пяти  метрах  от  входа  стояла  приставленная  лестница.   Теперь
становилось понятно, куда исчезали  входящие.  Меня  втащили  по  ней  и
швырнули во вторую по счету, зарешеченную нишу. Я сам подрядился на  это
рискованное  предприятие,  но  от  этого  было  не  легче.  Неприятно  с
парализованными руками лежать  на  шершавом  каменистом  полу,  в  любой
момент  ожидая  непросчитанной  выходки  этих   идиотов.   Обезвреженный
пистолет и исковерканный диктофон валялись прямо  перед  моим  носом.  Я
переоценил Шурочку, рассчитывая, что наша  последняя  беседа  пройдет  в
легкой, непринужденной форме.
   - На ловца и зверь бежит, - сквозь лязг  открываемой  двери  до  меня
донесся голос главной дьяволицы. -  Ну  что,  Колобок,  ты  кончил  свое
следствие или ко мне возникли какие-то вопросы?
   - Конечно закончил, моя ласточка, - улыбнулся я поцарапанной рожей. -
Как ты думаешь со мной поступить? Может быть, разойдемся по-доброму?
   - Нет, мой котик. Об этом не может быть и речи. Ты слишком  любопытен
и многое знаешь. Сейчас я улетаю в сказочную Италию, где  начинаю  новую
жизнь. Но лишь тогда мое сердце забьется свободно и  радостно,  когда  я
буду твердо знать, что  господин  Гончаров  мертв,  как  три  египетских
фараона вместе с гробницами. Не стоило  тебе  совать  нос  в  мои  дела.
Теперь этот фактор здорово отразится  на  твоем  здоровье.  Какие  будут
пожелания? Только в пределах разумного.
   - Развязать руки и уделить мне двадцать минут.
   - Могу только десять, к сожалению, рейс не ждет, а своего самолета  у
меня пока нет. Боря, сними с него наручники,  если  что  удумает,  сразу
стреляй.
   Онемевшими руками я взял диктофон и проверил запись. Удивительно,  но
он работал, правда немного присвистывая.
   - Зачем он тебе? - искренне удивилась Шурочка.  -  Через  полчаса  ты
труп. Стоит ли усложнять остатки своей жизни подобными пустяками?
   - Это уж мое дело. Скажи, ты сама-то веришь во всю эту белиберду, что
так усердно внедряешь в кислые мозги своей паствы?
   - Неужели я похожа на идиотку? Конечно нет.
   - Тогда зачем эти спектакли? Миллионы на ветер...
   - И в пять раз больше в мой карман.  Да,  Костя.  Как  видишь,  отчим
ошибался, когда заявлял, что я не работаю. Я  работаю,  причем  много  и
результативно. Мой приход приносит денежки, которые тебе и не снились.
   - Неужели сами прихожане верят в этот абсурд?
   -  Очень  немногие.  В  основном  мои  дамы  приходят  сюда   немного
развлечься и отдохнуть от повседневной суеты. На время забыть о мужьях и
детях. И конечно же хоть раз в месяц на славу потешить женскую плоть.  У
меня мальчики - оближешь пальчики! Правда, тоже работают  не  бесплатно,
но плачу не я. А работают они на совесть, мои ведьмочки  довольны.  Тебе
бы, пачкуну, у них поучиться.
   - Зачем ты утопила отчима? Он же вырастил тебя.
   - Он... Вырастил? - Она залилась диким, истерическим хохотом. - Он...
вырастил... Боже мой, Гончаров, его не то что  утопить,  его  надо  было
трижды сжигать живьем на нашей жаровне. Ты помнишь, я  как-то  говорила,
что удивляю его с двенадцати лет? Именно в этом возрасте он  сломал  мне
целку. И ты знаешь, как он это сделал? Гнусный сатир,  второй  секретарь
горкома, как-то застукал свою падчерицу в туалете,  когда  я  занималась
онанизмом. Сейчас-то я понимаю, что ничего страшного в этом не было.  Но
тогда мне, двенадцатилетней девчонке, казалось, что рухнул мир  и  жизнь
кончилась. От стыда я хотела выброситься из окна. Он же повел дело хитро
и методично, как настоящий интриган-шантажист. Скажи мне, Гончаров,  как
может  противостоять  двенадцатилетняя  девчонка,  ребенок,  прожженному
сорокапятилетнему кобелю? Сначала он пообещал рассказать о  моем  позоре
матери, потом подругам, а потом знакомым мальчишкам. В общем, он добился
своего, и однажды, когда мамы не было  дома,  я  сама  сняла  трусики  и
раздвинула ноги. Продолжалось это пять лет. После бесчисленных абортов в
загородных клиниках я долго не могла родить, а то, что  выродила  восемь
лет назад, человеком не назовешь. Когда мать узнала,  что  происходит  в
нашем доме, то тихо сошла с  ума...  Людей,  подобных  Чистову,  убивать
просто необходимо.
   - Согласен, но это моральный фактор. При чем здесь  его  документы  и
деньги, которые ты благополучно уволокла?
   - Это всего лишь мизерная плата за мое разбитое детство и материнское
горе. А документы... Не пропадать же им за  просто  так,  когда  из  них
можно извлечь реальную прибыль, что, впрочем, я  и  сделала.  Согласись,
Гончаров, мы с Юлькой  здорово  тебя  провели,  переодевшись  старухами.
Причем это было сделано не специально. Так, на всякий случай. Уже потом,
позже, я заметила твою  рожу  в  чердачном  окне  и  похвалила  себя  за
предусмотрительность. Я вообще всю партию играла блестяще.  По  идее  ты
уже давно должен быть мертвым. Еще со среды, когда ты залез ко мне через
балкон. Правда, я не ожидала твоего появления  оттуда.  Думала,  войдешь
через дверь. Чистов рассказывал,  что  ты  это  умеешь.  Я  спокойненько
сидела в шифоньере, ожидая, когда ты оставишь как можно больше следов на
мебели и дверях. Потом бы, неожиданно выйдя из шкафа,  без  хлопот  тебя
зарубила кухонным топориком и спокойно вызвала милицию.  Они  бы  охотно
поверили в  то,  что  ты,  проникнув  в  квартиру  посредством  отмычки,
пытаешься ограбить и изнасиловать одинокую, беззащитную женщину. И она в
целях самообороны немного переусердствовала.
   - Чепуха какая-то, зачем тебе вообще понадобилось  меня  убивать?  Не
из-за ревности же. Это полный абсурд.
   - Конечно нет. Ту семейную сцену возле бассейна,  когда  ты  на  меня
замахнулся, снимали  из  стоящей  неподалеку  машины.  То  есть  имеется
прекраснейший видеоряд, подтверждающий твое неприязненное  отношение  ко
мне, а значит, и мотивы, побудившие тебя проникнуть в мое жилище. Но это
было сделано на будущее. А  убить  мне  тебя  было  необходимо  по  двум
причинам. Во-первых, потому что в бане ты неосторожно обронил  несколько
слов об убитой женщине, которую ты сбил угнанной после машиной. И еще ты
добавил, что тебе кое-что известно о нашей компашке.  Этим  ты  подписал
себе приговор. А кроме  того,  на  мертвого  Гончарова  удобно  ложилась
смерть Глебушки Чистова. Все я продумала замечательно, но, к  сожалению,
помешали два  дебила,  присланные  Дьяконовым.  Я  должна  была  принять
какое-то решение, когда ты неожиданно залез ко мне  в  шкаф.  Какое,  ты
знаешь сам. Ты бы видел, как вытянулись  рожи  ментов,  которых  вызвала
твоя подружка,  когда  удавленница  лично  открыла  им  дверь.  Но  пора
закругляться. Время не ждет.
   - Погоди, зачем ты своих ведьмочек под колеса бросала?
   - А, эти-то настоящие фанатички. Взаправду верившие в  Сатану.  Я  их
боялась больше тебя. Полный маразм, но они сделали настоящие  татуировки
и в своем исступленном обожании Дьявола могли наделать  кучу  глупостей,
что наверняка бы отразилось на моем финансовом  благополучии.  Когда  на
прошлом шабаше я заметила, что они не  разделись  во  время  ритуального
танца и вообще сторонятся моих мальчиков, я поняла - они опасны!  Вот  и
все.
   - Где Настя Григорьева?
   - Это уже не твое дело, и она уже не Настя  Григорьева,  а  моя  дочь
Аллочка Нефедова. Ты как предпочитаешь умереть? Быстро  и  безболезненно
или долго, но мучительно?
   - Вообще-то мне нравится только одна смерть. Смерть от старости, я бы
предпочел, чтобы она навестила меня именно в этом обличье. Но почему  ты
об этом заговорила, радость моя?
   - Прошло уже пятнадцать минут, я спешу в аэропорт.
   - Скатертью дорога! Искренне сожалею о нашем расставании.
   Черт возьми, кажется, она готовится сделать дяде Косте  бобо.  А  где
мои дорогие омоновцы? Они  же  меня  не  видят  с  вершины  сатанинского
кратера. Ждут какого-нибудь сигнала, который я подать не могу. Затягивая
время, я попросил:
   - Мне бы водки глоток да мяса кусок.
   - Нет проблем. Боря, принеси ему бутылку водки  и  побольше  шашлыка,
пусть хорошо поест, а когда все разъедутся, хорошенько  прожарь  его  на
алтаре. Да смотри, он мужик изворотливый. Не дай Бог, он у тебя слиняет.
   - У меня не слиняет, - самонадеянно ухмыльнулся пацан, - зачем только
водку переводить, если кончать его будем?
   - Не твое дело, выполняй. Ну, мне пора. Прощай, Гончаров. Боря, я жду
тебя через месяц в Палермо.  Веди  себя  хорошо,  не  заставляй  мамочку
волноваться.
   Послав нам два воздушных поцелуя,  развратница  и  садистка  Сашенька
скрылась за уступом ниши.
   - Тащи водку, болван, слушай, что тебе говорят, - сразу наехал  я  на
ленивого сторожа, молодого любовника дьяволицы.
   - Перебьешься, козел легавый,  замочить  бы  тебя  прямо  сейчас,  да
только больно глянуть хочется, как ты будешь дрыгаться на  костре.  Бес,
эй, ты, Бес, - крикнул он в темень туннеля, - где ты