Свой бы такого не сотворил.
   - Тебя как зовут, отец? - проникаясь к старику  невольной  симпатией,
спросил я.
   - Григорий Федорович я, - представился старик и добавил:
   - Бывший председатель этого села. Оно раньше Белым называлось.
   - А теперь как?
   - А теперича никак, потому что нет села.
   - Скажи мне, Григорий Федорович, а где  старик  Марии  Андреевны?  Он
умер?
   - Что ты, сынок, у нее же отродясь никого не было.  Горбатенькая  она
была, ну и хроменькая тож. А после войны нас, мужиков-то, только полтора
десятка вернулось. Ага, уходило больше полусотни, а  назад  четырнадцать
человек пришло. Вот  и  посчитай  -  на  каждого  кобеля  по  три  сучки
приходилось. А кому она, горбатенькая-то, нужна,  когда  вокруг  столько
бесхозных сисек ходит. Так вот она с маманей и жила. Пока  двадцать  лет
назад не преставилась Антонина Ивановна.
   - А может быть, Мария Андреевна кого-то из своих учеников обидела?  -
высказал я сомнительную версию, заранее обреченную на провал. -  Вот  он
ей и отомстил.
   - Да что ты, Константин? Я  же  говорю,  что  все  ее  любили.  Да  и
школу-то давно закрыли. Лет пятнадцать, кабы не поболе.
   - А как вы сами думаете, за что ее могли убить?
   - Этого я и сам понять не могу.
   - Может быть, из-за денег? Она была богата?
   - Все ее богатство - книги, а кому они нынче нужны?
   - Когда вы в последний раз видели ее живой?
   - А бог ее знает, про это лучше у Любы спросить. Они соседи.  Кажись,
Александр Трофимыч на технике  катит.  Точно,  а  за  ним  Гордеев,  наш
участковый.
   Из остановившейся белой "шестерки" выпрыгнул бравый  молодец  в  чине
капитана и, небрежно поздоровавшись со старухами, пропер во двор. За ним
услужливо и значительно, выполняя важную миссию, последовал Крутько.
   - Вот он, товарищ капитан, - указуя на меня перстом,  проинформировал
он. - На всякий случай я его связал. Мало ли что.
   - Молодец, Трофимыч, - оценил старания  мэра  участковый.  -  Я  буду
рекомендовать тебя в группу захвата, - без тени улыбки пообещал  капитан
и, вдумчиво посмотрев на меня, вошел в избу.
   Пробыл он там всего ничего, а когда вышел, то я понял, что  до  самой
последней минуты он не верил в историю убийства старухи и теперь ему  не
до шуток.
   - Всем очистить двор, - вытирая проступивший пот, распорядился он.  -
Вас это, гражданин Гончаров, не касается. Расскажите, что  произошло?  -
спросил он, когда двор опустел.
   - К сожалению, на этот вопрос я вам ответить не могу.  Я  знаю  ровно
столько же, сколько и вы. Я ехал по этой дороге, когда  мне  под  колеса
кинулась какая-то старуха. Мне с большим трудом удалось избежать  наезда
и свалить соседский забор. А когда я вышел из машины,  то  она  потащила
меня сюда. Увидев труп, я попросил сельчан найти  вас,  а  остальное  вы
знаете.
   - Откуда и куда вы следовали?
   - Из Самары домой.
   - Почему вы ехали по старому, заброшенному шоссе?
   - А спроси меня, дурака. На церковь хотелось взглянуть.
   - Кого конкретно вы чуть не сбили и кто вас сюда потащил?
   - Я! - громко откликнулась бабуся, втянувшая меня в эту историю.
   - Баба Люба? Стешкина?
   - Ну да, - гордо подтвердила она, - это он меня чуть  не  сшиб  своей
тачкой. А у Семеновны он загубил двух курей. Пусть платит.
   - Скажи спасибо, что  он  тебя  не  загубил.  Зайди  сюда.  Зачем  ты
кинулась ему под колеса? - открывая папочку, строго спросил капитан.
   - Так с перепугу, Игорь Степанович, - присаживаясь на шаткую скамейку
возле завалинки, призналась она. - Испужалась я...
   - Чего ты испугалась?
   - Так ведь Маньку убитую увидела. Испужалась и  сиганула...  Она  вся
синяя лежит, а по ней мухи ползают. Я спервоначала-то подумала, что  она
просто так померла, а потом  пригляделась,  и  совсем  мне  худо  стало.
Личико все побито, пальчики поломаа-аны-ы-ы!.. -  неожиданно  заголосила
баба Люба, и капитан был вынужден на некоторое время прервать допрос.
   Что-то нацарапав на клочке  бумаги  он  передал  его  мэру  и  строго
наказал:
   - Доедешь до поста ГИБДД. Пусть они немедленно свяжутся с дежурным  и
высылают оперативную бригаду.
   - Слушаюсь, товарищ капитан, - браво откозырял  Трофимыч,  и  мне  на
секунду показалось, что я попал в дурдом,  где  мне  предстоит  провести
остаток своих дней.
   - А по рации нельзя? - робко поинтересовался я.
   - Нельзя! - коротко ответил капитан и вновь занялся бабой Любой:
   - Ты зачем вообще к ней пошла? Ты что-то заподозрила?
   - Ага. Она вчера на улицу носа не высунула, вот я и подумала,  что  у
нее снова нога разболелась.
   - Может быть, вы все-таки освободите мне руки? - вежливо напомнил я о
себе. - Неудобно как-то, да и отекать начали.
   - Подождете, - огрызнулся он, и я с горечью понял, что домой  мне  не
попасть даже к обеду. - А когда ты в последний раз видела  ее  живой?  -
повторил он мой вопрос.
   - Так позавчера. Точно позавчера. Она ко мне заходила под вечер.
   - И о чем вы говорили?
   - О разном. - Вспоминая, старуха  старательно  нахмурила  лоб.  -  Об
жизни...
   - Она не показалась тебе напуганной?
   - Нет, зачем же. Все как  всегда.  Поговорили,  попили  смородинового
чаю, а как стало смеркаться,  тут  она  и  ушла.  Ушла  навстречу  своей
смертушке. - Старуха напряглась и натужилась, видимо собираясь завыть  с
новой силой.
   - Стой, баба Люба! - упреждая вопли, остановил ее Гордеев. - Погоди и
соберись с мыслями. Сейчас я спрошу тебя о главном. Ты готова?
   - Готова, - чуть помедлив, растерянно ответила она.
   - Ну вот и замечательно. Скажи-ка мне, не слышала ли ты прошлой ночью
шума подъехавшей машины, которая бы остановилась возле дома?
   - Нет, Игорь Степаныч, чего не слышала, того  не  слышала,  врать  не
стану. А сплю-то я вон как чутко, мыша и того услышу.
   - Не замечала ли ты, что в последнее время вокруг  ее  дома  крутятся
какие-то подозрительные люди?
   - Тоже ничего путного сказать не могу. Чужих не видала, а свои к  ней
частенько заглядывали. Да ты сам у них спроси. Как  кому  совет  дельный
потребуется или еще что, так все к ней и бегут. А куда больше-то? Она  у
нас самая грамотная была. Ох ты господи, беда-то какая!
 
*** 
 
   Я слишком хорошо думал, когда  рассчитывал  попасть  домой  к  обеду.
Отпустили  меня  только  в  конце  рабочего  дня,  когда  я  уже  охрип,
пересказывая одну и ту же историю каждому их следователю в  отдельности,
а потом и всем вместе взятым. На чем меня хотели подловить, я так  и  не
понял, но подозреваю, что и сами они этого толком не знали. Теперь, надо
полагать, и вызов в прокуратуру не  за  горами.  Сам  черт  дернул  меня
свернуть на ту дорогу!
   Только в девять часов вечера, отупевший, злой и голодный, я  вернулся
домой, и здесь меня ждал новый сюрприз. Сидел сюрприз на кухне, кушал  с
тестем  водку  и  назывался  Макс  Ухов.  Мое  появление  было  отмечено
восторгом и новой  порцией  спиртного,  которое,  как  я  полагаю,  было
извлечено из моего тайника.
   - А мы с Максом тебя заждались, - лучезарно улыбаясь, сообщил  тесть.
- Собственно говоря, он пришел ко мне по делам, но после того, как мы их
благополучно разрешили, он счел своим долгом тебя дождаться.
   - И какие  же  могут  быть  дела  между  бравым  омоновцем  и  старым
алкоголиком? - пододвигаясь к столу, язвительно спросил я.
   - Ну зачем ты так, Иваныч?  -  смущаясь,  прогудел  Ухов.  -  Товарищ
полковник золотой человек. О нем до сих пор говорят только хорошее.
   - Был бы он плохой - я бы у  него  не  жил.  Так  в  чем  суть  вашей
сделки?
   - Пришел проситься на работу. В фирму "Сокол".
   - Тебя вытряхнули из органов?
   - Нет, я по совместительству, - совсем стушевался Макс. - В свободное
от  работы  время.  Денег  катастрофически  не  хватает,  а  браться  за
сомнительные дела не хочу.
   - А ты уверен, что этот самый "Сокол" чист как голубь? Кстати, жив ли
он вообще? Мне казалось, что после той  театральной  переделки  от  него
останется только хвостовое оперение.
   - Замолчи, Костя, не каркай! - истово и строго вмешался тесть. -  Мой
"Сокол" воспрял как Феникс и будет жить вечно.
   - Ну и перо ему в задницу, - равнодушно заметил я. - Пусть летает. Ну
ладно, вы тут бражничайте, а мне пора спать. Скоморох попу не товарищ.
   - Вот-вот, я тоже так думаю. Иди отсюда, и чем скорей, тем лучше.  Мы
с Максом и без тебя отлично посидим. А  то  пришел  тут,  как  с  гвоздя
сорвался...
   Однако, несмотря на усталость, мне  долго  не  удавалось  уснуть.  Из
головы не шла убитая Мария Андреевна Крюкова.  Почему?  Этот  вопрос  не
давал мне покоя. Кому понадобилась жизнь  несчастной  старухи?  С  какой
целью ее убили? Ведь не просто так, из любви к  искусству  ей  вывернули
ногу и сломали пальцы. Значит, что-то хотели у нее выведать. А что?  Что
могла дать нищая учительница, которая и так, без понуждения все отдавала
односельчанам? Чем она могла заинтересовать  подонков?  Может  быть,  ей
было известно что-то такое, что  им  хотелось  узнать?  Эти  вопросы  не
давали мне покоя несколько дней. Да так,  что  однажды  утром,  захватив
небольшой гостинец, я прикатил в Белое и, притормозив  возле  дома  бабы
Любы, посигналил. Она словно ждала моего  приезда.  Сразу  же  вышла  на
крылечко и, нисколько не удивившись, пригласила зайти в дом.
   - Да ты не бойся, собаки у меня нет! - дребезжаще рассмеялась она.  -
Самой жрать нечего, где уж тут собаку держать. А ты что прикатил-то?
   -  Да  вот,  гостинец  тебе  привез,  -  протягивая  скромный  пакет,
усмехнулся я.
   - А кто ты такой, чтоб я у тебя гостинцы брала? - удивилась  бабулька
и, насупившись, отрезала:
   - Проживем без подачек. Говори, зачем приехал.
   - Помянуть Марию Андреевну. Вот и еды захватил.
   - Ну  тогда  другое  дело.  Это  по-людски.  Заходи  в  избу,  только
разувайся, а то вы, городские, в чем по улице - в том и по горнице.
   Отворив дверь, она подтолкнула меня в темные, пахнущие травами  сени,
а потом и в избу. Внутри дом был перегорожен на  две  части.  Та  часть,
куда я попал, очевидно, была большая. Здесь, кроме  внушительной  печки,
разместились  буфет,  стол  с  табуретками  и   металлическая   кровать,
аккуратно застеленная солдатским покрывалом.
   - Седай, - указав мне на  табурет,  приказала  баба  Люба.  -  Погодь
малость, я насчет закуски распоряжусь.
   - Не беспокойтесь, там в пакете все  есть,  -  попытался  я  удержать
захлопотавшую старуху.
   - Что там есть? - презрительно фыркнула она. - Огурцы там  есть?  Или
грибочки  маринованные?  А  может  быть,  настойка   самоличного   моего
приготовления? Молчи уж!
   Подхватив   миски,   банки   и   баночки,   еще   раз   смерив   меня
пренебрежительным взглядом, она хлопнула дверью и умчалась в погреб.
   "Хорошо-то как! - подумал  я,  слушая  деревенскую  тишину  и  вдыхая
незагазованный воздух. - И чего это люди в города лезут? От добра  добра
ищут? Променять эдакую благодать на сумасшествие городской суеты! Глупые
люди! И что..."
   Мягкий удар по затылку сразу привел меня в чувство. Сгруппировавшись,
я отлетел в  угол  и  принял  стойку,  с  удивлением  при  этом  отмечая
отсутствие противника.
   - Ты что это в угол забился? - входя, поинтересовалась бабулька. -  И
кулаки вытаращил, ровно как со мной биться хочешь? Батюшки, а уж  не  ты
ли Маньку-то... Я тебя в дом, а ты... ты Маньку...
   - Баба Люба! Не  я,  успокойтесь!  -  предвидя,  что  за  этим  может
последовать, взмолился я. - Мне  показалось,  что,  пока  вас  не  было,
кто-то ударил меня по голове.
   - Господи, а я-то уж не на шутку напугалась, - все понимая, вздохнула
хозяйка. - Васька на тебя с печки прыгнул, а ты уж и того... Ну и  мужик
нынче пошел! Ну ладно, давай к столу, будем поминать Маньку, мою  лучшую
подружку.
   Сноровисто накрыв на стол, она налила по стопочке вишневой настойки и
всплакнула:
   - Чтоб тому ироду вечно гореть синим пламенем!..
   - Какому ироду? - между прочим спросил я.
   - Да кабы знать. Эх! За тебя, Маня,  земля  тебе  пухом!  -  Старушка
выпила, утерла слезы и спросила:
   - Так ты чего приехал-то?
   - Хотел я, баба Люба, тебя поподробнее о ней расспросить.
   - А тебе-то зачем? Ты ведь ее живую не знал.
   - Не знал, это правда,  но  мне  кажется,  что  она  была  прекрасным
человеком. Я бы хотел отомстить за ее смерть и помочь  найти  ее  убийцу
или убийц.
   - Хорошее дело, да только где ты их найдешь?
   - Как ты думаешь, на что они могли позариться?  Ведь  просто  так  не
убивают.
   - Да не на что там было зариться. Что  со  старухи  возьмешь?  Старый
зипун да на язык типун. Ничего у нее такого не было. Вот  только  книжки
ее хреновые, а кому они нужны? Нечего у Маньки было взять, да никогда  и
не было. За что убили, сама не знаю. Видно, просто так,  за  доброту  их
вечную.
   - Кого вы подразумеваете под словом "их"?
   - Кого-кого, Крюковых, конечно. Отца-то, Андрея  Алексеевича,  войной
убило, за русский народ,  значит,  голову  положил.  Это  тебе  что,  не
доброта разве? А про отца его, Манькиного деда  Алексея  Михайловича,  я
вообще молчу.
   - Зачем же молчать, я с удовольствием тебя выслушаю.
   - Тогда  давай  уж  спервоначала  помянем  весь  их  крюковский  род.
Теперь-то от  них  никого  не  осталось...  -  разливая  наливку,  опять
всплакнула  баба  Люба.  -  Была  еще  у  них   Зойка,   шустрая   такая
вертихвостка, так та вскоре после войны в город подобралась, а  потом  и
вообще в Москве окопалась. Так мы ее  и  видели.  Только  письма  иногда
посылала, а в восьмидесятом аккурат за границу укатила.  Но  она  не  их
породы, не крюковской, нерусская  какая-то.  Ну  давай,  Константин,  за
Крюковых. - Мелкими глоточками опростав стопарик, она закусила конфеткой
и продолжила свой рассказ:
   - Дед,  Алексей  Михайлович,  говорят,  настоящей  русской  души  был
человек. Не побоялся один против пяти вооруженных  бандитов  встать.  Ты
церкву нашу видел?
   - А как же ее не увидишь, конечно видел.
   - Ну и как она тебе? Глянется?
   - Кому ж она может не глянуться? Красавица, что белая лебедь в  синем
небе плывет. На нее посмотришь - и жить охота.
   - Это ты правильно сказал, белая лебедь. Эту-то белую лебедь и хотели
забить в двадцать втором, да так, чтоб камня на камне не осталось. Тогда
все церквы грабили, чтоб хлеб за границей купить. Вот оно как.  Кабы  не
Алексей Михайлович, не осталось бы нам такой красоты.  Он  батюшкой  при
ней состоял, священником,  значит.  Накануне  вечером  добрые  люди  ему
донесли, что назавтра в гости пожалует НКВД или чекисты и будут  грабить
церкву. Сожгут лики святых, чтобы забрать их серебряные  и  позолоченные
оклады.
   Целую ночь Алексей Михайлович прятал  церковное  добро,  а  под  утро
раздал селянам все иконы, но уже без окладов. Когда пришли  варвары,  то
церковь была пуста. Тогда они озлобились  и  сказали,  что  если  он  не
отдаст добро по-хорошему, то они порушат купола. А Алексей Михайлович не
испугался и грудью встал на их пути.  Вот  тогда-то  они  его  и  убили.
Залпом в него стрельнули и  ушли,  правда,  ничего  не  тронули.  Видно,
совестно стало. Говорят, что потом его всем селом хоронили, а село  наше
тогда было большое, не то что сейчас.
   Вот такие они были, Крюковы. Манька-то родилась, когда  деда  уже  не
было, но она все равно его сильно любила. Всех наших стариков  про  него
расспрашивала, а кто что про деда знал,  то  записывала.  Наверное,  сто
тетрадей испортила.
   - Вот как? - уцепился я за едва уловимую мысль. - А где  эти  тетради
сейчас?
   - Откуда ж мне знать. Она раньше хотела музей сделать. Ну  не  только
про деда, про все наше село, а потом и  село-то  кончилось.  Она  сильно
переживала, и в район и в город ездила, пороги сбивала, да только никому
до нашего Белого никакого дела не было. Манька оттого даже заболела, всю
зиму с койки не вставала и перестала об этом говорить.
   - Баба Люба, а ты не знаешь - те церковные ценности, что припрятал ее
дед, нашлись или до сих пор лежат в тайниках?
   - А кто их находил? Никто. Алексей  Михайлович  один  их  прятал,  до
лучших времен, когда люди образумятся и подобреют. А только, видно,  зря
все это...
   - Где жил священник? Где был его дом?
   - Так вот же он. - Через окно она показала на осиротевший теперь  дом
Марии Андреевны. - Маня там жила.
   - Что-то не похож он на поповский дом, - недоверчиво пробормотал я.
   - Почему не похож?
   - Маленький больно, у попов-то  по  селам  вон  какие  хоромины  были
отстроены...
   - Твоя правда, были хоромины, да только он их еще  до  революции  под
школу приспособил. Такой уж он был человек. Нынче  таких  не  встретишь.
Нынешние навыворот все к себе тянут.  Сейчас  того  дома  нет,  в  войну
сгорел, а то, что осталось, мы на дрова растащили. Зимы военные на Волге
лютые стояли. Вот оно как.
   - Баба Люба, как ты думаешь, мог ли Алексей  Михайлович  перед  своей
смертью кому-нибудь сообщить о  том  месте,  где  он  спрятал  церковные
ценности? Например, своему сыну, отцу Марии Андреевны?
   - А кто ж его знает, но навряд, иначе бы Андрей Алексеевич потом  все
рассказал  сельчанам  и  Маньке,  а  он  смолчал.  Да  и  когда  Алексею
Михайловичу было рассказывать? К обеду его уже убили.  А  так-то  разное
судачат...
   - Ну а как по-вашему, где священник мог  схоронить  церковное  добро?
Может быть, в собственном доме или в самой церкви?
   - Что ты! Церкву-то чекисты тогда на семь раз всю прошерстили,  да  и
потом мы, ребятишки, ее насквозь да поперек излазали. Нет там ничего,  а
дома и подавно, Манька за семьдесят-то  пять  лет  каждую  паутинку  там
знает.  Неужто  ты,  Константин,  думаешь,  что  из-за  тех  окладов  да
паникадил и приняла она смертушку?
   - Вполне возможно.
   - Ох ты господи! Знал бы дед ее, что так оно обернется...
   - Это только мое предположение, а на деле, может, и не так. Церковь у
вас стоит ухоженная. Она действующая?
   - А для кого ей действовать? Ее отремонтировали и  закрыли,  говорят,
что скоро будут туристам показывать. Исторический памятник! А  кто  этот
исторический памятник спас? К Маньке даже ни разу и не зашли.
   - Стоит ли удивляться,  вы  столько  лет  прожили  -  ко  всему  пора
привыкнуть. А что там было до того, как ее решили отремонтировать?
   - А чего там только не было. И дворец культуры, и спортивный  зал,  и
склад. А ты пошел, что ли? А то мне собираться пора, скоро  хлеб  должны
подвезти. Нам хлеб-то раз в неделю завозят. Не прозевать бы.
   Распрощавшись с бабусей, я пешком отправился к церкви, благо было  до
нее не больше двух шагов. Вблизи она оказалась не  такая  уж  маленькая,
как смотрелась из  окна  машины.  Обойдя  вокруг  и  проверив  замок  на
прочность, я высчитал, что площадь ее составляет  не  меньше  четырехсот
квадратных метров, а если считать задний пристрой,  то  и  того  больше.
Кроме пристроя, сторона, обращенная к реке,  имела  дворик,  и  довольно
большой. В нем, по  правую  сторону,  расположилось  добротное  каменное
здание типа барак, очевидно хозяйственного назначения.  Как  и  церковь,
оно было закрыто на висячий замок внушительных  размеров.  По  левую  же
сторону почти на полтора метра были подняты стены капитального  строения
непонятного назначения. Пустые бочки из-под краски и  различный  еще  не
убранный строительный мусор говорили о том,  что  совсем  недавно  здесь
велись, а может быть, и ведутся ремонтно-строительные работы.
   Нет, надо признать, что после НКВД,  ребятишек  и  зодчих  мне  здесь
делать нечего.
   Дом священника Крюкова не только опечатали, но для убедительности еще
и заколотили досками. Секунду поколебавшись, я распахнул  калитку  и  во
второй раз зашел во двор. Сделав шаг, огляделся, но теперь уже  спокойно
и внимательно.
   Вход в дом находился в пяти метрах, прямо напротив калитки. С  правой
стороны от крыльца расположился полупустой дровяник, а  от  него,  вдоль
дома, дорожка вела в огород. Шагнув на нее, я обнаружил  цветни