аткнута какой-то  грязноватой
тряпкой, и, надо же, как раз под моей  полкой.  "Ну  да  Бог  с  ним,  -
подумалось благодушно, - главное, едем!"
   А  ехал  я  в  большой  город  Ташкент  в  гости  к   дядьке,   моему
единственному  родственнику.  Грохнув  сцепками,  состав  сразу   плавно
поплыл, осторожно, будто на ощупь пробуя стыки рельсов.
   Ехал я налегке, с кейсом, где лежали носки, трусы, рубашка, туалетные
принадлежности и бутылка "Морозоффа", которую я подумывал уже выудить из
чемоданчика и на совесть испробовать святую жидкость. Но  необходим  был
всенепременный атрибут выпивки - закусь.
   В  вагоне-ресторане  я  с  любопытством  рассматривал  серую  хлебную
лепешку с задранными краями. Она называлась "шницель рубленый".
   - Это что? - спросил я нетерпеливую засаленную официантку.
   - Шницель! Берешь или  нет?  -  Девица  нервно  пристукивала  толстой
пяткой по тапочке.
   - А врачи в поезде есть?
   - Зачем?
   - Отравлюсь.
   - Умный?
   - Ага.
   - Берешь? Нет? Люди едят - ничего. Нежный какой!
   И я отважился.  С  двумя  кусками  хлеба,  колбасой  и  сомнительными
лопухами шницелей поскорее убрался из вонючей рыгаловки на колесах.  "Не
отравлюсь, - успокаивал я себя, - пузатый "Морозофф" не позволит".
   Купе по-прежнему было необитаемо. Похоже, никому не  хотелось  дышать
воздухом  соседствующего  нужника.  Заплатив  за  постельное  белье,   я
вольготно расположился на нижней,  чужой  тридцать  пятой  полке,  возле
стенного кляпа. С треском взломал непорочность водочной бутылки,  протер
захватанный стакан, и поезд стал притормаживать. Раскрыв охотничий  нож,
я аккуратно  нарезал  кружки  колбасы  и  уже  закусывал,  когда  состав
остановился. Я нашел, что шницель не такой уж скверный. Хлеб, он и  есть
хлеб. Даже жареный.
   Потихоньку мы опять тронулись, и поезд уже набирал скорость, когда  в
коридоре послышались нервные шаги. Дверь приоткрылась, и  в  купе  робко
всунулась симпатичная и  испуганная  мордашка  блондинки.  Девушка  была
сильно напугана. Скользнув в купе, выдохнула:
   - Спрячьте. - Она показала взглядом на ящик  под  диваном,  в  страхе
оглядываясь и прислушиваясь.
   Я молча откинул полку багажного ящика, и блондинка  мышью  юркнула  в
него. Как она там поместилась, для меня секрет, только когда  я  опустил
крышку дивана, внизу что-то пискнуло и  затихло.  Я  же,  налив  порцию,
безмятежно потягивал "Морозоффа" из стакана. Незваная пассажирка  сидела
тихо, не беспокоила, и поэтому такое соседство меня  вполне  устраивало.
Настроение поднималось, благодушие росло, и  я  в  порыве  человеколюбия
громко поинтересовался:
   - Ты, зайчиха, живая там?
   Послышалось глухое утвердительное гундение.
   - Колбасы хочешь?
   Она что-то пробубнила, и я, приоткрыв полку, закинул туда бутерброд.
   Судя по интонации,  она,  наверное,  поблагодарила  меня,  на  что  я
ответил:
   -  Давай  хавай,  безбилетница,  наедай  жиры,  проедай  мои   кровно
заработанные рубли.
   Вообще, настроение и энергия искрились во мне солнечными зайчиками. С
умилением я лицезрел проплывающий за окном вагона  сельский  ландшафт  и
был  бесконечно  благодарен  своим  родителям,  давшим  мне  возможность
увидеть белый свет.
   - Зайчиха, водки хочешь?
   Глухой голос ответил отрицательно.
   - И правильно, - одобрил я. - Барышням  вашего  круга  надо  приличия
блюсти...
   - С кем говоришь? - удивился  проводник-узбек,  проталкивая  в  дверь
свое роскошное арбузообразное пузо  под  натянутой  форменной  рубашкой.
Брюки по той же причине сползли у него на пенис, а мотня  болталась  под
коленками.
   - Сам с собой, господин проводник. Философ я. Декарт.
   "Господин" парню явно понравился. Он благосклонно кивнул мне, но  все
же строго предупредил:
   - В туалет не подсматривай, нехорошо. Женщины жалуются. А вы  человек
интеллигентный. Жена есть. Нехорошо. Штрафовать будем.
   - Да что вы! - заявил я  горячо  о  своей  порядочности  и  предложил
махонькую.
   - Не пью, - высокомерно ответил проводник и, забрав мой билет,  важно
удалился.
   А Константин Иванович Гончаров, ваш покорный слуга,  еще  раз  ударив
"Морозоффа" под дых, приготовился отойти ко сну.
   - Зайчик, а ты далеко путь держишь? -  нескромно  поинтересовался  я,
уже укладываясь.
   - Далеко! - был  короток  недовольный  ответ.  -  В  таком  случае  -
спокойной ночи.
   Я засыпал, и в светлой моей голове уже звучала светлая музыка  Грига.
Осенние скрипки тягуче пели, раскручивая тему, и  ненавязчиво-серебристо
выстукивали акценты ударники. И всю эту прелесть  вдруг  прервал  грохот
отодвигаемой  двери.  Откинув  землисто-грязную  сиротскую  простыню,  я
враждебно глянул на вошедших. Их было двое.  Короткие  стрижки,  круглые
щекастые  рожи  на  коротких   бритых   шеях.   Тупые   холодные   глаза
серо-стального цвета. Равнодушные и безликие, как инкубаторские цыплята.
   - Извиняюсь! - словно скомандовал один. - Сюда женщина не заходила?
   - Женщина? - сразу закосил и закосел я. -  Братаны,  да  если  б  она
зашла, отсюда бы уже не вышла. От меня, Ивана Смирнова, ни одна баба  не
уйдет! Да я их...
   - Пойдем, Валера, он в ауте.
   -  Не-е-а,  братаны,  садись,  "Морозоффа"  будем  пить.  -  Я  пьяно
приподнимался, не очень, кстати, и подыгрывая.
   - Пойдем.
   - Обижаете!
   Презрительно   резанув   меня   свинцовыми   глазами,   супермальчики
удалились, а я понял, что очень и очень хотят они ту  самую  мышку,  что
сейчас, наверное, от страха описалась подо мной. И  проводник,  и  билет
тут ни при чем. Это не зайчиха, а какая-то более лакомая и желанная  для
приходивших мальчиков дичь.
   - Ну как ты там?
   Молчание. Я постучал по диванному ящику. В ответ она что-то царапнула
и зашипела:
   - Тихо!
   - Отдыхай. - Я поудобней устроился, надеясь дослушать песню Сольвейг,
но стук колес замедлялся, предвещая остановку. А в стоящем поезде  какой
же сон? Одно расстройство.
   В окно уже наплывали первые домики большой станции.
   - Пойду на перрон выйду, разомнусь, - сообщил я поддиванной девке.
   - Не надо, не ходите, - прошипела она испуганно и страстно,  а  поезд
подползал  к  вокзалу,  на  фронтоне  которого  крупными  буквами   было
объявлено название крупного города.
   - Что же, я тебя еще и сторожить буду, мышь белая?
   Поезд остановился, и ответ послышался явственней:
   - Пожалуйста, я заплачу!
   - Натурой?
   Она замолчала, очевидно обдумывая выгодность сделки.
   Взвесив все "за" и "против", снова зашипела, соглашаясь:
   - Хорошо. Не уходите только.
   - А когда? - резвился я.
   - Ночью.
   - А вдруг попутчики будут?
   - В тамбуре!
   - Уже приходилось? - накалял я диалог.
   - Нет, но попробую. Да замолчите вы!
   Подумав, что довольно-таки непорядочно развлекаться, воспользовавшись
чьей-то бедой, я прервал разговор и вытянулся на диванчике. Поезд  стоял
минут пятнадцать, и я с радостью отмечал, что от спутников Бог  миловал,
если, конечно, не считать низлежащей дамы.
   Поезд тронулся, и они вошли. Высокая красивая брюнетка,  грудастая  и
властная,  как  Клеопатра.  Она  холодно  оглядела  персону  Константина
Ивановича Гончарова, то бишь мою, и спросила плешивого верзилу с кобурой
под мышкой:
   - Это кто?
   - Не знаю.
   - Покиньте купе,  -  сказала  она  уже  мне.  Наверное,  таким  тоном
Салтычиха разговаривала со своей челядью.
   Я промолчал, гася злость и недоумение.
   - Убирайтесь отсюда, - невежливо повторила Клеопатра. - Вон из купе.
   - Сама пошла... - приветливо посоветовал я.
   Стало видно, как брюнетка бледнеет.
   - Алексей, вышвырни его, - сдерживаясь, спокойно приказала она и села
напротив.
   Плешивый верзила  нерешительно  протянул  ко  мне  загребущую  длань,
надеясь выдернуть из купе неудобный объект за волосы, но правую  ногу  я
уже высвободил, и она вольготно и радостно жахнула верзиле в  плешь.  Он
повалился было на меня, а я руками пассанул  его  в  дверной  крепенький
косяк, по которому он  и  начал  тихонько  сползать,  окрашивая  светлую
пластиковую обшивку купе первой кровью.
   Клеопатра невозмутимо заблокировала  дверь,  сдернула  с  крючка  мое
полотенце и, смочив его моим "Морозоффом", тыкала  плешивому  в  нос,  а
когда глаза его приоткрылись и стали осмысленными, она обработала легкую
рану и обвязала его череп все тем же полотенцем,  соорудив  нечто  вроде
чалмы.
   Пока продолжалась вся процедура, я умыкнул  у  верзилы  из-под  мышки
газовый пистолет и теперь с интересом наблюдал за  развитием  дальнейших
событий, наверняка зная, что на помощь они никого не позовут.
   Усадив напарника и  отерев  кровь  с  перегородок  купе,  брюнетка  с
омерзением предупредила его:
   - Это ваша последняя поездка.
   - Простоте, Лина Александровна, я...
   - Хватит. Не надо. А вы оставьте купе. У нас оно закуплено целиком.
   - У меня тоже. Правда, только одно тридцать шестое место, -  галантно
возразил я. - Билет у проводника.
   Из объемистой сумки она вытащила четыре билета и кинула их  на  стол,
как неоспоримое доказательство своего приоритета.
   - Я сказал, мой у проводника. И точно такой  же.  Нежно-розовый,  как
ваши щечки.
   - Заткнись, ублюдок! - зло рявкнула дама и, щелкнув дверным стопором,
умчалась к проводнику.
   - Отдай "дуру", - ожил лысый, обнаружив пропажу.
   - Нет, Лешенька, не отдам. Не можешь  ты  с  оружием  обращаться.  На
людей аки пес смердящий кидаешься. Нельзя тебе.
   - Пасть порву, - подумав, пригрозил он.
   - Заткни хлебало, - в тон ему ответил я. - Скучно и старо.  Еще  один
сантиметр - и я успокою  тебя  надолго,  -  честно  предупредил  я  его,
заметив, что плешивый ерзает в мою сторону.
   - Будь мужиком, отдай пистолет.
   - Перебьешься.
   - Флакон ставлю, будь мужиком.
   - Будешь ныть, вообще выкину.
   - Оказывается, у вас есть билет, - в  купе  вошла,  обворожительно  и
ослепительно улыбаясь, Клеопатра.
   - Извините, ради Бога, произошло маленькое недоразумение...  стоившее
вашему придурку сотрясения мозгов.
   -  Ну  что  вы,  этот  центральный  отдел  нервной  системы  у   него
отсутствует.  Давайте  знакомиться.  Лина  Александровна.   -   Брюнетка
приветливо протянула руку.
   - Иван Смирнов, - на всякий случай, толком не зная почему, соврал я.
   - Очень приятно, Иван. Не будете ли вы так любезны перейти  в  другое
купе? Я договорилась.
   - Мне здесь удобнее.
   При  других  обстоятельствах  я  бы  охотно  поменял  зловонный  этот
гадючник, но сейчас  меня  настораживали  два  обстоятельства:  девка  в
диванном ящике и поведение Клеопатры.
   - Вам там будет лучше. Все-таки здесь последнее купе, возле туалета.
   - Во-во, его-то я и  облюбовал.  Тута  все  видно,  гляньте-ка.  -  Я
выдернул кляп из стенной дыры, и отвратительный смрад шибанул в  нос.  -
Как в телевизоре. Не желаете понаблюдать?
   Я был омерзителен ей до тошнотиков. На  бородавчатую  осклизлую  жабу
смотрят  с  большей  снисходительностью.  Однако  она  овладела   собой,
заставила засмеяться.
   - Что вы, Иван, абсолютно нелюбопытное зрелище, а  в  том  купе  едут
трое мужиков, и с ними вам будет весело. Они там балдеют, водку пьют.
   - Я и с Лехой вашим могу. Правда, Леха?
   - Пошел ты...
   - Невежливый ты, Леха. Заглотни стакан, может, игрушку твою отдам.
   - Так отдашь? - Он  опять  было  двинулся  на  меня,  но  я,  сняв  с
предохранителя, направил на обоих пистолет и заржал, как  жизнерадостный
дебил:
   - Щас бабахну, во смеху будет - все скиснем!
   Попутчики успокоились, тревожась за мой разум и свои шкуры. Под  стук
колес мы замолчали, томительно и выжидаючи. Первым не выдержал плешивый.
Весь напрягся, готовый к прыжку.
   - Бабахну! - предупредил я. - Выпей "Морозоффа", тогда отдам.
   - Не врешь? - Алексей вопросительно глянул на шефиню.
   Подумав, та согласно кивнула, видимо просчитывая новый вариант  моего
выселения.
   Верзила набуравил полный стакан и с удовольствием вылил его в глотку,
страдальчески давая понять, на какие только жертвы  не  приходится  идти
ради нее, шефини, и во имя долга. Вытащив обойму, я кинул ему пистолет.
   - Держи, воин!
   Мне надоела эта клоунада, и, чтобы раз и навсегда поставить точку,  я
выпил еще соточку и вполне серьезно предупредил своих спутников:
   - Не знаю, кто вы, куда едете,  чего  боитесь  и  зачем  хотите  меня
переселить, да и знать не желаю. И в дела ваши вмешиваться не собираюсь.
Темные они или нет, меня мало колышет. Одна просьба: не лезть ко мне.  Я
хочу того, что хочу я, и глубоко плюю  на  ваше  волеизъявление.  Посему
или, приняв мои пожелания, мы мирно сосуществуем, или, уткнувшись каждый
в свою стенку, сопим в шесть дырочек. Компрене?
   - А вы кто? - Подумав, брюнетка перешла на человеческий тон.
   - Дед Пихто в резиновом пальто. Достаточно? Кажется, я не интересуюсь
вашей   биографией,   хотя,   как   мне   думается,   там   есть   масса
прелюбопытнейших и лакомых деталей для правоохранительных органов, а?
   - Бэ, гони патроны, сволочь! - пьянея, наглел плешивый идиот в чалме,
явно выслуживаясь перед хозяйкой.
   - Лина Александровна, а можно его еще разок  тюкнуть?  -  не  обращая
внимания на реакцию грубияна, поинтересовался я.
   - Нет! Усохни, кретин!
   "Кретин", то бишь я, обиженно усох, задвинувшись в угол возле  двери.
Беседа была исчерпана. Видимо, женщина смирилась  с  моим  присутствием.
Повисла пауза, заполняемая лишь стуком трудолюбивых колес.
   Набулькав четверть стакана, я подвинул его Клеопатре. Удивительно, но
она выпила и даже, отрезав колбасы, отгрызла кусок.
   - Ну и гадость...
   - Чем богаты...
   - Сходите в ресторан, возьмите чего-нибудь более удобоваримого.
   Плешивый с готовностью вскочил:
   - Пойдем?
   - Мне "Морозофф" и без закуси хорош, - отказался я, прикидывая, какую
еще каверзу они мне уготовили. Да и девку под полкой не мог я  оставить.
Впрочем, мои попутчики, кажется, ее не обнаружили.
   - Идите, мальчики, вдвоем, - вдруг подозрительно подобрела  Клеопатра
то ли от выпитой водки, то ли от измышленной пакости.  -  Идите,  идите!
Мне переодеться надо.
   - Пойдем, Иван, женщина просит.  -  Плешивый  снял  чалму  и  напялил
кожаную кепочку.
   Довод был  веским,  и  я  нехотя  поплелся  за  ним  через  вагоны  и
грохочущие сцепы.
   Вечерний вагон-ресторан  был  полон.  Сигаретный  дым,  смешиваясь  с
запахом прогорклого масла  и  винным  перегаром,  повис  плотным  вязким
туманом. Знакомая замызганная официантка радостно порхала в  ресторанной
стихии. Одолев усталость, должно быть, приличной порцией спиртного,  она
с видимым профессионализмом одухотворенно жулила клиентов.
   - Киска, дай  хорошего  коньяка,  -  перехватив  ее  между  заказами,
потребовал я.
   - За столик, мои золотые, за столик. Стоя не обслуживаю!
   - А лежа?
   - Только тебя, мой золотой, но это дорого!
   - А его? - Я кивнул на плешивого.
   - В порядке очереди. Садитесь, вон там места освобождаются.
   - Некогда нам рассиживать, - проворчал  плешивый,  плюхаясь  напротив
меня.
   -  Что  будем  кушать?  -  нетрезво  тыкая  карандашом   в   блокнот,
допытывалась "киска".
   Плешивый брезгливо обследовал соседские тарелки и категорично заявил:
   - Консервы.
   - Минтай в томате, кильки в томате, сом в томате...
   - А что-нибудь без мата? - вмешался я.
   - Шпроты? - удивленно выдохнула драная кошка. - Пожалуйста. Сколько?
   - Десять банок, - сурово решил мой попутчик, - и коньяк!
   - Грузинский, азербайджанский, "Наполеон". Какой?
   - Никакого. "Смирновская" есть?
   - Есть.
   - Три штуки и зелени. Мухой!
   "Летала" она минут пятнадцать. А когда наконец притащила требуемое, я
чуть было не свалился под стол от хохота: все десять банок со  шпротами,
аккуратно выставленные на подносе, были открыта. Верзила тихо  наливался
кровью, а ему это вредно.
   - Ты что, чокнутая?
   - Вот и я думала, неужели съедите?
   - Убери, дура, неси целые!
   - А куда эти дену? Шпроты плохо берут дорогие...
   - Твои проблемы.
   - Да вы что? Заказали, а теперь... Мне, что ли, платить?
   - Не обеднеешь, сама жри, - злился верзила.  -  Ладно,  банки  четыре
оставь, съедим здесь. Неси водку и пять целых консервов.
   Компромисс, предложенный плешивым, ее, видимо, устроил, и  уже  через
несколько минут мы пили хорошую водку и давились шпротами.
   Заметно навеселе, отрыгивая  прованским  маслом,  мы  возвращались  в
купе. Впереди -  Алексей,  нормальный  компанейский  парень,  простой  и
веселый,  размахивал  плоскими  фляжками  "Смирновской"  и  оптимистично
басил:

   День пройдет, настанет вечер,
   Пройдет вечер, будет ночь..

   А ночь, да, уже наступила, она  смотрела  в  вагонные  окна  коридора
квадратными кляксами чернил. Оставалось ждать утра.

   Ночь пройдет, настанет утро,
   Пройдет утро, будет день...

   "Это правильно и не противоречит  логике",  -  подумал  я,  с  трудом
удерживая пирамидку консервных банок на руках и собственное равновесие.
   - А ты клевый парень, Иван, не то что моя змеюка. Все  жилы  из  меня
вытянула, сучье племя! Ща я ей все скажу!
   - Не надо, Леха, с начальством полагается жить дружно,  -  пытался  я
вразумить собутыльника. - Стой, пришли. "Вот эта улица, вот этот дом..."
Тьфу, вагон! А вот и наше купе. Стучи к даме!
   Он постучал в безмолвную дверь, и, не дождавшись ответа, открыл купе,
и ввалился в черный проем.
   -  Лина  Александровна,  а  мы  водочки  хорошей  принесли,   шпротов
икрястых! - Щелкнув выключателем, он отпрянул, поскользнувшись и едва не
сбив меня с ног.
   Лине Александровне не нужны были ни водочка,  ни  "икрястые"  шпроты.
Собственно, ей уже не нужно было ничего. Она стеклянно  глядела  на  нас
черными   кукольными   глазами,   открыв   рот,    навечно    удивленная
примитивностью убийства.
   В нос шибанул тяжелый запах мясокомбината.  Клеопатра  была  девушкой
дородной, кровь с молоком. И сейчас литра полтора ее кровищи были  щедро
разлиты, размазаны по купе. Ею были испачканы и  залиты  полка,  столик,
простыни. Большая и уже подсыхающая лужа темнела на  полу.  В  нее-то  и
вляпался телохранитель Леха. Судя  по  относительному  порядку  в  купе,
сопротивлялась  она  недолго.  Валялись  смятые  простыни.  На   столике
сервировка к ужину была не тронута. Исчез только мой нож. По  тому,  как
кровь уже подсыхала и сворачивалась, можно было судить,  что  прикончили
ее минут двадцать - тридцать назад, в самый разгар  нашего  ресторанного
застолья.
   Убили необычно как-то, непривычно. Перерезали горло, но  как?  В  шею
всадили нож, возможно мой, а потом вспороли горло изнутри, в направлении
груди,  то  есть  убийца  резал  "на  себя".   Абсурд.   Он   мог   весь
перепачкаться.
   Я откинул нижнюю полку и убедился, что ящик пуст.  Поддиванная  девка
исчезла.
   Трезвея с каждой минутой, плешивый пнем застыл возле, не  вполне  еще
понимая, в какую неприглядную историю мы влипли.
   - Леха, - прерывая осмотр, поделился я своими соображениями, - у меня
такое впечатление, что тебе больше некого охранять.
   - Она мертвая? - задал он дурацкий вопрос, снова случайно наступив на
кровь своей хозяйки.
   - Похоже, что доктор ей не нужен.
   - Мне  шандец!  -  Он  грузно  повалился  на  полку,  руками-граблями
вцепившись в оставшуюся поросль черепа.
   - Леха, у нас два пути. Или мы вызываем начальника поезда, сообщаем о
происшедшем и с нетерпением ждем парней  из  линейной  милиции,  которые
повяжут нас и будут долго-долго потом разбираться. А мы доказывать,  что
мы не верблюды, верблюды не мы. А вот нож - да,  нож  мой.  И  очевидно,
валяется он сейчас где-нибудь на насыпи в сорока - пятидесяти километрах
отсюда. А может, и в купе. Однако  касаться  нам  здесь  ничего  нельзя.
Таков первый путь.  Он,  конечно,  самый  правильный.  Но  он  длинен  и
тернист, И гарантии, что он приведет нас к  свободе,  я  дать  не  могу.
Второй путь не правильный. Он кривой, но короткий. Дарует нам свободу на
ближайшем полустанке