.
   Опираясь спиной о большой, окатанный валун, он сел, невольно ощупывая
шершавую надпись. Пытаясь ее прочесть, повернулся всем корпусом.
   - Это папа  лежит,  меня  охраняет.  Я  его  в  штольне  не  захотела
хоронить. Сюда, к березам, мы его с дядей Володей вынесли год назад.
   Опустившись на колени, она положила ладошку на  холодный  памятник  и
так застыла, замерла. Щемящая жалость сдавила сердце,  он  обнял  ее  за
плечи и бережно прижал к себе.
   - Зачем ты, Маша, обнимаешь камень, его уже не согреешь.
   - Я так всегда с отцом разговариваю. И он мне помогает, поддерживает.
Только в последнее время все кончилось,  молчит  отец.  Мы  с  ним  были
ссыльные, жили здесь почти тайно, я без него  пропала  бы.  Моя  мама  и
сестра погибли - лесные бандиты... надругались над ними и зарезали...  А
папа отомстил. Только вот год  назад  сердце  не  выдержало  тоски...  А
теперь ты у меня - заместо всех родных будешь.
   - А далеко та деляна, где меня накрыло?
   - Километра три будет, а почему ты спрашиваешь?
   - Кто же меня сюда дотащил? Я ведь тяжелый.
   - Я.
   - И долго волокла?
   - Долго. - Уткнувшись лицом в его колени, она беззвучно заплакала.
   - Ну что ты, милая, не надо.  Все  хорошо,  успокойся.  -  Он  гладил
соломенный шелк волос, все больше ее  постигая...  Вскоре  они  услышали
треск кустов, а потом и шаги  человека.  Наконец  появился  и  сам  дядя
Володя, здоровый шестидесятилетний мужик, одетый  в  военный  бушлат,  с
ружьем и мешком за спиной.
   - Ну, здравствуйте, молодые люди. -  Подойдя,  он  обнял  девушку,  а
Ивану протянул крепкую руку. - Все, ребятки,  снимаемся  отсюда,  пожили
маленько, пора и честь знать. Машка, перестань, год, как помер  отец,  а
ты все монашкой живешь. Прозрачная стала. Едем в город, с  товарищами  я
говорил, обещали помочь. Выправим тебе документы и переедешь ко мне. Дом
большой, места всем хватит. И тебе, Иван, можно в  артель  возвращаться.
Там, правда, уже не ждут, но не беда. Явишься вроде как  с  того  света,
чай, назад-то не отправят.
   Старик достал "Беломор", привычно вытряхнул папиросу, предложил Ивану
и неторопливо закурил сам.
   - Ну, рассказывай, сосной пришибленный.
   - Пихтой, - автоматически поправил парень, - а что?
   - Что дальше будет?
   - А...  Да  я...  -  Ванькины  щеки  запомидорились,  он  поперхнулся
табачным дымом.
   - Трудно ей будет, Иван, особенно  первое  время.  Что  я  смогу,  то
сделаю, но сейчас ей не только я нужен, помоги и ты. В кино  там  своди,
на танцы, только смотри у меня, без этого... Парень ты, видно,  путевый.
А вот  братишка  твой  с  хреновой  компанией  схлестнулся.  Окончит  ли
училище, не знаю. Водку хлещет, что тебе майор запаса, в квартире бардак
устроил,  уже  хотели  отбирать.   За   квартирой   твоей   я   все-таки
присматриваю, раз в неделю наведываюсь. Гоняю его  дружков.  Тебе  самое
время с того света появиться. А где мой дом, знаешь?
   -  Знаю,  -  неопределенно  пожал  плечами  Иван,  ошарашенный  такой
осведомленностью майора.
   - А вот и я, - сообщила Маша, - пойдемте на могилку мамы и Танечки.
   Возле незаметного холмика с двумя валунами она  расстелила  платок  и
выложила на него хлеб, картошку и грибы. В заключение выставила  бутылку
белой и пояснила:
   - Из папкиных запасов, еще много осталось. Наливайте, дядя Володя.
   - Ну вот и помянули дорогих нам людей. -  Старик  осторожно  поставил
стаканчик на платок, опять закурил, сквозь дым глядя в тайгу, в прошлое.
   Потом аккуратно загасил папиросу о сапог. Не смея выбросить ее вблизи
могил, закрыл, упрятал в ладони. Поднимаясь, сказал:
   - В общем, так, Маня, на сбор даю сутки. Завтра в  это  время  приду.
Бери самое необходимое, остальное наживем.
   Не оборачиваясь, он ушел в тайгу.
   Они остались сидеть по обе стороны материнской могилы,  слушая  себя,
солнце и мощное дыхание весенней тайги.
   - Ну что, мой  рыцарь?  Что  со  мною  будет?  -  отрешенно  спросила
девушка.
   - Маша, я давно хотел...
   - Не нужно сейчас. У нас будет ночь, и она вся будет  наша.  Я  давно
так решила. Не знала только, что наступит она так  скоро.  Сейчас  день,
давай о другом. Дядю  Володю  жалко,  трудно  ему.  Он  со  мной  как  с
маленькой нянчился. Он да еще дед Петрович. Петровича уже нет, а майор у
меня должен прожить как можно дольше, кроме меня у него никого нет.
   - А я? - выдохнул Иван задрожавшими губами.
   Маша вновь скрылась в черной пасти штольни.
   И окутал их холод подземелья. Заставил сердца биться  сильнее,  чтобы
общее тепло их тел стало надежнее. Грохот раздался,  и  дрогнули  горные
отроги, и раздвинулись скалы, открывая им великую тайну. Озаренные,  они
устремились в поднебесье солнечного дня или в золотую ночную звездь.
   И опять был грубый разбойничий камин, и опять была гитара,  чуткая  к
прикосновению шершавых и нежных рук. Безысходно и тоскливо лилась песня.
Прижавшись неподвижной шеей  к  подлокотнику,  Иван  заплакал,  до  того
скрутила его печаль их судеб. Огонь  пел,  длинными  оранжевыми  языками
словно взмывая от звуков гитары, а женские руки управляли огнем, музыкой
и любовью. Пусто стало, словно  ничего  и  не  случилось.  Иван  потерся
плечом о ее колено. Она все поняла. Брызнули  искры  "Арагонской  хоты",
загудел огонь струн и в такт, в ритм ударила кровь жизни. А  кукушка  из
часов сообщила им об окончившемся отрезке их счастья.
   Она молчала, глядя на резвящиеся чудища теней от огня.
   - Отпразднуем тризну по моей невинности,  -  кривя  губы,  прошептала
Маша наконец.
   Тяжелое свинцовое небо да грозный ропот тайги провожали их утром. Шли
по проталинам трое с невеликим Машиным приданым, два рюкзака и небольшой
мешок - вот и весь ее нехитрый гардероб. К дороге вышли через два часа.
   В поселке Ивану страшно удивились. Все давно считали его  мертвым.  А
раз оказался живой - получай заработанное!
   Деньги болтались в кармане штанов и приятно били  по  ляжкам,  обещая
ему удивительные юга, теплое море, горячий песок и солнце. Плевать,  что
здесь, в Сибири, снег. Юга они и есть юга. Там все  по-другому,  а  если
Маша согласится ехать с ним, то это будет вообще замечательно, это будет
сказка.
   Картинки одна красочней другой вставали перед ним, и он  не  заметил,
как очутился на крыльце нужного ему дома.
   Жмурясь от брызг шкварчащего жира, дед Володя жарил  сочные  пластины
свиного мяса. В проеме дверей  вопросительно  застыла  Мария,  а  за  ее
спиной  разливался  Александр  Вертинский  -  из   раструба   трофейного
патефона.
   - Вот, Ванька, совершенно она не интересуется  достижениями  немецкой
техники.
   - Да мне тоже наплевать на всю эту музыку. Маша, мне путевку  к  морю
дают, может быть, поедем?
   - Ванька, я ведь просил тебя, без глупостей! - сердито засопел дед.
   - Дядя Володя, - усмехнулась Мария, - все глупости, как  и  положено,
мы сотворили сегодня ночью, а это просто девичьи слезы  о  былом.  Дайте
папиросу.
   - Да это как же так? Как вы умудрились... У него  же  шея  сломана...
Зачем вы так... - Дед не знал, что говорить дальше. Растерянно  бормоча,
он ссыпал поленья у печки, а вернувшись, озадаченно засопел.
   -  Мы  поженимся,  -  оправдываясь,  объявил  Иван,   -   обязательно
поженимся, вот только гипс снимут - и поженимся.
   - Поженимся, поженимся, - усмехнувшись, успокоила Мария.
   - А, ну это другое дело, если так, то конечно! - проворчал  довольный
дед. - Оно понятно, всякое бывает. Но если дело свадьбой  кончается,  то
можно. Помолвку мы организуем сей момент. Ты, Манька, направляй стол,  я
буду вам обоим вроде свата.
   Так вот и были помолвлены гражданин Иван  Константинович  Гончаров  с
девицей Марией.
   Выпив четвертый стаканчик, дед начал  планировать  предстоящую  жизнь
молодых, сокрушаясь только об одном, о бедности Марии.
   - Как это - замуж и без приданого? Не можно. Что-нибудь придумаем. Не
знал я, что так скоро, а то бы  обязательно  приготовил.  Ну  да  ладно,
немного у меня есть, наскребу еще.
   То ли на Марию кагор  подействовал,  то  ли  ее  захлестнула  радость
близкого счастья. Вдруг она расцвела, ярко  и  сразу.  Брызнула  искрами
синих глаз, сверкнула манящей  сладостью  сахарных  зубов  и  засмеялась
легко, будто выздоравливая:
   - Не надо, мне папка все приготовил, сейчас покажу.
   Она умчалась в комнату к  своим  вещам.  Толком  ничего  не  понимая,
хозяин все же подмигнул жениху, мол, знай наших. Только и он открыл рот,
когда  увидел  Марию  с  бутылкой  в  руках.   Бутылка   была   обычной,
темно-зеленого стекла, но держала ее девушка как-то необычно.
   - Ну что же, ко времени, у нас кончается. Давай  откушаем  твоего  из
бургундских подвалов. Или оставим до свадьбы?
   - Эх ты, до седых волос дожил, а  ничего  не  понимаешь!  -  С  этими
словами она опрокинула бутылку.
   Золотая россыпь песка полилась прямо на  стол.  Первым  очнулся  дед.
Что-то прикинув, что-то высчитав, он наконец выдал резюме:
   - Та-ак, значит, Пашка продолжал царапать золотишко. Ну и  крот  твой
папаня! Маша, его нужно сдать, оно государственное, не твое.
   - Почему же не мое? Мне его папка дал перед  самой  смертью,  значит,
оно мое.
   -  У  нас  правовой  режим.   Все   полезные   ископаемые   считаются
собственностью государства...  А  вообще-то,  Манька,  положи  его  куда
подальше и запомни, золото - самый легкий металл, потому что  он  всегда
всплывает, а тут его килограмма четыре. Опасное  приданое  тебе  завещал
папаша. Ну да ничего не  попишешь,  другого-то  не  было.  Вы  вот  что,
располагайтесь тут, отдыхайте, а я в город смотаюсь, сейчас  продуктовая
машина отходит. Насчет Манькиных документов напомню да  твоего  братишку
приготовлю, чтоб от страха не обделался. Ты, Иван, ложись в  комнате,  а
ты, Манька, полезай на печь... хотя... Да ну вас...
   Дед махнул рукой и начал собираться.

***

   С  трудом  отсидев  три  урока,  с  четвертого  Игорь  слинял.  После
вчерашней выпивки сидеть в мутном, душном классе под носом у математички
было невыносимо.
   С кислым, похмельным настроением брел он раскисшей по весне улицей. С
отвращением представлял он сегодняшний вечер.  Опять  соберется  братва,
невесть каким макаром свалившаяся ему на голову два месяца назад,  когда
он получил артелевские деньги.
   Сначала приперся Шнырь, артелевский лакей и  подтирала.  Он  приволок
шампанское, коньяк и бабу, сообщив Игорю, что  он  намерен  остаться  на
ночь. Потом со Шнырем  приперся  Бубен,  жулик  и  картежник.  А  следом
появились всегдашние его приятели: Нюф-Нюф, парень с  неразвитой  речью,
похотливый и вечно истекающий соплями, и, наконец,  Юра,  подвижный  как
угорь, с пронизывающим взглядом удава. Кроме  них  захаживали  и  другие
гости, ребята из училища, просто незнакомые  мужики,  снявшие  девок  на
танцах. Всякие бывали, но эти двое оставались неизменными.
   Вот и вчера...
   Вчера начали днем. Возвращаясь из училища во втором часу, Игорь сразу
усек корефанов. Во дворе на песочнице плотно сидела компания, проникаясь
талантливыми аккордами вадимовской гитары. Сосед Вадик  сидел  в  центре
под грибочком и, отшибая пальцы о струны, на блатной манер гундосил:
   -  Ка-а-агда  море  га-арит   бирюзо-о-ой,   апа-а-асайся   дурнова-а
па-а-аступка...
   Слушатели,  а   их   было   около   десятка,   искренне   переживали,
обеспокоенные моральным обликом капитана и несчастной судьбой английской
леди. Нюф-Нюф старательно подтягивал,  а  Юра  курил,  переглядываясь  с
высокой стройной блондинкой.
   - А вот и наш Игорек! - бурно приветствовал он подошедшего  Игоря.  -
Давай мы к тебе завалим, а? Знакомься, это Нина, а это ее подруги Лида и
Люда, будущие портнихи.
   -  Не  портнихи,  а  операторы  швейного  производства,  -   вставая,
поправили его две фифы. Одна рыжая и  прыщавая,  другая  черненькая,  но
тоже с прыщами.
   - Ну так что, валим к  тебе?  -  снова  спросил  Юра  и,  пригнувшись
поближе, прошипел:
   - Клевые сучонки, только шепни, в момент ноги циркулем.
   - Все они у тебя циркулем, а та сисястая неделю  назад  чуть  было  с
третьего этажа не выбросилась, -  недовольно  пробурчал  Игорь,  в  душе
радуясь предстоящей вечеринке. - Ладно, только по одному, без шума  и  с
интервалом в пять минут, а то соседи мне уже выговаривали.
   Дальше было как всегда, кофейный ликер, шампанское и задранные кверху
ляжки рыжей лахудры. Потом опять приперся этот сумасшедший старик и всех
разогнал. То, что разогнал, понятно, он это делает не в первый  раз,  и,
надо признать, делает ловко. В первый раз Нюф-Нюф возбухнул, начал права
качать. Так старик молча взял его одной рукой за шиворот  и  пинком  под
зад вышвырнул на первый этаж. Юра только вежливо извинился и сам покинул
квартиру. Хорошо еще, что бабенок тогда не было. Только водка  и  карты.
Старик тогда потребовал, чтоб  сборищ  больше  не  было,  иначе  отберут
квартиру. Размечтался, плевать на него хотел. Скоро сказка сказывается!
   Но  вчера  старичина  такое  отмочил,  до  сих  пор  уши  в  трубочку
завернуты. Пришел уже под вечер и  выгнал  всех,  даже  Нинку-блондинку,
которую Игорь с таким трудом выиграл у Юры в очко. Вылил остатки  водки,
а уходя, сболтнул  такое,  отчего  и  сейчас  неуютно.  Сказал,  подожди
немного, скоро с тобой Иван разберется! Сумасшедший дед!
   Вчера-то Игорь промолчал, подумал,  что  вольтанулся  старикан.  Ведь
мужики видели  Ваню  мертвым.  Не  иначе  старый  хрен  на  понт  берет,
припугнуть хочет. Нинку зря выгнал. Сегодня надо ее  позвать,  чтоб  без
Юрки и Нюф-Нюфа пришла, надоели эти попойки до чертовой матери.
   К обычной компании в тот день  прибавился  новый  парень.  Сухощавый,
коротко стриженный  брюнет.  На  безымянном  пальце  татуированной  руки
горела рубином дорогая печатка, смотрелась броско,  потому  что  мизинец
отсутствовал начисто.
   Представляя его Игорю, Юра пояснил:
   -  Славик  только  что  откинулся,  отсидел  немало.  Надо   отметить
вместе... Тем более, Славик угощает.
   Опять пошла пьянка, играли  в  карты  на  раздевание.  Первой  Славик
раздел Нинку и назначил новую ставку на выполнение желания, которую  тут
же выиграл. Ненадолго они скрылись в спальне. Он в конце  концов  раздел
всех, сам оставаясь в своем безупречном  костюме.  Удобно  развалясь  на
диване и  неспешно  потягивая  коньяк,  он  менял  на  патефоне  шипящие
пластинки.
   Игорь первым услышал настойчивую трель звонка и  жестами  велел  всем
затихнуть. Сам же прокрался к двери и приложился  к  замочной  скважине,
стараясь  рассмотреть  нежданного  гостя.  Это  ему  не  удалось.   Тихо
матерясь, он отомкнул дверь и тут же был отброшен назад.
   Перед ним появился кто-то знакомый  и  страшный.  Матово-белая  маска
кривила мертвый рот. Игорь пятился на кухню. Растопыренным ртом он ловил
воздух, пытаясь вылепить слова.
   - Ва-ва-ваня, - наконец вылетело из него.
   - Он самый. Не ждал, братишка? Все балдеешь? Башли старательские  все
пропил?
   Ногой он открыл дверь в комнату и обомлел, пораженный увиденным.
   - Е-мое! Ну вы даете, соколики. Ладно, что было, то  было,  а  теперь
быстренько жопу в горсть и чтоб вами здесь больше  не  воняло.  А  то  я
рассержусь и разговаривать буду по-другому. Я ясно излагаю?
   - А повежливей нельзя? - лениво спросил Славик, не трогаясь с места.
   - Можно, - начал  звереть  Иван,  -  убирайтесь  к...  матери,  мразь
мерзопакостная.
   - За это ты ответишь, убогий.
   Славик неспешно встал и похлопал его по щеке, и этого делать  ему  не
следовало.  Окрепший  на  старательской  работе  Ванькин  кулак  зацепил
челюсть Славика снизу вверх. Зацепил  крюком  и  основательно,  так  что
затылком он отыграл от стены, но сознания не потерял. Только побелел  от
боли. Уже в дверях бросил недобро:
   - До скорой встречи!
   Успокоившись,  Иван  велел  брату  немедленно   прибрать   изгаженную
квартиру и ждать его для серьезного разговора.
   В  больнице  долго  охали,  удивляясь  его  живучести.  Распилив  его
гипсовый скафандр, заковали в новый, пообещав через месяц снять и этот.
   Теперь Ванька не сомневался, что мир принадлежит только ему и  Марии.
Остальные просто так,  для  окружения,  и  надо  к  ним  быть  добрым  и
снисходительным, хоть как-то компенсируя их второстепенность.
   Под вечер Иван снова пришел к брату:
   - Слушай, недоросль, а где деньги, которые тебе собрали мужики?  Надо
вернуть. Я ведь, на твою беду, живым остался.
   Игорь засуетился,  засмущался,  но  все-таки  вытащил  из  корзины  с
грязным бельем чайную жестяную коробку и протянул ее брату.
   - Да тут же ни черта нет, куда дел?
   - Не знаю...
   -  Прогулял,  подонок!  Ты  соображаешь,  сколько  за  них  старателю
горбатиться надо? Без выходных, по двенадцать  часов  в  сутки.  Знаешь,
тварь, знаешь?
   - Нет, прости...
   - Пять месяцев, а ты их спустил за два, мразь! Это тебе, чтоб помнил.
   Влепив ему пощечину, Иван хлопнул дверью.
   До поселка он добрался только к одиннадцати часам.
   - А  мы-то  думали,  сбежал  наш  жених!  -  приветствовал  его  дед,
пропуская в тепло. - Уж одиннадцать, а его все нет.
   Мария была возбуждена, а старик весел и  деловит.  Потирая  руки,  он
потребовал сто граммов.
   -   Канцелярских   крыс   обещались   окоротить,   и   в    ближайшие
десять-пятнадцать  дней  мы  объявим  Машу  гражданкой  Союза  Советских
Социалистических Республик.
   Майор поднял рюмку, посмотрел через нее на свет  и  аккуратно  выпил.
Потом потянулся за вилкой, посмотрел молодым в глаза, сказал серьезно  и
тихо:
   - Будьте счастливы!
   И, медленно склоняясь к тарелке, лег на нее щекой.
   - Дед, что с тобой? - вскочил Иван.
   А Мария приподняла голову старика и, не услышав биения  взорвавшегося
сердца, ответила кратко:
   - Он мертв.
   Нет, не успел майор поставить Марию на ноги. Хоронили его  через  три
дня, ждали родственников.
   А после похорон Марии уже вроде и нечего было  делать  в  этом  доме,
который обстоятельно начали делить многочисленные дальние  родственники.
Но не назад же возвращаться. Уступив натиску Ивана, она переехала к нему
в город.
   Там и зажили они,  относительно  спокойно,  в  суете  и  хлопотах  по
оформлению документов. Не неделя, а месяц  понадобился  на  всевозможные
запросы  и  выверки,  прежде  чем  Мария   была   официально   объявлена
полноправной   гражданкой   великой   державы.   Чиновники    умудрились
напортачить и здесь. В выданном свидетельстве Мария почему-то  значилась
под именем Галина.
   Тайно обвенчались, а потом и расписались тихо. Мария все еще  боялась
людей. Свадьбу сыграли дома. Из гостей были  только  свидетели,  брат  и
незабвенная мамаша.
   К Первому мая гипс сняли, а в начале лета Иван уехал в  артель,  пока
на нетрудную работу посудомойщика.

***

   На загаженном пляже городского озера Игорь сонно  оглядывал  стройные
ножки лежащей рядом девушки.
   - Кого мы видим! Пацаны, держите меня! Вот так встреча!  -  Притворно
веселый голос Юры вывел Игоря из полусонного состояния грез и желаний.
   Компания не только не распалась, но  и  окрепла.  Исчезли  две  дылды
портнихи, уступив место  двум  молоденьким,  хорошеньким  немкам.  Кроме
того,  пополнилась  двумя  мускулистыми,  хорошо  развитыми  пареньками.
Верховодил ими, как и прежде, Славик.
   - А, Игорек! - радостно приветствовал он, устраиваясь рядом  со  всей
компанией. - Как дела, корешок? Слышал, совсем тебя твой братан заездил.
   - Да нет... так, ничего... в тайгу он умотал... На работу.
   - Ага... Нинон, накрывай! Нюф, сообрази-ка нам навес,  печет  что-то.
Ты познакомься с ребятишечками. Это Фрида и Ольга, а это, - он указал на
парня, - Гром, личность безвредная. Ну, ребятки, поехали!
   На  песочке  появился  отличный  закусон  под  водочку,  коньячок   и
мочегонное, как Славик обзывал шампанское. Забытое  чувство  приподнятой
легкости и вседозволенности вновь овладело Игорем. Стало легко и весело,
а глаза немок обе