астный вежливый голос  ответил,  что  это  невозможно,  и  так  же
любезно предложил изложить суть вопроса и сообщить свои координаты. Если
же Степан Ильич сочтет нужным со мной поговорить, заключила  секретарша,
то нас непременно  соединят.  Я  обозвал  секретаршу  ехидной  и  бросил
трубку.
   - Ты меня, милый? - ласково спросила  Ленка,  появляясь  в  дверях  с
батончиком  недорезанной  колбасы.  -  Или  у  тебя  еще  есть  знакомая
девушка?
   - Нет, пока ты одна справляешься с возложенными на тебя функциями.  И
вообще, не морочь мне голову. Я хочу есть, и если через полчаса едоба не
будет готова, то уснешь сегодня непорочной, как Орлеанская дева.
   Второй звонок был результативней. Глеб  Андреевич  Чистов  совершенно
отошел от дел и был  рад  каждому  собеседнику.  А  рассказать  о  таком
прекрасном человеке, как Андрей Семенович Кротов, -  это  его  долг.  Мы
договорились пообщаться у него на даче; на выезде из города должна  меня
подобрать серая "Волга" с тонированными стеклами в 9.00.
   И в третью квартиру я вошел телефонным звонком. После  второго  гудка
грудное контральто сообщило, что меня слушают.
   - Мне бы Валентину э-э-э... - заблеял я, разыгрывая смущение.
   - Александровну, - спокойно уточнило контральто.
   - Да, да, Александровну, - с бурным восторгом подтвердил я.
   - Я вас слушаю.
   - Я бы хотел с вами встретиться.
   - Похвально. Если бы я не знала, что  вы  -  Гончаров,  то  ситуация,
согласитесь,  складывалась  бы  довольно  пикантная.   Но   мы   сегодня
разговаривали с Борисом, так что я в курсе. Когда вам удобно?
   - Если возможно, завтра, после обеда.
   - Где?
   - Если не возражаете, то у вас дома. Но вы не  подумайте,  я  мальчик
воспитанный, и ничего такого...
   Резкое "хорошо" прервало мою дурацкую тираду, непонятно как  из  меня
выскочившую. Холодный голос назвал адрес  и  время.  В  14.00  я  должен
посетить Валентину Александровну, бывшего референта, бывшего  секретаря,
по совместительству приходившуюся шефу и любовницей.
   На этот раз я осторожно положил трубку, кляня себя за развязность. На
сегодня все.
   Поглубже забравшись на тахту, я на восточный манер скрестил  ноги  и,
хлопнув в ладоши, позвал:
   - Гейша, давай вина, мяса, женщин и выключай свет.
   - Подождешь. А зачем, Кот, тебе женщины? - с удовольствием ехидничала
Елена. - Ну вино и мясо - понятно, ты алкоголик и  обжора  -  и  в  этой
области специалист. Но женщины! Что ты с ними будешь  делать?  Дай  тебе
пять наложниц - ты ж сбежишь...
   Это было последнее, что она сказала в моем доме в этот вечер.

***

   К назначенному вчера месту встречи частник доставил меня с опозданием
в десять минут. Но "Волга" стояла, и стекла были  черны.  Толстяк  лежал
поодаль в траве и промывал свои кишки пепси-колой. Вовремя  наплевав  на
всех, мужик ушел на покой. Несмотря на полноту, в нем еще  чувствовалась
энергия, которую теперь он хотел истратить только на себя.
   Увидев меня, он резво вскочил, подобрав с земли желто-красный плед, и
с хохотом представился:
   - Глеб Андреевич. - А стрельнув на меня памятливым глазом, закончил:
   - Ваш покорный слуга. Как жизнь, Гончаров?
   Я несколько  опешил,  но  потом  и  сам  вспомнил,  неожиданно  глупо
спросил:
   - Это вы?
   - Это я, сказал  пес  из-под  кровати,  ничего  не  вспоминай,  будем
говорить о Кротове.
   До дачи было пятнадцать  километров  асфальта  и  три  -  проселочной
дороги. А на пятом я спросил:
   - Как такой лимузин оторвал, Глеб Андреевич?
   Он ощупывал серую дорогу желтыми глазами.
   - Как? А ты не знаешь?
   - Догадываюсь.
   - Вот и догадывайся.
   - А все-таки?
   - Ты что, журналист? Я тебя за другого держал.
   - Батенька, я ведь не Трезор, чтобы меня держать.
   - Ты, милок, хуже. Ты - гиена, жрущая падаль, в азарте сожравшая свою
же собственную лапу. Ты, котик, вспомни, какие  ты  проникновенные  речи
подчиненным задвигал. Патриотизм, коммунизм, ленинизм... А теперь что?
   - Я ушел из органов, - эффектно и хлестко пошел я козырем.
   - Не ушел ты, - протянул он бесцветно, спокойно. - Тебя другая  гиена
съела - Артемов. И повод был - твоя пьянка.
   "Волга" шла на скорости, легко оставляя за собой тяжесть  пережитого.
Но за рулем сидел водитель, не желающий расставаться с грузом прошлого.
   -  Эта  "Волга",  -  продолжил  Чистов,  блеснув  клинком   глаз,   -
ворованная. Ты просил об этом рассказать? Расскажу.  Взята  за  полцены,
как брак. Дома у меня  масса  таких  вещей.  Есть  дача,  сейчас  ты  ее
увидишь. Был спецпаек, на котором я выгадывал сотню рублей  в  месяц.  И
любовница была, куда эти деньги уходили. Все как полагается. Но мы  были
мужиками. Не все, правда, как выяснилось. Когда пришла пора гасить  наши
кредиты, многие оказались несостоятельными.
   Я не про идею говорю. Она эфемерна. Говорю о сущности и  начале.  Это
не скучная философия. У человека - министр ты  или  вор  -  должен  быть
хребет. Чуть слабее, чуть сильнее, но он должен быть, чтобы на нем могли
удержаться - семья,  близкие,  наконец,  общество.  -  Он  откашлялся  и
досадливо сплюнул за окно. - Пойми, если ты что-то имеешь в штанах и это
отличие делает тебя мужиком, ты и должен им быть всегда.  Это  -  кредо.
Потеряв его, ты  -  никто.  Евнух.  Я  все  всем  могу  простить,  кроме
продажности.
   Дачка оказалась средненькой, ординарной,  каких  сотни.  Одноэтажная,
правда с мансардой,  и  выглядела  она  очень  мило  на  фоне  яблоневых
деревьев, малиновых кустарников и прочей ползучей зелени.
   Впечатление портил дальний угол участка, где все еще шли строительные
работы. Видимо,  возводилась  примета  респектабельности  -  банька.  Ее
кирпичные стены были уже наполовину подняты.
   Пригласив меня в дом, хозяин спросил:
   - Чай пить будем?
   - Хотелось бы к делу, - сухо сказал я.
   - Ну что ж, тогда переодевайтесь, Гончаров.
   Хохотнув, он кинул мне задрипанные, заляпанные джинсы  и  похожую  на
них ковбойскую рубашку.
   - Помогать мне будете, раствор месить, кирпич подавать. Я ведь теперь
все сам, помощники испарились.
   - А вы не правильно понимаете  момент,  Глеб  Андреевич.  -  Я  почти
доброжелательно улыбнулся. - Кончилось все, и помогать вам я не буду.
   - Хозяин - барин. Боюсь, что в этом случае разговор наш не состоится,
у меня время строго ограничено, и жертвовать им  ради  болтовни,  знаете
ли, не хочется. - Он почти  гостеприимно  улыбнулся  и,  кивнув  крупной
головой, дал понять, что разговор наш, не начавшись, окончен.
   - Привыкли на  чужом  горбу  в  рай,  -  ворчал  я,  переодеваясь,  -
захребетники.
   - Отрицательные эмоции сокращают жизнь, молодой человек. Вы  думаете,
сегодняшние хозяева лучше?
   - Ничего я не думаю. Пойдемте.
   Довольно утомительно - размешивать цемент с песком и  водой,  ковыряя
лопатой в гнутом корыте, а потом подавать раствор и  кирпичи  наверх,  к
стоящему там бывшему руководителю. Это занятие мне надоело в  самом  его
начале,  но  Чистов  заговорил,  и  я,  внимательно  слушая,  постепенно
втянулся в однообразный ритм.
   - Андрей Семеныч, шестьдесят лет, друг и соратник по работе,  в  меру
честный. Сам ничего не хапал, но если  предлагали,  не  отказывался,  но
рвачом, повторяю, не был. Как и у  всякого  нормального  человека,  были
друзья и были враги. Причем друзей больше, гораздо больше.
   Он говорил  спокойно,  размеренно  и  основательно,  в  паузах  между
кладкой кирпича укладывая слова так же добросовестно, как и стену.
   - К людям был внимателен или хотел казаться  таковым  -  тут  сказать
трудно, но  в  день  рождения  даже  уборщице  преподносил  какой-нибудь
пустяк. Несмотря на это, был жадноват при личном раскладе. Проигрывая  в
преферанс, очень переживал, даже сердился. Любил хохмы. - Глеб Андреевич
хохотнул. - Я как-то на неделю в район уезжал, а он от моего имени  двум
десяткам сотрудников пригласительные  на  юбилей  разослал.  Я  в  шесть
приехал, а гости  к  семи  собираются  у  ресторана,  зал  у  метрдотеля
требуют, моим именем грозят. Пришлось срочно банкет организовывать.  Что
еще? По работе - бульдог, точку зрения отстоит, вцепится - не отпустит.
   - А как у него с гипертонией и ишемией отношения складывались?
   - Да тут особой дружбы не было. Последние полгода они о  себе  давали
знать.  Не  так  чтобы  очень  настойчиво,  но  звоночки  были.  Я   его
предупреждал, просил даже пойти на разрыв с  Валентиной,  да  куда  там:
седина в бороду - бес в  ребро.  А  тут  еще  в  последний  месяц  перед
кончиной раз в два-три дня телефонный звонок. Женский голос всегда  одну
и ту же фразу с укором произносил:  "Забыл  ты  меня,  Андрейка.  Совсем
забыл". Потом плач, скорее даже всхлипывание, и зуммер. Голос ему  вроде
немного знакомый был, но кто это, откуда - не  знал.  По  старой  дружбе
пытались засечь на телефонной станции, но не смогли: звонили  всегда  из
разных автоматов. А "Андрейкой" его лишь жена называла.  Извелся  мужик,
только Валентина его немного успокаивала да наши стариковские  компашки.
Любили мы подурачиться или у него дома, или у Степана в бане.  Тоже  наш
был, да понемногу отходить от нас начал. Бизнесмен хренов, без бани меня
скоро оставит, - опять хохотнул  Глеб  Андреевич,  -  свою  вот  строить
приходится. Пошевеливайся, милок.
   Закидывая на козлы ведро раствора, я невзначай плюхнул и на хозяина.
   - Расскажите-ка подробней о последней встрече, -  словно  не  замечая
своей маленькой пакости, попросил я, задирая голову.
   - А последняя наша встреча была...
   Смачный шматок раствора,  сорвавшись  с  мастерка,  залепил  мне  всю
физиономию.
   - Виноват, - бесстрастно  прозвучало  извинение,  -  шестого  августа
сего... Куда же вы? Душ за домом.
   "Если так пойдет дальше, то останется невзначай уронить козлы  вместе
с хозяином", - думал  я,  отмывая  с  лица  ядовитую  жгучую  пакость  и
выплевывая ее изо рта.
   - А  из  вас,  надо  прямо  сказать,  хреновый  каменщик  получается.
Неаккуратно работаете, - как можно любезнее  сказал  я,  возвращаясь  на
место.
   - Что же делать, батенька, пока только азы постигаем. Извините уж, не
намеренно вышло.
   Хозяин издевался открыто и с удовольствием. Представься ему еще такой
же случай, он опрокинул бы на меня  ведро  этой  дерьмовой  каши.  Но  я
уселся поодаль на пустую лейку,  в  недосягаемости  от  его  шуточек,  и
закурил какую-то импортную дрянь.
   - Дорогие курите. Дела, значит, в гору?
   - Не все же вам "герцеговинами" дымить.  Откурили  свое,  дайте  нам.
Помните арию Германна: "Сегодня ты, а завтра я..."
   - Во-во, а потом старушку завалил, графинюшку.
   - Ага, как вашего партайгеноссе, кондратий хватил.
   Он застыл с кирпичом  на  весу,  воткнул  в  меня  шило  глаз,  потом
уставился на раствор и, не глядя на меня, осевшим вдруг голосом сказал:
   - Не вижу тут аналогии. Вы что же, думаете, его... Да нет, чушь  это,
Борькины измышления, и все.
   - Теперь уже и мои. Больно уж много совпадений и  странностей.  Да  и
золото исчезло. А оно,  как  известно,  растворяется  только  в  царской
водке. Вы знали, что у него червонцы были?
   - Знал. - Он потер грязной рукой щеку и сел на козлы.
   - И когда вы видели монеты в последний раз?
   - Да года два назад или около того.
   - При каких обстоятельствах?
   - При торжественном перезахоронении клада.  Князев  ему  тогда  новый
тайник подарил - "Капитал" Карла Маркса с двойным дном. Кротов по  этому
случаю устроил домашний фуршет...
   Сказав это, он вдруг насупился. Вскочил с козел. И зло сказал:
   - Все, Гончаров, у нас с тобой или вообще  не  будет  разговора,  или
будет долгий. Я предпочитаю первое.  -  Чистов  спрыгнул  с  деревянного
настила, подошел ко мне, бесцеремонно вытащил из моей ковбойки  сигареты
и неумело прикурил. - Пойду помоюсь и подумаю, а ты ступай  в  домик,  в
холодильнике водка, колбаса - найдешь. Сорви штук пять помидоров, хлеб в
машине. -  Он  стянул  рабочие  штаны,  майку,  кивнул  мне  и,  лоснясь
ухоженным телом, исчез за брезентовой занавеской душа.
   Немного, совсем немного узнал я о Кротове от его  сподвижника,  но  и
эта информация внесла в мои нестройные мысли  полную  сумятицу.  Пытаясь
навести в них какой-то порядок, я машинально организовывал закусь.
   Первое, самое непонятное: если принять за аксиому жадность старика, а
я в этом не сомневался, то почему чуть ли не весь миллионный город знает
о червонцах? Ведь  это  полный  абсурд.  Такие  люди  даже  на  дыбе  не
раскалываются. Повидали. Приходилось  во  времена  оны,  а  тут...  Ведь
покойный Андрей Семенович, по рассказам  очевидцев,  как  помнится,  был
себе на уме.  Балагур  -  да,  хохмил  -  согласен,  но  умел  помолчать
старикан, любил козырным тузом "ша" поставить.
   А сынок Борик иную картину  рисует.  Делишки.  "Думай,  Федя,  думай,
что-то тут не так". Незаметно для себя я наладил стаканчик водки  и  уже
собрался выпить, как вдруг вспомнил, что  сейчас  нельзя.  С  сожалением
отставил стакан, брезгливо продолжая ковыряться в памяти.
   Итак, кроме семьи, о кладе знали по крайней мере трое.  А  эти  трое,
перенося информацию по городу, возрастают в  геометрической  прогрессии.
Да ладно бы просто знали, а то ведь устроили  помпезное  перезахоронение
клада, чего не делал даже легендарный капитан Блейк.
   Для чего это потребовалось Кротову? Пока не знаю, но, судя по  всему,
очень было нужно. Эдакая демонстрация. Черт знает что! Больше  не  могу.
Тупик.
   -  Да,  Гончаров,  кулинар  из  тебя  посредственный,  -   критически
осматривая стол и вытираясь мохнатым полотенцем, протянул Чистов. -  Кто
же так ветчину режет? С такими кусками и мясорубка не справится.
   - Видите ли, Глеб Андреевич, это специально для вас. Вы  ведь  всегда
любили куски побольше да пожирнее. Так что извольте - воспоминания былых
счастливых дней.
   - Нет, Костя, мы тоненькие ломтики кушали, не то что нынешние.
   Он набросил на плечи халат и жестом пригласил гостя к столу.
   - Так вот что, Константин  Иванович.  -  Пристально  глядя  на  меня,
хозяин наполнил рюмки. - Говорить я буду, но только  о  том,  что  сочту
нужным. - Он как-то нервно хохотнул. - Тебя, сдается,  Борька  нанял  на
роль Шерлока Холмса? Дебил недоделанный...
   - Что это вы так? Рассердились вдруг.
   - Делом надо было заниматься, а не скакать по лесам да горам  козлом.
Что он имеет? Зарплату? Ну нет - то, что отец оставил ему, придурку. Ну,
поехали...
   С удовольствием мало пьющего, но любящего эту процедуру  человека  он
выпил и взглянул на мою отставленную рюмку.
   - Свят, свят, свят. -  Захрустев  огурцом,  Чистов  перекрестился.  -
Гончаров, что с тобой? Может, тварь какая укусила?
   - А я потом. Сначала вас послушаю, выводы сделаю, алиби ваше проверю.
   Он согласно закивал, с удовольствием прожевывая сухую колбасу.
   - Где вы были с двадцати трех до двух часов в ту ночь?
   - В заднице. Устраивает? И если ты, сопля  четырехзвездочная,  будешь
дальше со мной в этом тоне разговаривать, то вылетишь отсюда как  пробка
из бутылки шампанского.
   Я понял, что тон взял не совсем  верный,  и  рассмеялся,  проглатывая
родимую.
   - Что вы, Глеб Андреевич, это я так, поиграл. Я же теперь никто.  Как
и вы, впрочем. Мы - нули, но даже два нуля - все равно один хрен: ноль.
   - Спиноза долбаный. Спрашивай.  -  Он  смягчился  от  водки  и  моего
отступления.
   - Глеб Андреевич, а как происходила церемония перезахоронения клада?
   - Это рассказать я могу. Явились мы к нему  часиков  этак  в  пять  в
воскресенье. Князев уже пришел с этим самым тайником. Стол был готов.  У
него всегда он хорош, а тут прямо царский. Он включил  марш  из  "Аиды".
Помнишь, та-та-та-та, - прогундосил  Чистов.  -  Сели  за  стол.  Помню,
рюмахи он поставил большие будто споить нас хотел.  Выпили,  потом  еще.
Начнем, говорит, а непосвященных прошу удалиться - это он Ирину  имел  в
виду.
   - Какую еще Ирину? - Я насторожился.
   - Борькину  девку.  И  Борис  вышел  следом  за  ней.  Неудобно  одну
оставлять.
   - А кто остался?
   - Я, Князев, он сам и Валентина. Они уже  в  открытую  тогда  гуляли.
Хотя и ссорились, как в тот вечер. Церемонию скомкали, кое-как довели до
конца. В начале седьмого разбрелись.
   - Глеб Андреевич, вы видели, как старик складывал монеты  в  шкатулку
Маркса?
   - Да я же говорю, его трясло. Он  совал  их  в  щель,  а  дальше  они
скатывались и как-то так фиксировались, что не звенели. Хитрая штука.
   - А куда вы пошли потом?
   - Гончаров, опять за свое? Утомил, братец. Давай ступай, уже половина
первого, а в два тебя Валентина ждет, поторопиться надо. Пока до  города
доберешься.
   - Доложили?
   - Ну да, друзья все же. Бывай. Шмотки только мои сними.
   - А не подарите?
   - Ну, если в знак особого расположения, забирай.
   Обалдев, он смотрел, как я аккуратно  заворачиваю  в  газету  грязное
тряпье. А когда я оделся и, бережно прижав сверток к груди, направился к
выходу, он не выдержал:
   - И давно у тебя маразмы начались?
   - С детства.
   - Ну-ну.

***

   Валентина  Александровна  Белова  занимала   скромную   трехкомнатную
квартирку на пятом этаже в типовой девятиэтажке.
   "Совсем старикан не заботился о своем друге и соратнике", - думал  я,
нажимая кнопку звонка и выслушивая порцию из Бетховена в ответ.
   Насладившись одной музыкальной фразой семь раз кряду,  я  понял,  что
референт меня абсолютно не ждет, а возможно, и вовсе отсутствует.
   Спустившись вниз в основательно загаженном  лифте  и  принюхиваясь  к
сигаретному дыму, я подумал, что  совсем  не  дурно  было  бы  осмотреть
логово волчицы в ее отсутствие, тем более  что  два  замка,  это  логово
охраняющие, особой трудности не представляли. Все свое я ношу с собой, и
хозяйке не придется, как сыну убиенного любовника, ставить новые запоры.
Снова поднявшись на пятый этаж, я для  подстраховки  еще  несколько  раз
выслушал  "Элизу"  и  принялся  ковырять  в  замках   отмычкой.   Запоры
капитулировали через несколько минут. Призрачной мышкой  я  скользнул  в
образовавшуюся щель и мягко  прикрыл  дверь,  судорожно  соображая,  что
говорить хозяйке, если она дома, да, может быть, и не одна.
   Валентина Александровна была дома и, как я понял,  одна,  потому  что
лежала она посреди комнаты абсолютно голая и мертвая. Лежала  в  большой
комнате, почти у входа, лежала на боку,  пристально  глядя  на  меня.  И
первое, что бросилось в глаза, - это неестественность  позы  -  какая-то
перекрученная,  с  резко  запрокинутой  к  спине  головой.  Единственной
одеждой умершей служил кляп из ночной  рубашки,  для  крепости  стянутой
черными колготками. По телу черными пятнами  шли  ожоги,  а  в  квартире
явственно чувствовался запах горелого мяса и  царил  полнейший  разгром.
Видимо,  искали  второпях,  но  яростно,  обшаривая   все   досконально.
Выброшено и разорвано было все, что можно.  Из  пакетов  высыпана  мука,
рассыпаны крупы, макароны и  даже  большая  коробка  спичек.  В  спальне
вспороты  теплые  одеяла  и  подушки,  а  в  кабинетике  кучей  навалены
выдранные из обложек книги. Орудия пыток находились недалеко от  убитой.
Японский утюг с почерневшей подошвой  и  кипятильник.  Судя  по  площади
ожогов, подонки  измывались  над  ней  долго.  Так  что  более  детально
осматривать несчастную не хотелось. Замки и двери, как и у Кротова, были
в порядке, а значит, Валентина впустила убийц добровольно, как знакомых.
Или же они, имея  ключи,  открыли  дверь  сами,  потому  как  внутренних
запоров на дверях не было, да и все ключи отсутствовали.
   В спальне горел торшер; можно было предположить,  что  убили  женщину
ночью, возможно, под утро.
   Искали дотошно, а потому мне здесь делать было нечего.  Или  они  уже
нашли то, что искали, или искомого не было вовсе.
   Я  вытер  платком  дверные  ручки,  уничтожая  свои,  а  возможно,  и
преступников следы, тихо вышел и  так  же  беззвучно  прикрыл  за  собой
дверь.
   "Интере