о  и
удостоверившись, что славная милиция прибыла к подъезду, я рванул оттуда
куда подальше.
   Возле офиса тестя я остановился  и,  не  выходя  из  машины,  занялся
изучением блокнотов четы Рафалович.  Первой  я  пролистал  книжку  Якова
Иосифовича, но, как и ожидал, ничего интересного там обнаружить  мне  не
удалось. Блокнотик Зои Андреевны меня порадовал уже  через  пять  минут,
когда я дошел до буквы "К". Последней на эту букву была записана фамилия
Котов, а величали этого Котова Анатолием  Васильевичем,  что  мне  очень
понравилось.
   - И долго ты будешь сиднем сидеть? - ткнул меня  в  плечо  подошедший
тесть. - Приехал, понимаешь, и  сидит.  Я  уже  за  тобой  минут  десять
наблюдаю. Что ты так внимательно изучаешь?
   - Записные книжки мертвых Рафаловичей.
   - Мертвых? Наверное, интересно? - удивился тесть.
   - Очень.  Алексей  Николаевич,  нужно  выяснить,  кто  есть  Анатолий
Васильевич Котов.
   - А на кой черт он тебе сдался?
   - Во-первых, это он подбросил наркотики в машину Лютовой, за что ее и
задержали, а во-вторых, возможно, что он имеет отношение  к  смерти  Зои
Андреевны Рафалович и ее мужа.
   - Однако! И как он их пришикнул?
   - Отравил, а если точнее, то всыпал  им  какой-то  снотворной  дряни,
потому как вид трупиков безмятежный и ангельский.
   - Хорошо, подожди меня  двадцать  минут,  а  лучше  пока  смотайся  и
привези пожрать.
 
*** 
 
   - Значит, так, -  информировал  меня  полковник,  когда  я,  выполнив
поручения,  вошел  в  его  кабинет,  -  Анатолий  Васильевич   Котов   -
неудачливый адвокат, выгнанный из гильдии. В настоящее время  постоянной
работы не имеет. Тридцати лет от роду, женат,  имеет  одного  ребенка  и
проживает по улице Индустриальная, дом 16, квартира 7. Это все, что  мне
удалось для тебя выяснить.
   - Этого более чем достаточно, - переписывая адрес, ответил  я.  -  Не
забудьте о свидании с отцом  Никодимом.  Вероятно,  я  на  этой  встрече
присутствовать не смогу.
   - Ты куда? Может быть, нужна моя помощь?
   - Нет, пока  обойдусь  своими  силами,  а  если  что,  то  непременно
позвоню.
   Дверь котовской квартиры мне  открыла  хрупкая  миловидная  блондинка
примерно тридцати лет. Ее вздернуто-задорный носик, равно как  и  глаза,
был красен и печален. Видимо, она еще совсем недавно ревела и жаловалась
на свою проклятущую жизнь.
   - Вам кого? - прикрывая лицо рукой, с какой-то надеждой спросила она.
   - Я бы хотел видеть Анатолия Васильевича, - учтиво ответил я.
   - Я бы и сама хотела его видеть! - вдруг разревелась блондинка. -  Он
сегодня не ночевал дома. Наверное, с Толиком что-то случилось.
   - Успокойтесь, ради бога, подумаешь, одну ночь  не  ночевал  дома,  -
неуклюже успокаивал я бедную женщину. - С нашим братом такое случается.
   - Да нет же, он не такой, мы с ним уже шесть лет как женаты, и ничего
такого не было. Он даже когда на работе задерживался, то всегда  звонил.
И все эти последние дни аккуратно  мне  звонил,  предупреждал,  что  или
задержится или вообще придет только под утро, а вчера и  сегодня  полное
молчание.
   - И когда вы последний раз его видели?
   - Как вчера утром ушел, так и с концами.
   Ну вот, кажется, и все, дело зашло в  тупик,  подумал  я,  подходя  к
машине. Скорее всего, Анатолий Васильевич, основательно почистив граждан
Франции, ударился в бега, и, когда он теперь объявится в  нашем  городе,
одному только Богу  известно.  Наверное,  он  все-таки  нашел  церковные
ценности, иначе зачем ему понадобилось убивать Рафаловичей? Убил,  когда
увидел, как мало ему причитается и как много увозят с собою они. На всей
этой истории можно ставить точку, и ничего  тут  не  попишешь,  господин
Гончаров, надо честно признаться, что на  этот  раз  ты  проиграл.  Пора
ехать домой, плюнуть и забыть, как говорит любимый тесть,  а  главное  -
отоспаться.
 
*** 
 
   ... Сидя за обеденным столом, отец Никодим вел с  полковником  тайные
переговоры, к которым не  был  допущен  даже  я.  Вполголоса  назывались
какие-то фамилии, сроки и суммы. Особенно не  прислушиваясь  и  понимая,
что и без меня они отлично поладили, я прошел к Милке в спальню и  молча
завалился под бок.
   Проснулся я аж в десять часов,  наверное,  сказалась  усталость  всех
последних дней. Проснулся от смутной тревоги - словно сделал  что-то  не
так, а может, и вовсе ничего не сделал. Походив по комнате и не понимая,
что меня взбудоражило, я набрал телефон Котова, и зареванный  голос  его
жены сообщил, что ничего нового на этот час не произошло, Толика до  сих
пор нет дома.
   - Ты что ходишь, как тигр по клетке? - преградил мне дорогу тесть.
   - А хрен его знает, - честно признался я. - Чего-то не так.
   - Так давай возьмем Милку и закатимся в  какой-нибудь  бар,  посидим,
расслабимся, отдохнем.
   - Нет,  настроение  у  меня  диаметрально  противоположное.  Ощущение
такое: что-то где-то я упустил, а что именно - не могу сообразить.
   - Плюнь и забудь. Мудрый совет! Все кончилось.
   - В том-то и дело, что меня  не  отпускает  чувство  незаконченности.
Знаете что, Алексей Николаевич, съезжу-ка я в это село Белое в последний
раз, просто так, для очистки совести.
   - Смотри, как бы опять не влип. Где тебя там искать?
   - У бабы Любы Стешкиной.
 
*** 
 
   Моя тревога оказалась не напрасной. Еще не доезжая  до  ее  ворот,  я
заметил вишневую "семерку", стоящую у ее дома, и принадлежать эта машина
могла не кому иному, как Кларе Оттовне Стариковой. Не доезжая  полусотни
метров до нее, я остановил машину и, стараясь как можно  меньше  шуметь,
прокрался во двор. Буквально на цыпочках я подобрался к освещенному окну
и замер.
   Баба Люба сидела на той самой койке, где когда-то спал я. Сидела  она
точно посередине. Обе ее руки вразлет были накрепко привязаны к  спинкам
койки, а рот запечатан широкой клейкой лентой. Старые валенки, в которые
были всунуты ее ноги, прибиты к полу большими гвоздями. Но ее  никто  не
пытал. Кларе Оттовне Стариковой было  не  до  нее.  Она  трудилась,  как
пчелка. Радостно заныривая в подполье,  она  вытаскивала  оттуда  всякие
затейливые вещицы  и,  тщательно  регистрируя  их  в  тетрадку,  любовно
складывала в картонные коробки, стоящие возле входной двери.
   От  удовольствия  я  даже  хихикнул.  Еще  немного  полюбовавшись  ее
аккуратной и методичной работой, я решил, что пора действовать. Но  как?
Наверняка двери она закрыла на крючок, а когда я начну в  них  ломиться,
она  может  выкинуть  самый  неожиданный  фортель,  вплоть  до  пули  из
пистолета. Мне было необходимо все  время  держать  ее  в  поле  зрения.
Подождав, когда она в очередной раз вытащит свою добычу  и,  нагнувшись,
начнет старательно укладывать в картонку, я спиной,  с  разбегу  и  всей
своей массой, вместе со стеклами и оконным переплетом ввалился  в  избу.
Вскочив между ней и открытым подпольем, я поклонился.
   - Добрый вечер, уважаемая Клара  Оттовна.  Вам  одной-то  не  трудно?
Может быть, я смогу вам помочь? - с любопытством разглядывая  коронки  и
пломбы в ее открытом рту, куртуазно-глумливо спросил я, но,  не  получив
ответа, добавил:
   - Закрой рот, курва.
   Рот она послушно закрыла, но  удивляться  не  перестала,  а  ее  рука
потянулась ко внутреннему карману куртки, где  меня  мог  ждать  большой
сюрприз.
   - Руки за голову, сука! -  еще  менее  учтиво  скомандовал  я.  -  Не
двигаться, урою!
   Покорно замерев, она в бессильной ярости пепелила меня глазищами,  но
это было уже не так страшно. Бесцеремонно отодвинув ее  левую  грудь,  я
запустил руку за пазуху и вытащил старый, потертый "ТТ".
   - Ложись на пол, - отойдя на пару шагов, чтобы самому не загреметь  в
подпол, распорядился я. - Быстро и мордой вниз. Да не  мычи  ты,  старая
калоша! - заметил я бабе Любе, с  удовольствием  наблюдая,  как  Клархен
послушно укладывается на пол. - Ну а теперь рассказывай, как ты дошла до
жизни такой?
   -  Ничего  я  вам  рассказывать  не  намерена,  -  глухо   отозвалась
поверженная мной Клара.
   - Расскажешь, милая, еще как расскажешь! - весело возразил я,  и  тут
произошло неожиданное: ноги птичками вылетели из-под  меня,  я  ударился
лбом об пол и полетел в черноту преисподней...
   Очевидно, падая вниз, я ударился головой о чурку, потому что долго не
мог прийти в себя. Если и дальше будет продолжаться в таком же духе,  то
очень скоро я стану полным идиотом, а может быть, уже им являюсь, потому
как до сих пор не могу понять, почему оказался в  подполье,  если  Клара
лежала на животе в двух метрах  от  меня,  а  баба  Люба  только  мычала
коровой, надежно привязанная к спинкам кровати. Кстати сказать,  я  тоже
связан, причем грамотно и умело, с минимумом веревок и  узлов,  но  так,
что пошевелиться для меня целая проблема. Словно сам черт дернул меня за
ноги из преисподней.
   - Ну что, Гончаров? -  Над  освещенным  квадратом  сверху  показалась
голова Клары. - Вы хотели со мной  поговорить,  и  я  к  вашим  услугам,
только не телитесь:  я,  как  всегда,  тороплюсь,  и  мне,  как  всегда,
некогда.
   - Клара Оттовна, я хотел вам сказать, что вы  замечательно  паскудная
баба и рано или поздно, но я до вас доберусь и утоплю в дерьме.
   - Сожалею, но у вас это не получится хотя  бы  потому,  что  на  этом
свете мы с вами больше не встретимся.
   - На том свете мы с вами не встретимся. Вы убили собственную мать,  а
страшнее греха не бывает. Вам гореть  в  аду,  а  мне  собирать  райские
яблоки.
   - Собирайте, я не против. Полагаю, что  наш  содержательный  разговор
исчерпан? Прощай, великий сыщик Гончаров. Паша, у  нас  все  готово?  Мы
можем ехать?
   - Да, Клара Оттовна, я все упаковал, - ответил густой мужской бас.  -
Все перевязано, ничего не забыто. А как быть с этой старушенцией?
   - Закинь ее в подпол, чтоб господину Гончарову не было скучно умирать
одному.
   - А его тачка?
   - За руль его машины  сядешь  ты,  -  категорично  заявила  полунемка
Клархен. - Незачем оставлять ее здесь, только лишние разговоры.
   -  Эй,  мужик,  принимай  подругу!  -  довольный  своим   остроумием,
захохотал парень, и костлявое старушечье тельце упало мне  на  грудь.  -
Клевая,  между  прочим,  телка,  еще  скажешь   мне   спасибо.   Отлично
оттянешься. Ну, спокойной вам ночи, - пожелал весельчак и захлопнул люк,
а через какое-то время надо мной послышались удары молотка, и  я  понял,
что подпол заколачивают, как гроб.
   Стук наконец прекратился, послышался смех и звук  затворяемой  двери.
Все смолкло, и даже шума запускаемых двигателей я не услышал.
   - Баба Люба, ты живая? - дернув животом, спросил я, заранее опасаясь,
что на мне лежит мертвое старухино тело.
   - М-м-м, - промычала она в ответ, и я немного успокоился.
   Перекрутившись и нащупав губами ее старческую щеку,  я  языком  нашел
край клейкой ленты,  и  после  нескольких  попыток  мне  удалось  зубами
зацепить уголок. Стараясь вместе с лентой не оторвать кусок  ее  дряблой
кожи, я осторожно потянул. Сразу сообразив, что я хочу, она  старательно
взялась мне помогать, и вскоре уже я имел содержательную и разговорчивую
собеседницу.
   - Вот поганцы-то, сквернавцы, чертова кровь!  Чуть  было  не  зашибли
меня совсем. Чтоб им, негодяям, на том свете вечно в аду гореть! Чтоб  у
них, у гадин, все руки поотсыхали да ноги поотвалились, чтоб никогда  не
видеть света всему их скотскому племени и впредь до девятого  колена!  -
негодующе разразилась она целым потоком ругани,  и  если  хотя  бы  один
пункт ее проклятий свершился, то судьба Клары Оттовны была бы совсем  не
завидна.
   - Успокойтесь, баба Люба, - сурово прервал  я  ее  анафему.  -  Лучше
расскажите, каким образом и когда вы завладели церковной утварью  и  как
вам удавалось все это время водить всех нас за нос?
   - А что об этом теперь говорить, утащила  подлючка  все  оклады,  всю
посуду... Не об этом сейчас надо думать,  надо  соображать,  как  отсюда
выбраться.
   - Не волнуйтесь. Мои знают, куда я поехал, так что через  пару  часов
нас отсюда вызволят, но руки мне развязать все-таки надо.
   - Как же я их тебе развяжу, когда у самой за спиной спеленаты?
   - Зубами, - уже имея некоторый опыт, посоветовал я.
   - А ты мне их дал? - ехидно спросила баба Люба и мелко рассмеялась.
   - Чего? - не понял я.
   - Зубы эти самые, которыми я должна тебя развязать. Я  уже  позабыла,
как они клацают, а ты мне такое говоришь. Лучше уж  ты  меня  развязывай
своими зубами.
   - Не могу, - проклиная тестевский кулак, чуть не заплакал я. - У меня
их тоже нет.
   - Вот незадача-то. Слухай-ка сюда, там у меня в конце  подпола  стоит
столб-подпорка, а в нем вбита старая и ржавая скоба. Края у  нее  все  в
зарубках и шершавые. Попробуй перетереть о нее веревку.
   Деревенской бабке ума и смекалки не занимать. На коленях, в полнейшей
темноте, периодически стукаясь лбом о стены и  ведомый  указаниями  бабы
Любы, я наконец нашел нужный столб со  скобой  и,  как  тоскливая  сука,
заерзал по нему задом.
   - Баба Люба? - между делом спросил я. - А откуда взялся этот Паша?
   - Так он в подполе сидел, я ведь тебе мычала и глазами показывала,  а
тебе хрен по деревне. Пока ты с ней разбирался, он тебя из подпола-то за
ноги и дернул. Не слушал ты меня, вот и результат. Как там у тебя? Ладно
получается?
   - Не очень, шнуры-то капроновые, но  потихоньку  дело  идет.  Ты  мне
лучше расскажи, как серебро  перекочевало  от  Марии  Андреевны  в  твои
казематы?
   - А его у Маньки и не было. Она вообще не знала, что оклады уже  года
как четыре у меня в подполе зарыты. Она до самой своей смертушки  так  и
думала, что они в подвале под церковью схоронены.
   - Не надо мне дуть в уши, баба Люба, я отлично знаю,  что  она  давно
перенесла оклады из хранилища к себе домой, об этом  свидетельствует  ее
граненая рюмка, найденная мной в пещере. В нее она вставляла свечу.
   - Это не ее рюмка, а моя, и не она перетащила клад, а я сама.
   -  Значит,  она  вам  об   этом   рассказала,   а   вы,   бессовестно
воспользовавшись ее тайной, присвоили  церковную  утварь,  принадлежащую
всему селу.
   - Как бы не так. От Марии на  этот  счет  никто  не  мог  и  слова-то
вытянуть. Послушай, как дело-то было. Когда церковь  запретили,  то  она
долго стояла бесхозная, а году в тридцать пятом  в  ней  устроили  клуб.
Потом,  уже  после  войны,  клуб  построили  новый,  в  церкви   сделали
спортивный зал, а меня поставили уборщицей  и  сторожихой.  Но  тогда  я
ничего такого не знала, иначе бы по дурости лет все растрепала по селу и
от окладов давно бы след простыл.
   Спортивный зал там продолжался долго,  ровно  столько,  сколько  жива
была школа, и туда ходили заниматься детишки. Марья тогда, хоть  и  сама
была учительшей, на это сердилась, но терпела. Говорила, что  хоть  так,
да стены поддерживают и  ремонтируют.  А  потом  школа  кончилась,  дети
разъехались, и спортзал стал никому не нужен. Тогда  Григорий  Федорович
велел хранить в церковном подвале картошку,  свеклу,  капусту  и  разные
другие овощи. Но сторожем по-прежнему оставалась я. Скоро  ты  там  свои
веревки перепилишь? А то я уже вся занемела.
   - Скоро, рассказывай.
   - Я всегда понемногу пользовалась общим складом - то пару килограммов
морковки домой притащишь, то ведерко картошки,  а  как  же  на  картошке
сидеть и домой не принести? Люди ж засмеют. Ну а тут, года  четыре  тому
назад, в самом конце весны своя картошка кончилась  у  многих.  Стала  я
потихоньку по ночам приторговывать. Ну и в конце-то концов доторговалась
до самого пола. Потом меня за такую торговлю хотели судить, да  Григорий
Федорович отбил. Но дело не в этом: подметая пол,  я  заметила,  что  он
неровный и в одном месте будто бы вскорячился.  Вот  тогда-то  я  все  и
поняла. Поняла, но никому ничего рассказывать не стала, а  уж  Маньке  и
подавно. Все оставшиеся  овощи  к  середине  лета  убрали  и  готовились
завозить новые. А ключи-то от церкви и от подвала у  меня.  Так-то  вот.
Что ты пыхтишь, больно-то?
   - Есть маленько. Рассказывай.
   - Собралась я однажды темной ноченькой да в дождичек, взяла кой-какой
инструмент  и  в  церковку-то  занырнула.  До  утра  пласталась,  а  лаз
проковыряла. Привалила его всякими ящиками да мешками и до другого раза.
А следующей ночью и добралась до тайника Алексея Михайловича. Потом дело
полегче пошло.  Стала  я  день  через  день  понемногу  то  добро  домой
перетаскивать. Когда ночью, а когда и  днем,  потому  как  сказала,  что
привожу в порядок помещение  для  засыпки  следующего  урожая.  Вот  так
потихоньку все до осени и перетаскала и сразу же замуровала тот ход.
   - Умная ты, баба Люба, а зачем ты меня в том подвале замкнула?
   - Предупреждала я тебя этим, да и пугнуть хотела, чтоб  не  занимался
ты непотребным делом. И еще сама перепугалась - а вдруг как найдешь  тот
лаз, увидишь, что ничего  в  той  пещере  нету,  и  пойдешь  звонить  по
деревне. Начнут искать по дворам и, глядишь, дойдут до меня. Все у  меня
отберут и распродадут Белую церковь по всему свету.
   - Значит, имя  села  сберегала?  -  чувствуя  легкий  запах  гари,  с
издевкой спросил я.
   - А как же, только так, - охотно согласилась старуха.
   - Врешь ты все, баба Люба. В этом случае ты бы  обо  всем  рассказала
Марии Андреевне, а ты ведь молчок.
   - Не могла я ей об этом рассказывать, потому как она со своей  Зойкой
снюхалась, а ту стерву я за версту чую, увезла  бы  она  все  оклады  за
границу.
   - Нет больше Зои Андреевны, - освобождаясь от пут, сообщил я.
   - Да это ж куда она делась?
   - Судя по всему, ее умертвила собственная дочь,  которая  только  что
была здесь. Вы догадывались,  что  Клара  Оттовна  является  племянницей
Марии Андреевны?
   - Почему же догадывалась? Я об этом знала. Она раньше частенько  сюда
заныривала. Манька ее жалела - как же, сиротиночка.  Она  ей  предлагала
жить у нее, да только Кларка в мамашу свою пошла, себялюбка,  каких  еще
свет не видел.
   - Почему вы не рассказали мне об этом раньше?
   - А почему я должна была тебе все рассказывать?
   - Да потому, что я бы все понял, меры принял и не погибло бы  столько
невинных. Как они догадались, что клад у  вас?  -  развязывая  ей  руки,
спросил я.
   - Сама не пойму. Может, этот Паша  подсмотрел.  Ты  помнишь,  я  тебе
рассказывала о приплюснутой страшной роже?  Так  вот  это  и  был  Паша,
только я до сих пор не пойму, что ему удалось подсмотреть тогда в  окно.
Послушай, Константин Иванович, тебе не кажется, что пахнет  паленым?  Уж
не запалили ли они избу?
   Об этом я подумывал давно,  просто  не  хотел  раньше  времени  сеять
панику.
   - Спокойно, баба Люба, сейчас мы попробуем отсюда выбраться.
   Поставив чурбачок точно над лазом, я взобрался на  него  и  попытался
горбом выдавить крышку, но, несмотря на все мои старания и потуги,  едва
ли она сдвинулась хоть на миллиметр.  Дело  принимало  скверный  оборот,
нужны были какие-то радикальные меры, а откуда их  было  взять,  если  у
меня под руками, кроме немощной старухи да горки гнилой картошки, ничего
не было. Самым скверным в этой ситуации было то, что даже если дом будут
тушить и бабу Любу попытаются спасти, то нас в горящей избе попросту  не
найдут. Только потом, как копченых рыбешек, нас откопают из  подпола.  А
дым становился все острее и ощутимей. Нам оставалось только одно  -  что
есть моченьки орать, уповая на чьи-то чуткие уши. Что  мы  и  сделали  -
завыли тоскливо и протяжно. И почти тотчас  нам  отозвался  приглушенный
незнакомый голос:
   - Где вы там? В подполье, что ли?
   - В подполье! В подполье! - радостно подпрыгивая, заверещали мы.
   - Какого черта!!! - пытаясь сорвать крышку, закашлялся мужик.  -  Что
случилось?
   - Заколотили нас, - удивляясь его тупоумию,  объяснил  я.  -  Топором
надо.
   - Хреном тут надо, - возразил  он  и  закашлялся  с  новой  силой.  -
Погодите, дух переведу. Сейчас что-нибудь придумаю.
   - А ты не думай, родненький! - заскулила баба Люба