щитов их тела покрывали ярко раскрашенные  подделки  и  материалов,
привычных для цурани. На одном из щитов была  изображена  волчья  голова  из
герба Ламута, на другом - геральдический конь Занна.
   Кевин прикусил губу, чтобы нечаянным возгласом не выдать свою муку. Он не
мог помочь людям своего народа! Сделай он хоть одно неосторожное движение  -
и его тут же убьют, и его  смерть  не  только  никому  не  принесет  никакой
пользы, но еще и обесславит его возлюбленную! Но никакие доводы рассудка  не
могли притушить ярость и боль в душе. Кевин зажмурил глаза и опустил голову.
Имперские Игры оказались гнусной варварской затеей, и он не хотел  смотреть,
как достойные люди погибают ради извращенной тяги к зрелищам.
   Но вместо ожидаемых звуков боя он услышал удивленный ропот  толпы.  Кевин
рискнул бросить взгляд на поле. Воины Турила и Мидкемии не  сражались  между
собой. Они разговаривали! Свист  и  улюлюканье  понеслись  с  верхних  рядов
стадиона: противники стояли лицом друг к другу, и позы у них при  этом  были
вовсе не враждебные. Потом один воин из Турила указал пальцем на толпу.  Его
слов никто не мог расслышать, но лицо... на нем читалось ледяное презрение!
   Один из мидкемийцев шагнул вперед, и ближайший  к  нему  турильский  воин
встал в оборонительную позицию, но окрик сотоварища заставил  его  отступить
на шаг. Мидкемиец снял свой кожаный шлем и обвел взглядом  арену,  а  затем,
всем своим видом выражая  глубочайшее,  пренебрежение,  бросил  на  песок  и
кирасу, и меч. Глухой удар от падения последовавшего за ними щита  был  ясно
слышен в мертвом безмолвии стадиона.  Теперь  уже  безоружный,  воин  что-то
сказал тем, кто стоял рядом, и сложил руки на груди.
   Это послужило сигналом для остальных. Щиты, шлемы, мечи падали на  арену,
и наконец два отряда разоружившихся солдат Турила  и  Мидкемии  остановились
лицом друг к другу.
   На верхних ярусах снова раздались свистки и возмущенные вопли, но господа
из более высоких классов  все  еще  находили  в  происходящем  забаву  и  не
усматривали в странном  поведении  гладиаторов  ничего  оскорбительного  или
опасного для себя.
   Но Аракаси слегка похлопал Кевина по руке.
   - Возьми это, - шепнул он.
   В руку варвара скользнул нож.  Кевин  едва  не  порезался  от  изумления,
прежде чем его пальцы сомкнулись на рукояти. Под страхом смертной казни рабу
запрещалось иметь при себе оружие, а свободный  человек,  вооруживший  раба,
навлекал на себя несмываемый позор. То, что мастер не  убоялся  последствий,
могло иметь  только  одно  объяснение:  дела  принимали  смертельно  опасный
оборот. Аракаси тихо уведомил Мару:
   - Госпожа, я схожу за  твоим  эскортом  и  носильщиками.  Пусть  принесут
паланкин как можно ближе ко входу на трибуны... Потом я поспешу в  городской
дом Акомы, чтобы собрать остальных солдат. Выходи отсюда и встречай  нас  на
улицах, как сумеешь. У меня...  то  самое  ощущение,  о  котором  я  говорил
раньше. Я опасаюсь худшего.
   Мара даже виду не подала, что услышала сказанное, но Люджан положил  руку
на эфес меча, а Кенджи и двое других  воинов  насторожились  и  подтянулись.
Аракаси исчез, как всегда, спокойно и не привлекая к себе ничьего внимания.
   В имперской ложе Стратег, красный  от  ярости,  вскочил  на  ноги  и  под
аккомпанемент  нового  шквала  возмущенных  свистков   и   истошных   воплей
громогласно потребовал:
   - Пусть начинают бой!
   Воины на арене не шелохнулись. Чтобы  положить  конец  этому  вызывающему
неповиновению, на арену выбежали ражие надсмотрщики в кожаных доспехах.  Они
размотали свои кнуты и начали хлестать воинов.
   Толпа  нетерпеливо  заорала.  Свист  и  непристойная  брань  сливались  в
устрашающий гул, и даже высокородные господа начали выражать негодование: им
не нравилось смотреть на то, как избивают неподвижных людей.
   Внезапно один из турильских воинов резко толкнул надсмотрщика, сбил его с
ног и схватил волочившийся кнут. Смельчак набросил кнут на шею врага и начал
его душить. Другие надсмотрщики набросились на ослушника, но тот, даже  упав
на песок под их ударами, не утратил решимости. Он закручивал кнут  на  горле
противника все туже и туже, пока душа его жертвы не рассталась с телом.
   В следующее мгновение, прежде чем кто-либо успел хоть что-то предпринять,
солдаты Турила  схватили  оружие,  которое  прежде  побросали  на  песок,  и
ринулись в атаку. К ним присоединились мидкемийцы, и скоро все  надсмотрщики
были перебиты,  а  их  кнуты,  разрубленные  на  куски  и  промокшие  от  их
собственной крови, валялись на песке.
   Рев толпы на верхних  ярусах  не  сулил  никому  ничего  хорошего.  Кевин
взглянул в сторону ложи магов, стараясь понять, могут ли они вмешаться в ход
событий, однако  у  них,  похоже,  начинались  какие-то  свои  неприятности.
Бородач, именуемый Миламбером,  стоял  с  непреклонным  видом  и  не  внимал
настойчивым просьбам соседей, которые уговаривали  его  вернуться  к  своему
креслу. В его  глазах  полыхала  такая  ярость,  что  она  угадывалась  даже
издалека, и Кевину стало страшно.
   Он оглянулся на Мару, но Люджан едва заметным жестом дал ему понять,  что
им пока не следует покидать ложу. Мастеру тайного знания требовалось  время,
чтобы добраться до носилок и эскорта и направить  их  к  наружной  лестнице.
Оказаться на улице без охраны было бы слишком рискованно.
   Внезапно один из черноризцев, что держались рядом с Имперским  Стратегом,
поднялся на ноги и рукой описал в воздухе дугу. У Кевина озноб  пробежал  по
спине, и волосы на затылке встали дыбом. Магия! И для того, чтобы явить всем
ее силу, понадобилось всего  лишь  мановение  руки!  Ошеломленный  мидкемиец
видел, как непокорные  гладиаторы  рухнули  на  колени,  а  потом  бессильно
повалились на песок.
   Над их беспомощно простертыми телами эхом разнесся приказ Стратега:
   - Теперь ступайте, свяжите их, сколотите помост и повесьте их у  всех  на
глазах!
   Толпа  замерла,  и  это  напоминало  затишье  перед  бурей;  Люджан  тихо
скомандовал:
   - Готовьтесь!
   Кенджи и воины, не покидая своих  мест,  слегка  подались  вперед.  Кевин
положил руку на плечо Мары и ощутил ее невольный трепет, хотя она и сидела с
таким видом, словно происходящее вокруг не имеет к ней  никакого  отношения.
Ему до боли хотелось успокоить и  утешить  ее,  но  напряжение  на  стадионе
продолжало угрожающе нарастать.
   Молодые офицеры, занимающие первый ряд кресел, встретили приказ  Стратега
негодующими  возгласами.  Они  громко  требовали,   чтобы   пленникам   была
предоставлена  возможность  умереть  как  подобает  воинам.  Многие   успели
побывать патрульными командирами на  передовых  позициях  во  время  войн  с
Турилом и Мидкемией. Кем бы ни были эти пленники, сейчас неподвижно  лежащие
на песке, - врагами или чужаками, - они доказали свою доблесть в  сражениях;
повесить их, словно рабов,  не  имеющих  души,  было  бы  позором  для  всей
Империи.
   Но и Всемогущие не пребывали в  бездействии.  Миламбер,  насколько  можно
было судить, с горячностью что-то доказывал другому магу, который безуспешно
пытался его утихомирить. Наконец Миламбер оттолкнул миротворца  и  вышел  из
ложи; толстый маг встал с очевидным намерением остановить его, но  было  уже
слишком поздно. Всемогущий,  который  прежде  был  мидкемийцем,  уже  одолел
половину лестницы, ведущей из ложи магов в ложу Стратега.
   На арене царил хаос. Прибежали плотники с инструментами и досками;  воины
в белых доспехах из  гвардии  Альмеко  сопровождали  надсмотрщиков,  которые
должны были собрать и связать воинов, лишенных магической силой  возможности
двигаться.
   Каким-то  безымянным  чутьем  Кевин  угадал  миг  близящейся   опасности.
Казалось,  что  огромная  толпа  в  амфитеатре  тоже  подверглась   действию
магических чар. Крики и свист затихли, и  в  наступившей  тишине  все  глаза
обратились к фигуре в черной хламиде рядом с ложей Имперского Стратега.
   Миламбер поднял руку. Воздух прорезали языки голубого  пламени,  яркостью
не уступающие солнечному свету, и зазмеившаяся молния ударила посреди отряда
гвардейцев  Стратега.  Людей  разбросало  во  все  стороны,  словно  листья,
сорванные  ураганом.  Земля  ушла  из-под  ног  у  плотников,  а   доски   и
инструменты, принесенные для возведения виселицы, разлетелись,  как  солома.
Зрителей благородного звания, сидевших  на  нижних  ярусах,  незримая  волна
вдавила в спинки  их  кресел,  и  даже  на  верхних  ярусах  ощущался  порыв
неведомого ветра. Миламбер взмахнул рукой,  и  его  голос  прорезал  тишину,
наступившую после удара молнии:
   - Довольно!
   Внезапно  проявив  недюжинную  резвость,   толстый   маг   устремился   к
императорской ложе; за ним по пятам поспешал  его  худощавый  спутник.  Двое
Всемогущих обменялись короткими фразами со Светом Небес,  который  встал  со
своего кресла. И в следующий миг  без  всякого  предупреждения  оба  мага  и
император исчезли.
   Слишком потрясенный, чтобы  разбираться  в  собственных  чувствах,  Кевин
схватил Мару за руку:
   - Правильно. Ждать больше нечего. - Он бесцеремонно поднял ее с кресла. -
Если его величество находит приличным удалиться, то и мы тоже отправляемся.
   Люджан не возражал, но вытащил меч из ножен и  перепрыгнул  через  спинку
своей скамьи. По его команде Кенджи с обоими воинами  образовали  арьергард,
тогда как военачальник Акомы выдвинулся вперед, чтобы идти вровень с Кевином
и Марой.  С  целеустремленностью,  которая  граничила  с  почти  неприличной
спешкой, их  маленький  отряд  следовал  по  узкому  проходу  между  ложами.
Внимание большинства других зрителей было приковано к  Миламберу,  и  многие
недовольно ворчали, когда проходящая мимо  группа  Акомы  на  миг  заслоняла
бородатого мага от их взоров.
   Напряжение достигло предела, когда послышался рык разгневанного Стратега:
   - Кто посмел?!
   Ответ Миламбера прозвучал столь же громоподобно:
   - Я посмел! Этого не должно быть, и этого не будет!..
   Тому, что он произнес потом,  воины  Акомы  не  смогли  уделить  должного
внимания, ибо их насторожил другой звук:  кто-то  бегом  приближался  к  ним
сзади. Кевин, находившийся в этот момент на соединении прохода  и  лестницы,
ведущей к верхним уровням,  быстро  обернулся.  Он  увидел  двух  незнакомых
солдат в лиловых доспехах, явно пытающихся догнать эскорт Мары.
   Воины, составлявшие его арьергард, остановились и обнажили  мечи.  Теперь
из защитников госпожи рядом с ней оставался только Кенджи, и Кевин  окликнул
шагающего военачальника:
   - Люджан!
   Тот обернулся, мигом  сообразил,  откуда  исходит  угроза,  и  с  первого
взгляда опознал цвет доспехов бегущих солдат:
   - Саджайо! Вассалы Минванаби.
   Двум   солдатам,   собиравшимся   преградить   путь   бегущим,   он,   не
останавливаясь, приказал:
   - От госпожи не отставать! Продолжайте прикрывать ее с тыла! - Кевину  он
объяснил свои намерения:
   - Мы можем их схватить. Но прежде всего нужно доставить Мару в безопасное
место.
   Тем временем суматоха на трибунах не утихала.  Имперский  Стратег  заорал
магу в лицо:
   - По какому праву ты позволяешь себе подобные выходки?
   Ярость,  прозвучавшая   в   ответе   Всемогущего,   казалось,   заставила
содрогнуться даже воздух:
   - По моему праву совершать то, что я считаю нужным!
   Нечувствительный ни к  чему,  кроме  ощущения  надвигающейся  катастрофы,
Кевин, изо всей  силы  тянул  Мару  вперед.  Она  с  легкостью  преодолевала
каменные ступени, хотя ее нарядные сандалии на высоких каблуках были явно не
приспособлены для поспешной ретирады. Побелевшими губами она прошептала:
   - Все рушится. Впереди - хаос.
   В поперечные проходы уже устремились другие зрители, и  в  образовавшейся
толчее гвардейцам Саджайо стало  куда  труднее  нагонять  отряд  Акомы.  Они
остановились и быстро посовещались, после чего один из них бросился назад, а
второй с удвоенным рвением продолжил преследование.
   Теперь   лестницу,   ведущую   к   выходу,   запрудила   плотная   толпа:
аристократические  семейства  в  сопровождении   воинов   спешили   покинуть
амфитеатр, над которым нависала невидимая, но ощутимая угроза.
   Кевин заметил, что  один  из  воинов  Саджайо  убежал  -  как  видно,  за
подкреплением, - и коротким возгласом предупредил об этом Люджана, но тот не
оглянулся.
   - Только самый безмозглый тупица сейчас  полезет  в  драку.  Ты  что,  не
слышал?
   Перепалка в императорской ложе закончилась выкриком:
   - Мои слова - закон! Ступайте!
   Мара в страхе вздрогнула и споткнулась, зацепившись каблуком  за  выбоину
ступени. Перехватив ее сзади, Кевин не дал ей упасть.
   Уголком  глаза  он  видел,  что  Миламбер  жестом  приказывает  имперским
стражникам освободить пленников,  которые  до  сих  пор  валялись  на  песке
безжизненными куклами.
   Имперский Стратег дал выход безудержной ярости:
   - Ты преступаешь закон! Никто не может освободить раба!
   Гнев Миламбера не уступал бешенству Стратега:
   - Я могу! Я - над законом!
   Кевин ощутил прилив безумной надежды. К этому моменту он уже поднялся  до
верха последнего пролета лестницы. До арки, ведущей на улицу, оставалось  не
более десятка шагов.
   - Это правда? - шепотом спросил он у Мары. -  Миламбер  может  освободить
раба?
   - Он может все. Он один из Всемогущих.
   На  трибунах  началась  всеобщая  паника:  над  всеми  прочими  чувствами
возобладало ощущение неминуемой  катастрофы.  Зрители  сорвались  с  мест  и
кинулись к выходу. Но было уже слишком поздно.
   Один из "карманных Всемогущих" Стратега поднялся с  очевидным  намерением
помешать Миламберу. Чувствуя за спиной  дыхание  толпы,  одержимой  звериным
страхом, Кевин подталкивал Мару к воротам.
   Люджан  поднял  меч,  чтобы  ослабить  напор  толпы;  его  воины   громко
выкрикивали:
   - Акома!
   Но не всех бегущих толкал к  воротам  страх  перед  злыми  чарами.  Сзади
послышались громкие возгласы: пятеро воинов в лиловых доспехах явно норовили
затеять стычку с Кенджи и двумя солдатами. Сотник  не  колебался.  Он  круто
развернулся и с криком "Акома!" атаковал преследователей, так что  они  даже
не успели напасть на  него  по-настоящему.  Оба  его  воина  незамедлительно
последовали его примеру.
   Кевин и Мара бежали вперед; теперь для их защиты оставался только Люджан.
   Воины Саджайо и Акомы сошлись на площадке между пролетами лестницы.  Лязг
их оружия не привлек  ничьего  внимания  в  нарастающем  гвалте,  в  котором
смешивались вопли перепуганных  зрителей  и  выкрики  охранников  и  солдат,
спешивших на защиту своих хозяев. Другая часть публики  буйно  веселилась  и
чуть ли не визжала от восторга - такое  удовольствие  этим  бравым  молодцам
доставляло зрелище перепалки между Миламбером и магом из свиты Стратега.
   И тут раздались крики боли и ужаса.
   Кевин рискнул оглянуться. Над площадкой рядом с ложей магов,  переливаясь
и шипя, набухал сгусток неведомой энергии. Миламбер исчез; на том месте, где
он только что находился, разгоралось грозное  сияние.  Струи  золотистого  и
голубого  блеска  свивались  в  ослепительный  смерч.  В  сверхъестественной
сумятице теней и света особенно резко выделялись черты то одного, то другого
лица,  и  теперь  уже  на  каждом  из  них  явственно  читалось  лишь   одно
всепоглощающее желание: убраться отсюда как можно  дальше.  Люди  толкались,
теснили друг друга, пропихивались, напирали  на  передних  и  спотыкались  в
слепом стремлении поскорее добраться до  верха  лестницы.  Схватка,  начатая
солдатами Саджайо, была просто смята многотысячной толпой, которую уже никто
не властен был образумить.
   Кевин крепко схватил Мару за руку:
   - Бежим!
   Пока еще они были впереди людского скопища, но, понимая, что  неудержимая
лава вот-вот настигнет их и  захлестнет,  он  решительно  бросился  вниз  по
лестнице вместе с Марой  и  Люджаном,  чьи  повторяющиеся  выкрики  "Акома!"
терялись в жутком многоголосье бегущих позади.
   Лестница казалась бесконечной. Мара то и дело спотыкалась и оступалась  в
своих неудобных сандалиях. Уже не думая о приличиях, Кевин нагнулся и поднял
госпожу на руки:
   - Скинь туфли!
   Мара что-то сказала, но слов он не расслышал из-за накатывающего шума.
   - Наплевать на изумруды! Скинь сейчас же! - скомандовал Кевин.
   Лавировать на лестнице с Марой на руках стало  гораздо  труднее.  Как  ни
старался он бежать с прежней скоростью, они отставали от Люджана,  и  теперь
уже спина Кевина принимала на себя град ударов, пинков и толчков сзади.
   Мара сбросила сандалии.
   В отчаянном стремлении уберечь возлюбленную от опасностей, подстерегающих
ее со всех сторон, Кевин поставил Мару на ноги и,  словно  тисками  сжав  ее
руку, потащил вниз.
   Слева от них упал один из бегущих и тут же был растоптан, не  успев  даже
вскрикнуть.  Какой-то  простолюдин,  ополоумевший  от  ужаса,  шарахнулся  в
сторону, наткнулся на Кевина и сдуру  вообразил,  что  может  устроить  себе
живой заслон, пробившись между варваром  и  властительницей.  Их  сцепленные
руки показались ему досадным препятствием, и в полнейшем помрачении рассудка
он попытался разорвать мертвую хватку Кевина.
   Свободной рукой мидкемиец выхватил нож, полученный от  Аракаси.  Запястье
Мары выскользнуло из его руки, и теперь он сжимал  лишь  концы  ее  пальцев.
Бросив взгляд через плечо незнакомца, не  оставляющего  попыток  протаранить
себе проход между ними, Кевин успел уловить в глазах Мары выражение ужаса...
и, не раздумывая, всадил нож в спину врага поневоле.
   Резким рывком он подтянул Мару к себе, и в этот момент вблизи  послышался
возглас: "Акома!"
   Кевин огляделся поверх голов толпы и благословил свой мидкемийский  рост:
он сразу увидел двух солдат в зеленых  доспехах,  прокладывающих  себе  путь
против людского потока.
   - Сюда! - закричал он. - Сюда! - Он взмахнул рукой, совсем позабыв, что в
этой руке он все еще сжимает окровавленный клинок. - Мара со мной!
   Воины повернули к ним, безошибочно держа курс на хорошо различимый  маяк:
рыжую голову Кевина.
   Внезапно рядом с ним возник Люджан.
   - Убери это с глаз долой! - прошипел он, указав на нож и загородив  собой
варвара во избежание беды.
   Кевин спрятал нож, а потом наддал ходу, держа на руках  трепещущую  Мару,
вопреки ее отважным попыткам идти дальше на своих двоих.
   - Нет! - отрезал он. - Ты такая маленькая, да еще и  босая.  Позволь  мне
донести тебя.
   Ступени уходили из-под ног.  Спотыкаясь,  едва  не  падая,  но  неизменно
умудряясь сохранять равновесие, Кевин наконец достиг площадки между внешними
ярусами. Тут до него дошло, что Люджан не случайно вывел их именно  сюда:  у
стены стадиона показались носилки Мары, заключенные  внутри  плотного  клина
воинов, - над хаосом толпы горделиво реяли зеленые стяги Акомы.
   Грянул гром. За ним последовал столь сильный порыв ветра, что  многие  из
бегущих повалились на землю, словно получив удар увесистой дубиной.
   Кевин пригнулся вперед и налетел  на  Люджана;  тот  не  сумел  сохранить
равновесие, и оба упали на колени. В ушах  у  Кевина  зазвенело,  когда  он,
перекинув Мару через  плечо,  поднялся  на  ноги,  не  обращая  внимания  на
содранное в кровь колено, и очертя голову кинулся к носилкам.
   Упавшие  было  люди  скоро  пришли   в   себя,   и   паническое   бегство
возобновилось. Напором спрессованной толпы Кевина прижало к  Люджану;  ребра
воинских доспехов больно врезались в бок и руку раба.
   Кевин неудержимо продвигался вперед со своей драгоценной  ношей  и  вдруг
снова чуть не упал,  споткнувшись  о  какое-то  препятствие,  которое  могло
показаться ворохом тряпья.
   Только ворох был теплым: еще один бедняга, растоптанный толпой.
   А ведь на месте этой жертвы могла оказаться Мара,  если  бы  он  позволил
себе потерять ее посреди хаоса.
   Чувствуя, что от одной этой мысли его может  вывернуть  наизнанку,  Кевин
вцепился в шелк ее платья с  такой  с