отного, видом напоминавшего  лошадь,  но  с  длинными
ушами и с хвостом, похожим на малярную кисть.
   - Это осел, - ответил пастух-проводник на вопрос Мары.  Отсутствие  зубов
помешало ему четко произнести  слово,  но  Мара  догадалась,  что  оно  явно
мидкемийского  происхождения.  Присутствие  животного,  которое  могло  быть
доставлено только из стран, находящихся по другую сторону магических  ворот,
- а следовательно, было переправлено  через  всю  Империю,  -  неопровержимо
свидетельствовало, что контрабанда - главный вид торговли в этих краях.
   Проводник пояснил:
   - Он не такой  злобный,  как  квердидра,  госпожа,  и  притом  достаточно
выносливый, чтобы ты могла ехать на нем верхом.
   Мара удивилась:
   - Верхом?.. Да он же не крупнее, чем новорожденный теленок нидры!
   - Тогда иди пешком, - непочтительно буркнул пастух. - Но на  вершинах  ты
все ноги собьешь о камни, а твои воины быстро устанут, если им придется тебя
тащить.
   Для Камлио он купил башмаки с прочными подметками и шнуровкой спереди  да
еще с меховой оторочкой. Мара разглядывала уродливую обувь с отвращением,  а
осла - с содроганием. Потом, вздохнув, сдалась.
   - Поеду, - сказала она. - Покажи Люджану, как он должен усаживать меня  в
седло.
   Проводник отвесил еще один из своих  быстрых  поклонов,  которые  -  Мара
готова была поклясться - были для него способом скрыть усмешку.
   - Не поддавайся дурным предчувствиям, -  подбодрил  ее  Люджан.  -  Лучше
подумай, чего я натерпелся по твоей милости в  тот  день,  посреди  пустыни,
когда мне пришлось взгромоздиться на чо-джайна!  Во-первых,  они  еще  более
скользкие, и я с ужасом ожидал, что слечу на землю и  упаду  на  собственный
меч...
   - Это Кевин придумал, а не я, - сказала  Мара  в  свою  защиту,  а  потом
набралась смелости - и Люджан сильными руками поднял ее и усадил в седло  из
окрашенной кожи, закрепленное на спине осла.
   Мара пыталась утешиться тем, что животное очень маленькое и земля  совсем
близко, не дальше ярда. Если случится упасть, то худшее,  чем  она  рискует,
это синяки -  не  слишком  большая  цена  за  возможность  найти  защиту  от
черноризцев. И к тому же вскоре  обнаружилось,  что  шаг  у  осла  ровный  и
легкий, а его ноги на диво уверенно ступали по камням.
   Тем не  менее  такой  способ  передвижения  не  показался  Маре  чересчур
удобным.  Впрочем,   она   скрывала   раздражение   за   обычной   цуранской
невозмутимостью, пока ее отряд забирался все выше и  выше  на  неприветливые
холмы. После полудня, когда она спешилась, а осла отвели  на  водопой,  Мара
призналась Люджану, что ни за что не разрешила бы ввозить в Империю ослов.
   - Маленькая лошадь, ну как же! - фыркнула  она,  с  трудом  выбрав  позу,
чтобы вместе со всеми подкрепиться черствым хлебом и кислым сыром.
   Люджан только усмехнулся:
   - Говорят, они очень  надежны  и  значительно  превосходят  квердидр  как
вьючные животные.
   С этим Мара готова была согласиться, несмотря на боль в ягодицах. Она уже
имела однажды удовольствие путешествовать с караваном дурно пахнущих злобных
квердидр, когда пересекала  горы  Цубара,  выступив  в  поход  против  банд,
устраивавших набеги на приграничные области. Однако когда осел задрал  тощий
хвост, чтобы извергнуть из себя зловонную кучу, властительница  воздержалась
от  высказываний.  Пусть  эти  животные  и  впрямь   превосходят   драчливых
шестиногих квердидр, которых туземцы используют для перевозки тяжестей, но в
том, что касается их повадок, так одни стоят других.
   Внезапно пастух, служивший им проводником, резко обернулся, вмиг  позабыв
о зажатой в руке горбушке. Прищурив глаза, чтобы защитить их  от  ветра,  он
обводил взглядом суровые, поросшие кустарником холмы, словно  развертывая  и
читая некий свиток, в котором письменами были скалы и растения.
   - За нами следят, - тихо сообщил он Люджану.
   Военачальник с нарочитым спокойствием продолжал жевать свою  пищу.  Затем
равнодушно, как будто  не  существует  никакой  непосредственной  опасности,
спросил:
   - Нам следует вооружиться?
   Пастух в испуге замотал головой:
   - Нет, если вам жизнь дорога! Продолжайте вести себя  как  ни  в  чем  не
бывало. А если кто-нибудь приблизится - никаких угрожающих движений. И пусть
они что угодно говорят или делают, желая вывести вас из себя. Смотри,  чтобы
никто из твоих рта не раскрывал и за меч не хватался!
   Люджан в ответ изобразил такую беспечную улыбку, что  уловить  ее  фальшь
смогла только Мара.
   - Возьми сыру, - предложил он пастуху.
   Но аппетит у всех пропал начисто,  и  вскоре  отряд  снова  построился  и
двинулся в путь. Но едва  они  успели  пройти  десять  шагов,  как  раздался
громкий крик. Откуда-то сверху на огромный камень, возвышающийся  над  узкой
тропой, спрыгнул  мужчина  в  просторной  развевающейся  накидке  такого  же
тусклого зеленовато-серого, как у здешней почвы цвета, волосы  у  него  были
заплетены в косички.
   Солдаты  Акомы  остановились,  но  Люджан  предостерегающе  поднял  руку.
Впрочем, они не забыли его приказ: оружие из ножен  не  вынимать.  Все  были
немало удивлены: турильский горец появился  словно  из  ниоткуда.  Одетый  в
туземный кильт  -  а  попросту  клетчатую  юбку  -  и  двойную  перевязь  из
скрещенных ремней, к которым были привешены два меча и несколько  ножей,  он
заорал:
   - Эй вы, цурани! Зачем вы вторглись на землю Турила? - Сильнейший  акцент
делал его слова почти неразборчивыми, но тон, каким  они  были  произнесены,
был весьма воинствен.
   Мара ударила осла пятками в бока, чтобы преодолеть  его  явное  нежелание
сделать хотя бы шаг вперед. Однако, прежде чем он  смог  сделать  этот  шаг,
юркий пастух прыжком оказался рядом с Марой и перехватил у нее уздечку.
   - Воин, мое имя - Лайапа, - сказал он на языке Турила. - Я говорю от лица
властительницы Акомы, которая прибыла с миссией мира.
   Туземец спрыгнул с камня; при этом край  его  накидки  отлетел  назад,  а
кильт  задрался,  обнажив  крепкие  мускулистые  ноги.   Ремешки   сандалий,
крест-накрест обвивающие икры, были завязаны ниже колен узлом,  а  их  концы
украшены кисточками; вся оружейная сбруя время от времени лязгала,  ударяясь
о каменные талисманы. Вблизи можно было разглядеть, что голова  у  него  вся
выбрита, за исключением кружка на макушке,  где  начинались  отращиваемые  с
детства косички, длиной доходившие до пояса и также увешанные амулетами.
   Люджан прошептал хозяйке на ухо:
   - Он одет не для войны, госпожа.
   Мара кивнула. Она читала, что горцы Турила перед боем сбрасывают  одежду,
оставляя на теле лишь внушительный набор оружия, щиты и шлемы с перьями. Они
гордились тем, что их мужское достоинство и во  время  боя  не  поникает  от
страха, и старались, чтобы врагам это стало известно.
   Незнакомец с важным  видом  прошествовал  к  Маре,  которая  была  теперь
несколько впереди остальных, поскольку осел не стоял на месте, а  переступал
ногами в некотором беспокойстве. Мара  подергала  удила,  усердно  напоминая
себе: надо держаться так, как будто ничего плохого не происходит.
   Горец рявкнул что-то на своем грубом наречии и схватился за  уздечку.  Он
шумно выдохнул воздух прямо в нос ослу, и тот неизвестно почему  успокоился.
Затем верзила сделал два шага и, оказавшись лицом к лицу с Марой, наклонился
вперед, так что их носы почти соприкоснулись.
   Лайапа торопливо воскликнул:
   - Благодетельная, не шевелись. Он испытывает твою выдержку.
   Мара даже дышать перестала и заставила себя не закрывать  глаза.  Солдаты
чувствовали себя явно не в своей тарелке, и руки у них чесались от  соблазна
немедленно выхватить мечи, а Камлио, позабыв с перепугу о своем отвращении к
мужчинам, прижалась к ближайшему воину. Однако бойцы Акомы  умели  соблюдать
дисциплину. Воины стояли  неподвижно.  И  когда  стало  ясно,  что  Мара  не
намерена опускать глаза или пятиться, горец шумно выдохнул, обдав ее запахом
чеснока, и отодвинулся. Признав храбрость  путешественницы  достаточной,  он
буркнул:
   - Кто говорит за тебя, женщина?
   Прежде чем Лайапа успел вмешаться, Мара объявила:
   - Командую здесь я.
   Оскал горца никто не принял бы за улыбку. Его коричневое от  загара  лицо
сморщилось в презрительной гримасе.
   - Ты показала свою стойкость, женщина!  Я  это  признаю,  но  командовать
этими мужчинами?..
   Ближе всех к Маре находился Люджан, и горец адресовал свой вопрос к нему:
   - Ты! Я не болтаю с бабами и не отвечаю на их вопросы,  но  желаю  знать:
что привело вас на наши земли? Вы хотите повоевать?
   Последние  слова  следовало  понимать  как  шутку,  ибо   он   разразился
громогласным хохотом.
   Мара жестом  призвала  Люджана  к  молчанию.  Словно  не  замечая  горца,
стоящего рядом с холкой осла, она обернулась к пастуху-проводнику:
   - Этого горца, кажется,  что-то  развеселило.  Его  забавляет  само  наше
присутствие или же он намерен задеть нашу честь?
   То ли повинуясь собственному  чутью,  то  ли  просто  скованный  страхом,
Лайапа промолчал.
   Мара нахмурилась, будучи вынуждена полагаться только на  себя.  Цуранские
отчеты  изображали  людей  Турила  кровожадными  разбойниками,  скорыми   на
расправу и беспощадными в бою. Но Мара чувствовала, что  не  стоит  особенно
доверять мнению людей из армии вторжения. До сих пор  она  видела  турильцев
лишь однажды, когда их - пленников - послали на арену. Тогда  они  предпочли
терпеть жестокие удары кнутов цуранских надсмотрщиков, но не стали сражаться
на потеху тем, кто захватил их в плен.
   Мара снова обратилась к горцу:
   - Я хочу встретиться с вождем вашего племени.
   Верзила казался удивленным. Возможно, такой же вид был бы у него, если бы
вдруг заговорило насекомое.
   - Ты хочешь встретиться с нашим вождем? - Он  потер  подбородок,  как  бы
размышляя. - Какое у тебя к нему дело, чтобы беспокоить его? У него уже есть
женщина, которая согревает его по ночам.
   Мара сумела вовремя удержаться от резкого ответа и снова мановением  руки
остановила Люджана: еще миг - и он бросился бы на насмешника с  мечом.  Мара
заставила себя внимательнее оглядеть дерзкого горца. Ему было  лет  двадцать
пять, не больше. По цуранским законам лишь  по  достижении  такого  возраста
юноша считался способным вступить в  права  наследства.  Как  юнец,  еще  не
вполне ощутивший бремя ответственности, этот забияка куражился  и  важничал,
стараясь выглядеть более значительным в глазах старших.
   - Я не веду переговоров  с  мальчишками,  -  объявила  властительница.  -
Проводи меня сейчас же к твоему вождю, иначе я сама  отыщу  его  и  попрошу,
чтобы тебя наказали за дерзость.
   Горец шагнул в сторону, изобразив шутовской испуг:
   - О госпожа! Как же иначе!
   Он развернулся на каблуках, отчего опять взметнулись его накидка и кильт,
и сунул в рот два пальца. Его свист пронзил  воздух,  заставив  воинов  Мары
вздрогнуть.
   - Мечи не вынимать, - тихо напомнила Мара Люджану.
   Военачальник  бросил  на  своих  людей  суровый   взгляд,   напоминая   о
необходимости соблюдать спокойствие, - и  в  тот  же  миг  показалась  орава
туземцев, тотчас окружившая отряд Акомы. Все они были вооружены до  зубов  -
луки, копья, мечи и метательные ножи; у некоторых - наиболее высокорослых  и
свирепых на вид - этот  арсенал  дополняли  еще  и  двойные  боевые  топоры.
Численный перевес горцев был не менее чем три к  одному,  и,  если  бы  дело
дошло до стычки, ее исход не трудно было предугадать.
   Горец, стоявший на тропе, взглянул на своих сотоварищей:
   - Вы слышали слова женщины? Она собирается приказать нашему вождю,  чтобы
он велел меня отлупить за дерзость!
   Это сообщение было  встречено  грубым  хохотом  и  скрежетом  выхваченных
мечей.
   Во рту у Мары пересохло. Она должна что-то  предпринять,  прежде  чем  ее
солдат перебьют, а ее с Камлио захватят в плен. Понимая это,  она  с  трудом
разомкнула губы:
   - Я сказала, что мы прибыли с миссией мира! Чтобы доказать это, мои  люди
разоружатся. - Встретив недоверчивый взгляд Люджана, она скомандовала:
   - Выполняйте приказ!
   Все как один гвардейцы Акомы расстегнули оружейные пояса. Мечи  в  ножнах
со стуком упали на твердый камень дороги.
   Ухмылка молодого  воина  стала  откровенно  злорадной.  Он  поднял  руку,
сдернул кожаный ремень, которым была скреплена его коса, и с резким  щелчком
натянул этот ремень между обеими руками.
   - Свяжите их! - гаркнул он и, взглянув на Люджана, добавил:
   - Вы цурани! Враги моего народа. Вот мы и посмотрим, кого прикажет побить
наш вождь!
   Мара закрыла глаза, когда турильские бойцы плотным  кольцом  окружили  ее
беззащитный отряд, но  успела  заметить,  какие  похотливые  взгляды  бросал
ближайший из них на Камлио. Да и уши  у  нее  оставались  открытыми,  и  она
слышала их высказывания, выраженные на чужом языке, но весьма  красноречивые
по интонации. "Да защитят нас боги, - подумала Мара, -  на  какую  судьбу  я
обрекла своих людей?" Ибо, исходя из законов  чести,  из  догматов  веры,  в
которой они были воспитаны, все ее воины до последнего должны были  пасть  в
сражении - а о том, чтобы сдаться, никто не смел и помыслить!
   - Ты поступила правильно,  великая  властительница,  -  убежденно  сказал
Лайапа.
   Но когда грубые руки стащили Мару с  седла  и  засаленные  кожаные  ремни
затянулись на ее запястьях, она  не  могла  отогнать  горькие  сомнения.  На
ставку поставлено нечто большее, чем позор или слава Акомы,  напоминала  она
себе, когда ее воинов за руки и за ноги привязали  к  общей  веревке  и  они
выдержали это в стоическом молчании.
   Но когда властительницу Акомы и  ее  лучших  воинов  пинками  погнали  по
дороге, подгоняя уколами ножей и осыпая насмешками, она не была уверена, что
не предпочла бы сейчас быть мертвой.

Глава 4
ПЛЕННИЦА

   Мара споткнулась и упала.
   Горец, который впихнул ее в походный строй, разразился смехом, когда  она
ударилась коленями о  неровные  камни.  Он  схватил  ее  за  локоть,  рывком
поставил на ноги и подтолкнул вперед.  Она  наткнулась  на  Сарика,  который
стоял как вкопанный и успел ее поддержать.  Было  видно,  что  он  с  трудом
сдерживает ярость.
   -  Моей  хозяйке  должно  быть  разрешено  ехать  верхом   на   осле,   -
запротестовал он, понимая,  что  гордость  не  позволяет  госпоже  говорить.
Каждое слово он выплевывал как проклятие.
   - Заткнись, цуранский пес! Ослу мы найдем применение получше!
   Горец, который, по-видимому, командовал бандой, подозвал одного из  своих
подручных и дал ему указание.
   Мара высоко держала голову, стараясь не смотреть на залитое  кровью  лицо
Люджана. Он отказался поднять руки, чтобы его  связали,  и,  хотя  драки  не
затевал, туземцам пришлось прибегнуть к грубой силе, чтобы завести ему  руки
за спину и привязать к общей веревке. Его глаза  потемнели  от  негодования,
когда он  увидел,  какое  "лучшее  применение"  нашлось  для  их  маленького
вьючного животного. Камлио поразила  воображение  турильских  варваров.  Они
сочли, что красота делает ее ценным трофеем, и потому посадили в седло ее, а
не властительницу.
   Сарик, снова вздумавший протестовать, получил удар в лицо,  но  при  этом
удостоился презрительного объяснения на ломаном цурани:
   - Черноволосая скоро уже не сможет рожать. Поэтому ей и цена невелика.
   Мара выдержала и этот позор: щеки у нее горели.  Но  когда  захватчики  в
юбках построились и приготовились выступать в путь,  она  терзалась  от  мук
неопределенности. Она понятия не имела, что могут сотворить эти  турильцы  с
ней самой и с ее спутниками. Но, зная, как обращаются цурани с пленниками из
Турила, она легко могла  себе  представить,  что  судьба  вряд  ли  окажется
приятной.
   Турильцы подгоняли пленников, забираясь все  глубже  в  гористую  страну.
Мара то и дело скользила и оступалась на гладких камнях: они перебирались  -
по колено в воде  -  через  ручьи,  стекающие  с  вершин.  Намокшие  ремешки
сандалий растянулись, ноги стерлись до волдырей. Прикусив губу, она изо всех
сил боролась  со  слезами.  Когда  она  выдыхалась  и  колонна  из-за  этого
замедляла шаг, кто-нибудь из горцев подгонял ее ударами. Вся  спина  была  в
синяках.  Наверняка  подобные  страдания  испытывал  и  Кевин,  когда   его,
связанного,  гнали  на  невольничий  рынок.  В  свое  время  Мара  пришла  к
заключению, что рабство - позор для человечества. Но тогда это  было  просто
плодом размышлений властительницы, а  сейчас  она  получила  возможность  на
собственной шкуре  изведать  страх  и  мучения,  которые  всю  жизнь  гнетут
несчастных невольников. И хотя  ее  нынешнее  положение  было  исключительно
опасным, она все-таки родилась свободной и снова - верила - обретет свободу,
если останется в живых, - но каково приходится тем, для кого нет и не  может
быть ни малейшей надежды на освобождение? Гнев Кевина, - каждый  раз,  когда
заходила речь о рабстве, - казался ей теперь вполне справедливым.
   Камлио ехала верхом. Ее лицо было бледным, но  она  умудрялась  сохранять
маску образцового цуранского бесстрастия. Однако,  когда  бывшая  куртизанка
бросала быстрый взгляд в сторону властительницы Акомы, Мара  ясно  читала  в
этом взгляде страх и сострадание. Как видно, что-то новое начало просыпаться
и в Камлио, если она тревожилась за госпожу, которая спотыкалась и с  трудом
передвигала ноги.
   Скалы, среди которых лежал их путь, становились все круче и  суровей,  но
турильцы гнали пленников еще дальше,  на  высокогорное  плато.  И  при  всех
тяготах пути, невзирая на пот и изнеможение, Мара напоминала себе  о  высших
целях, ради которых она согласилась на безоговорочную капитуляцию.  Впрочем,
и эти соображения казались не такими уж важными, когда горло  пересыхало  от
жажды, а ноги дрожали от усталости. Снова она  пыталась  укрепить  слабеющую
решимость: надо любой ценой раскрыть секрет, который чо-джайны и маг  Малого
пути  скрывали  за  словом  "запретно".  У  Мары  не   было   ни   малейшего
представления о том, что ее ожидает, когда ее согласится  выслушать  кто-то,
облеченный властью. Она не знала турильского наречия, не знала  даже,  какой
вопрос следует задать. Насколько же опрометчивой она была, когда, поднявшись
на борт "Коальтеки", возомнила, что высадится на  здешних  берегах  и  будет
принята врагами ее народа с распростертыми  объятиями!  С  какой  преступной
самонадеянностью она вообразила, что сумеет своим красноречием и силой  духа
произвести на злобных горцев благоприятное впечатление и они отнесутся к ней
внимательно и любезно!  Соотечественники  обожествляли  прославленную  Слугу
Империи и готовы были носить ее на руках. Ей и в голову не могло прийти, что
жители другой страны поведут себя иначе. А ведь уроки, которые  преподал  ей
Кевин из Занна, должны были послужить  предостережением:  у  разных  народов
повадки разные. Простят ли ей когда-нибудь боги эту глупость?
   Страх мучил Мару все больше и больше,  пока  горцы  гнали  пленников,  не
давая передышки, через высокий перевал. Ослик брел  впереди,  равнодушный  к
человеческим заботам и покорный той участи, которую назначили  ему  боги,  -
участи вьючного животного.  И  моя  ноша  не  легче,  подумала  Мара,  снова
оступившись и почувствовав боль  в  связанных  запястьях,  когда  попыталась
восстановить равновесие. Погруженная в горестные  мысли,  она  не  замечала,
какой мукой полны глаза Сарика и Люджана. Сейчас от  ее  стойкости  зависело
нечто большее, чем судьба семьи Акома. Плен заставил  ее  усвоить  еще  один
урок: никто - ни мужчина,  ни  женщина  -  не  должен  зависеть  от  прихоти
другого. Однако этим сказано не все. Не  только  убогие  жизни  бедняков  из
простонародья цурани, но  и  будущее  самых  жалких  рабов  и  судьбы  самых
могущественных вельмож зависят сейчас от нее. Перемены в Цурануани не  могут
наступить, пока не будет положен конец всемогуществу Ассамблеи.
   Однако решимость Мары подтачива