о и дольше. Мысли о  мужчинах...  -
Почувствовав нарастающую напряженность молчания Мары, Накойя  запнулась,  но
все-таки заставила себя договорить. - Прости меня  за  несвязную  старческую
речь. Как ты была девственницей... так и осталась.
   Мара залилась румянцем. В храмовой обители ей внушали: все, что  касается
плоти, нужно выбросить из головы. Однако напрасными  были  опасения  Накойи,
что девушка не способна разбираться в делах такого рода; на самом деле  Маре
приходилось вести трудную  борьбу  с  собой,  чтобы  следовать  наставлениям
сестер Лашимы. Она часто ловила себя на том, что грезит с открытыми глазами,
вспоминая мальчиков, с которыми играла в детстве.
   Мара нервно теребила повязку, наложенную на израненную руку.
   - Мать сердца моего, я действительно еще девственница. Но я понимаю,  что
происходит между мужчиной и женщиной.
   Словно  почувствовав  себя  задетой,  она  сложила  колечком  большой   и
указательный пальцы левой руки, а указательным пальцем правой проткнула  это
колечко. Таким движением пастухи,  землепашцы  и  солдаты  часто  обозначали
совокупление. Цурани не видели  ничего  зазорного  в  соединении  мужчины  и
женщины и не стеснялись это обсуждать. Но повторять столь грубый - хотя и не
считавшийся непристойным - жест совсем не подобало  властительнице  знатного
рода.
   Мудрая Накойя не позволила себя отвлечь этой нехитрой уловкой:
   - Госпожа, я знаю, что тебе случалось играть вместе с братом среди солдат
и пастухов. Я знаю, что ты  видела,  как  бык  покрывает  корову.  И  многое
другое.
   В  вынужденной  тесноте  цуранской  жизни  Мара  и  ее  брат  то  и  дело
оказывались достаточно близко к обнимающимся парочкам, чтобы слышать  вздохи
страсти, а порой просто натыкались на такую парочку: рабам  и  слугам  редко
удавалось уединиться в укромном уголке с предметом своих желаний.
   Она пожала плечами, словно этот разговор ее мало интересовал.
   - Дитя, то, что происходит между мужчиной и женщиной,  ты  понимаешь  вот
здесь... - Няня подняла указательный палец к голове. Затем, указав  себе  на
сердце, а потом на лоно, она добавила:
   - Но ты не понимаешь здесь... и здесь. Да, я старуха, но я кое-что помню.
- И поспешила продолжить:
   - Мараанни,  властвующая  госпожа.  должна  также  быть  и  воином.  Тебе
необходимо управлять собственным телом. Надо уметь превозмогать боль. - Няня
помолчала; было видно, что ее обступили воспоминания. - А временами  страсть
причиняет худшую боль,  чем  любая  рана  от  меча.  -  Косые  лучи  солнца,
пробивающиеся через стенные  перегородки,  подчеркивали  твердость  черт  ее
лица, когда она снова впилась взглядом в Мару. - Пока  ты  не  узнаешь  свое
тело, пока не  научишься  подчинять  себе  все  его  порывы,  ты  останешься
уязвимой. Твоя сила или твоя слабость - это  сила  и  слабость  рода  Акома.
Красивый мужчина, который нашептывает тебе на ушко сладкие  слова,  мужчина,
который зажигает огонь  в  твоем  лоне,  может  погубить  тебя  с  такой  же
легкостью, как Жало Камои.
   Щеки у Мары горели; глаза метали молнии:
   - Что же ты предлагаешь?
   - Властвующая госпожа должна быть свободна от сомнений, - сказала Накойя.
- После смерти твоей  матери  властитель  Седзу  позаботился  о  том,  чтобы
плотские желания не побудили его  к  безрассудным  действиям.  Если  бы  его
обуяла страсть к девушке из неподходящей семьи, это могло бы причинить Акоме
не меньший урон, чем проигранная битва. Так вот, когда ты была в  храме,  он
привозил сюда, в этот дом, женщин из Круга Зыбкой Жизни...
   - Накойя, он привозил сюда таких женщин, и они подолгу жили здесь,  когда
я была помладше. Я помню.
   Мара  нетерпеливо  вздохнула  и,  уловив  густой  аромат  цветов   акаси,
сообразила, что рабы подстригают кусты в саду у дома.
   На Накойю это сладостное дуновение, по-видимому,  не  произвело  никакого
впечатления:
   - Господин Седзу не всегда делал так  ради  себя,  Мараанни.  Иногда  эти
гостьи предназначались Ланокоте, чтобы он узнал пути мужчины и женщины и  не
оказался жертвой коварных планов честолюбивых дочерей и их отцов.
   Мысль о брате, проводящем время в обществе таких женщин, вызвала  у  Мары
неожиданное раздражение.
   - Все это прекрасно, но я снова спрашиваю: что же ты предлагаешь?
   - Я пошлю за мужчиной из Круга Зыбкой Жизни, поднаторевшим в...
   - Нет! - оборвала ее Мара. - Даже слышать об этом не хочу!
   Накойя невозмутимо договорила:
   - ...в искусстве наслаждения. Он может научить...
   - Я сказала нет, Накойя!
   - ...всему, что следует  знать,  чтобы  тебя  не  одурачили  ни  ласковые
прикосновения, ни жаркий шепот в темноте.
   Мара чувствовала: еще немного - и ее ярость выплеснется наружу.
   - Я приказываю: ни слова больше!
   Накойя прикусила язык. Взгляды  двух  женщин  встретились,  и  в  течение
долгой минуты ни та  ни  другая  не  шелохнулась.  Наконец  старшая  из  них
согнулась в поклоне, коснувшись лбом циновки, где до того стояла на коленях:
то был знак рабской униженной мольбы:
   - Позор на мою седую голову. Я огорчила госпожу.
   - Уходи! Оставь меня!
   Старая женщина поднялась; пока она направлялась к выходу, даже  шорох  ее
одежд и неестественно выпрямленная спина  свидетельствовали  о  неодобрении.
Мара махнула рукой, отсылая прочь служанку, которая появилась  на  пороге  и
собиралась поинтересоваться, не нужно ли чего-нибудь госпоже.
   Теперь она была в кабинете одна; ее окружали лишь многочисленные свитки -
послания, составленные в  самых  благопристойных  выражениях  и  начертанные
каллиграфическим почерком опытных писцов. Но Мара  уже  понимала:  на  самом
деле многие из этих документов были рассчитаны на то, чтобы скрыть  жестокую
западню интриги.  Не  притрагиваясь  более  ни  к  одному  из  свитков,  она
попыталась  разобраться,  почему  предложение  Накойи  привело  ее  в  такое
смятение. Она не могла подобрать название тому страху, который  поднялся  из
глубины ее души.
   Мара горько плакала, стараясь  не  зарыдать.  Лишенная  поддержки  брата,
остро ощущая, как стягиваются вокруг нее  путы  заговоров,  угроз  и  козней
невидимых врагов, властительница Акомы сидела, опустив голову, и повязка  на
ее руке промокла от слез.

***

   Издалека донесся негромкий звон колокола. Мара узнала знакомый  звук:  по
этому сигналу рабам надлежало собраться на ужин в  своих  жилищах.  Рабочие,
которые ухаживали в саду  за  кустами  акаси,  отложили  инструменты,  а  их
хозяйка,  притихшая  по  другую  сторону  от  тонких  бумажных  перегородок,
отодвинула от себя свитки. Она  вытерла  распухшие  от  слез  глаза  и  тихо
позвала служанок, чтобы те открыли и проветрили кабинет.
   Затем она встала, опустошенная и  измученная,  но  по-прежнему  с  высоко
поднятой  головой.  Солнце  склонялось  к  горизонту,  тяжелое  и   золотое.
Прислонившись к полированной раме перегородки, Мара  задумалась.  Должно  же
быть какое-то иное решение,  кроме  замужества!  Но  пока  она  не  находила
ответа. Легкий туман поднимался над дальними полями;  в  бирюзовом  небе  не
было видно ни одной птицы. Листья акаси, срезанные работниками,  увядали  на
белой каменной дорожке, и их аромат усиливал чары  сонного  молчания  вокруг
господского дома. Мара зевнула; горе и тревога отняли у нее последние силы.
   Внезапно послышались  крики,  и  Мара  сразу  насторожилась.  На  дороге,
ведущей к казармам, она увидела  фигуры  бегущих  людей.  Это  не  к  добру,
сказала себе Мара.
   В кабинет ворвалась девушка-служанка, а по пятам за ней следовал  воин  -
покрытый пылью, взмокший от  пота  и  запыхавшийся;  так  выглядит  человек,
которому пришлось долго бежать в боевых  доспехах.  Он  почтительно  склонил
голову:
   - Госпожа, позволь...
   Мара почувствовала холодный ком у себя в груди. Началось,  подумала  она.
Однако ее лицо, все еще хранившее  следы  слез,  не  выразило  беспокойства,
когда она приказала:
   - Говори.
   Солдат отсалютовал хозяйке традиционным ударом кулака в грудь.
   - Госпожа, военачальник шлет известие: разбойники угнали скот с пастбища.
   - Мой паланкин,  быстро!  -  бросила  она  служанке,  которая  немедленно
кинулась выполнять повеление. Следующий приказ был .отдан воину:
   - Собери эскорт.
   Он поклонился и вышел. Мара скинула легкую  короткую  накидку  -  обычный
домашний наряд знатных женщин цурани - на руки одной из  прислужниц;  другая
поспешно подала дорожное платье - одеяние более длинное  и  более  скромного
покроя. Добавив к этому тонкий шарф, чтобы  скрыть  незажившие  отметины  на
шее, Мара вышла из дома.
   Ее  уже  ожидали  безмолвные  носильщики  паланкина;  на  них  были  лишь
набедренные повязки. Четверо воинов торопливо прилаживали застежки шлемов  и
закрепляли оружие на  ременных  поясах.  Солдат,  принесший  Маре  тревожную
весть, почтительно предложил ей  руку  и  помог  расположиться  на  подушках
сиденья. Затем он подал знак  носильщикам  и  эскорту.  Паланкин  дрогнул  и
качнулся вперед; носильщики зашагали быстро, торопясь к дальним пастбищам.
   Путешествие  завершилось  намного   раньше,   чем   ожидала   Мара:   они
остановились,  не  дойдя  нескольких  миль  до  границ  поместья.  Это   был
настораживающий признак, поскольку бандиты никогда не осмелились бы  учинить
набег на внутренние поля, если бы гарнизон мог отряжать в обход  достаточное
количество патрулей. Резким движением Мара отдернула прозрачную занавеску:
   - Что здесь произошло?
   Кейок  повернулся  к   ней,   прервав   разговор   с   двумя   солдатами,
осматривавшими  землю  в  поисках  следов,  которые  помогли  бы  определить
численность и меру опасности бандитов. Если он и заметил следы слез на  лице
девушки, то, во всяком  случае,  вида  не  подал.  Сам  он  выглядел  весьма
внушительно в сверкающих лаком доспехах; украшенный плюмажем шлем сейчас был
подвешен на ремешке к оружейному поясу.
   Жестом он показал на  разрушенный  участок  ограды:  рабы  в  набедренных
повязках уже трудились, заделывая этот пролом.
   - Разбойники, госпожа. Десять или, может быть, двенадцать-тринадцать. Они
убили мальчика-подпаска, развалили ограду и угнали несколько нидр.
   - Сколько именно?
   Повинуясь поданному Марой  знаку,  военачальник  помог  ей  выбраться  из
паланкина. Странно было ощущать у себя под сандалиями траву  после  месяцев,
проведенных в тесной монастырской обители,  где  каменные  полы  откликались
эхом на каждый шаг. Неожиданными  показались  и  запахи  плодородной  земли,
смешанные с ароматом кейловых лоз, оплетающих ограду.
   Мара решительно стряхнула мгновенную рассеянность и, увидев  перед  собой
Джайкена, обратила к нему угрюмый взгляд; точно  так  же  мрачнел  ее  отец,
когда в домашних делах возникали неурядицы.
   Как видно, Джайкен  чувствовал  себя  крайне  неуютно.  Судорожно  сжимая
пальцами счетную табличку, он поклонился и сообщил:
   - Госпожа, ты потеряла не более трех-четырех нидр. Я смогу назвать точное
число, когда мы соберем всех отбившихся от стада.
   Маре пришлось повысить голос, чтобы ее  могли  расслышать  во  всем  этом
шуме:  мычали  перепуганные  животные,   перекрикивались   пастухи,   а   их
направляющие посохи и кнуты со свистом рассекали воздух.
   - Отбившихся?.. -  переспросила  Мара.  Раздраженный  робостью  Джайкена,
Кейок опередил его с ответом. Голосом, более уместным на поле  боя,  чем  на
истоптанном нидрами лугу, он пояснил:
   - Когда воры погнали нидр с  пастбища,  многие  животные  перепугались  и
бросились бежать куда попало. Это и привлекло внимание пастухов.
   Он помолчал, обводя взглядом далекую стену  леса.  От  Мары  не  укрылась
подозрительная резкость его тона.
   - Что тебя тревожит, Кейок? Уж конечно, не потеря пары нидр и не убийство
одного раба?
   - Нет, госпожа. - Все еще не  отрывая  глаз  от  деревьев  на  горизонте,
старый воин покачал головой. - Я сожалею об утрате полезного имущества,  но,
что и говорить, это не главная моя забота.
   Он подождал, пока надсмотрщик кончит выкрикивать свои команды:  несколько
рабов нагнулись, чтобы поднять следующий столб ограды.  Только  тогда  Кейок
поделился с Марой худшими своими опасениями:
   - С тех пор как этот пес из Камой покушался на твою жизнь,  мы  соблюдали
величайшую бдительность, госпожа. Здесь побывали не мелкие  воришки.  Они  и
налетели, и скрылись при свете дня, а это  значит,  что  они  все  продумали
заранее и располагали сведениями о наших патрулях.
   Мара похолодела. Подчеркнуто бесстрастно она высказала предположение:
   - Шпионы?..
   Властитель Анасати не погнушался бы возможностью  организовать  фальшивый
"бандитский" набег, если бы хотел испытать силу военного отряда Акомы.
   Кейок провел пальцем по мечу.
   - Не думаю,  госпожа.  Минванаби  никогда  не  будет  прибегать  к  таким
тонкостям, а у Анасати нет ни одного поста, достаточно далеко выдвинутого  к
югу, чтобы столь быстро  организовать  нападение.  Нет,  тут  явно  побывали
солдаты, не имеющие господина.
   - Серые воины?
   Мара нахмурилась еще сильнее, когда подумала об этих грубых,  отвергнутых
всеми кланами отщепенцах, которые часто  собирались  в  банды,  укрывающиеся
среди гор. Сейчас, когда Акоме так катастрофически  не  хватает  защитников,
подобные разбойники под руководством умного вожака могут оказаться не  менее
опасными, чем воинский отряд знатных врагов.
   Кейок стряхнул пыль с обшлагов и снова напряженно вгляделся  в  темнеющие
холмы, поросшие лесом.
   - С разрешения госпожи, я бы послал разведчиков. Если этот набег  -  дело
рук серых воинов, то их единственной целью было набить свои утробы. Тогда мы
сможем увидеть дым: ведь им потребуется развести  костры  для  приготовления
пищи; если же мы ничего такого не обнаружим, это будет означать, что весть о
нашей слабости быстро доходит до вражеских ушей.
   О возможности контратаки он не упомянул. В отличие от Накойи, он был скуп
на слова и не торопился напрямую давать  советы.  Но  именно  его  умолчание
подсказало Маре, что открытая демонстрация силы может приблизить катастрофу.
Воины Акомы слишком малочисленны даже для того, чтобы вытеснить банду  воров
из их логовища. Как же низко пала Акома, подумала Мара; но она молча  подала
знак, что признает правоту военачальника.  Кейок  поспешил  отдать  солдатам
необходимые приказания. Носильщики выпрямились, готовые пуститься в  дорогу:
они стремились поскорее вернуться домой, где на столах их дожидались миски с
остывшим ужином.
   Однако властительница все еще медлила. Она понимала,  что  Накойя  вправе
порицать ее за пустую  трату  времени  там,  где  ее  присутствие  вовсе  не
требуется. Но ведь старая няня была убеждена, что у  Акомы  есть  лишь  один
путь к безопасности: разумный и скорый политический брак. А вот Мара так  не
считала. Она не  могла  отрешиться  от  мысли,  что  сейчас  главная  угроза
коренится в отчаянной нехватке солдат, и  ломала  голову  над  тем,  как  бы
пополнить их ряды. Взмахом руки  она  снова  подозвала  к  себе  Кейока.  Он
поклонился; в сумерках черты его лица были плохо различимы.
   - Скоро ночь,  госпожа.  Если  ты  желаешь  посоветоваться,  позволь  мне
присоединиться к твоему эскорту: когда наступит тьма,  охранять  тебя  будет
гораздо труднее.
   На душе у Мары полегчало: отрадно было лишний раз убедиться в  тех  самых
достоинствах военачальника,  которые  так  ценил  в  нем  властитель  Седзу.
Улыбнувшись, она позволила старому воину усадить ее в паланкин  и  сразу  же
перешла к делу:
   - Ты уже начал набирать пополнение?
   Кейок приказал носильщикам трогаться в путь,  а  затем  зашагал  рядом  с
паланкином.
   - Госпожа, двое из ваших солдат связались со своими  родичами  в  дальних
городах и попросили  прислать  к  тебе  на  службу  кого-нибудь  из  младших
сыновей. Через пару недель я разрешу еще одному-двум сделать  то  же  самое.
Если таких попыток будет больше, во всех казармах, от Амболины  до  Дустари,
станет известно, что Акоме не хватает защитников.
   В темноте расцвели огни: рабы,  чинившие  ограду,  зажгли  фонари,  чтобы
продолжить работу. Но вот носилки  властительницы  повернули  к  господскому
дому. Кто-то неуверенно затянул песню; потом к первому голосу  присоединился
второй, а за ним и еще несколько голосов. Памятуя о  том,  что  безопасность
этих людей зависит от ее благоразумия, она спросила:
   - Нам придется оплачивать контракты?
   Кейок застыл на месте:
   - С кем? С наемниками? С обычными охранниками караванов? - За один шаг он
наверстал то  расстояние,  на  которое  успели  продвинуться  носильщики.  -
Невозможно. На них нельзя будет положиться. Люди, которые не принесут  перед
натами Акомы клятву, скрепленную кровью... хуже чем бесполезны. Они не будут
обязаны тебе своей честью. Чтобы ты  могла  выстоять  против  врагов  твоего
отца, тебе нужны воины, которые без колебаний выполнят  любой  твой  приказ,
даже ценой своей жизни. Покажи мне человека, который готов умереть за плату,
и я приму его на службу.  Нет,  госпожа,  наемников  используют  только  для
выполнения простых поручений: охранять склады или ходить дозором,  отпугивая
обычных воров. И это делается только для того,  чтобы  освободить  настоящих
воинов для несения более почетной службы.
   - Значит, нам все-таки нужны наемники, - настаивала Мара, - хотя  бы  для
того, чтобы не позволить серым воинам объедаться мясом наших нидр.
   Кейок отстегнул свой шлем от пояса и потеребил плюмаж.
   - Да, госпожа... когда настанут лучшие времена.  Но  не  сейчас.  Из  тех
наемников, чьи услуги ты оплатишь, половина, скорее всего, будет состоять из
шпионов. Хотя мне и противно оставлять безнаказанными молодчиков, не имеющих
хозяев, нам придется запастись терпением и медленно наращивать силы.
   - И умирать, - с горечью сказала Мара. С каждой  минутой  она  все  более
остро сознавала, что у нее, по-видимому, есть лишь один  выход:  последовать
совету Накойи  и  вступить  в  брак  ради  выживания;  но  все  ее  существо
восставало против такого решения.
   Пораженный состоянием девушки, в котором он никогда прежде ее  не  видел,
Кейок приказал носильщикам остановиться.
   - Госпожа?..
   - Какой срок понадобится господину Минванаби, чтобы узнать,  сколь  велик
ущерб, причиненный нашему дому его предательством? - Мара  вскинула  голову;
ее лицо смутным овалом белело между занавесками. - Рано или поздно  один  из
его шпионов обнаружит, что  сердце  нашего  дома  слабо,  что  мои  поместья
лишились охраны, если не считать горсточки уцелевших  воинов...  А  мы  пока
лезем вон из кожи, лишь бы поддержать  иллюзию  благополучия.  Наши  дальние
владения полностью беззащитны, поскольку сторожить их - для  отвода  глаз  -
приставлены старики и необученные юнцы, щеголяющие  зелеными  доспехами!  Мы
живем, как трусишка-газен: не смеем дышать и надеемся,  что  харулт  нас  не
растопчет! Но эти надежды тщетны. В любой день можно ожидать, что  все  наши
уловки будут разгаданы. И тогда властители, жаждущие нашей гибели, нападут и
ударят со всей жестокостью!
   Кейок водрузил шлем на голову, а затем подчеркнуто неторопливо  застегнул
ремешок под подбородком.
   - Твои солдаты умрут, защищая тебя, госпожа.
   - Вот именно, Кейок. - Слова рвались из самого сердца Мары; она не  могла
унять бурю чувств, из которых главным была безнадежность. - Все они умрут. А
также и ты, и Вайо, и даже старая Накойя, Потом враги, убившие моего отца  и
брата, отправят мою голову и натами нашей семьи к властителю Минванаби, и...
и Акомы больше не будет.
   Старый солдат в молчании опустил руки. Он не мог  ни  опровергнуть  слова
своей госпожи, ни предложить ей хоть какое-нибудь утешение. Он тихо приказал
носильщикам идти вперед, к дому, к свету, к средоточию красоты и  искусства,
ко всему, что было сердцем Акомы.
   Носилки качнулись, когда после  неровной  почвы  луга  рабы  вступили  на
мощенную гравием дорожку. Устыдившись своей вспышки, Мара