- Госпожа?..
   Няня нерешительно шагнула вперед. Но когда  она  увидела  кровоподтек  на
щеке Мары, у нее перехватило дыхание. Не говоря  ни  слова,  старая  женщина
подняла руки, и в следующее мгновение вчерашняя  властительница  Акомы  была
уже лишь испуганной девочкой, плачущей у нее в объятиях.
   Рыдания сотрясали худенькое тело Мары, а Накойя  ласково  гладила  ее  по
плечам.
   - Мараанни, дочь моего сердца, - тихо приговаривала первая советница, - я
вижу, он не поберег тебя, этот властитель, которого ты взяла в мужья.
   Наступило молчание, и тишину сада нарушал лишь печальный  плеск  фонтана.
Но потом - раньше, чем ожидала Накойя,  -  Мара  выпрямилась.  На  удивление
твердым голосом она сказала:
   - Да, властитель теперь он - этот человек, которого я взяла в  мужья.  Но
имя Акомы переживет его. - Она  вздохнула,  потрогала  распухшую  щеку  и  с
мольбой взглянула на старую наперсницу. - Но, мать моего сердца, пока  я  не
буду уверена, что зачала ребенка, мне необходимо набраться сил,  чтобы  жить
такой жизнью... хотя даже отец и брат заплакали бы, узнай они об этом.
   Накойя похлопала рукой по подушкам под деревом, предлагая Маре  сесть,  и
постаралась  устроить  молодую  хозяйку  поудобнее.  Тем  временем  служанка
принесла таз с прохладной водой и мягкие салфетки. И  пока  Мара  лежала  на
подушках, Накойя обмыла ей  лицо,  а  потом  аккуратно  расчесала  блестящие
спутанные волосы, как в те времена, когда Мара  была  еще  совсем  маленькой
девочкой. Не прерывая работы, она говорила - говорила совсем тихо,  на  ушко
своей госпоже:
   - Мараанни, прошлая ночь не принесла тебе радости, это-то я понимаю. Но и
ты должна понять, что твой муж совсем еще молод, он такой же задира и  буян,
как бычок-трехлетка. И уж если вышло  так,  что  именно  с  ним  свела  тебя
судьба, - не суди обо всех мужчинах по этому одному.
   Она помолчала. Не стоило напоминать, какую ошибку допустила некогда Мара,
отмахнувшись от совета старой женщины. Вместо того, чтобы набраться полезных
знаний и опыта от нанятого за деньги деликатного наставника из Круга  Зыбкой
Жизни,  юная  властительница  заупрямилась  и  поставила  на  своем.  Дорого
пришлось ей заплатить за это упрямство.
   Накойя легонько прижала салфетку, смоченную в холодной  воде,  к  синякам
своей питомицы.
   Мара вздохнула и открыла покрасневшие глаза.
   В ее взгляде читалась болезненная неуверенность, но не сожаление.  Накойя
отодвинула в сторону таз и салфетки  и  одобрительно  кивнула.  Да,  девочка
молода и ростом невелика,  а  сейчас  еще  и  телесно  измучена,  но  в  ней
чувствуется непоколебимость ее отца, властителя Седзу, когда  дело  касается
семейной чести. Она вынесет это испытание, и имя Акомы не канет в небытие.
   Мара оправила свое домашнее платье  и  вздрогнула,  когда  задела  тканью
воспаленные соски.
   - Мать моего сердца, мне неведомы повадки  мужчин.  Я  очень  нуждаюсь  в
совете.
   Накойя ответила невеселой улыбкой. Она наклонила голову на бок,  вытащила
из  прически  все  шпильки,  а  затем  начала  морщинистыми  руками   заново
скручивать жгут из волос и укладывать его  на  темени.  Это  обычное,  такое
знакомое зрелище помогло Маре хоть немного  расслабиться.  За  ночью  всегда
следует день, независимо от того, какие тучи скрывают лик луны. Она слушала,
что тихо-тихо говорила ей Накойя:
   - Дитя, Империя велика, и много сыщется в ней честолюбивых  правителей  с
каменными,  жестокими  сердцами.  И  горе  тем  злополучным   слугам,   кому
приходится много выстрадать под властью таких хозяев. Но несчастья порождают
мудрость. Слуги постигли - как постигнешь и  ты  -  великую  истину:  законы
чести могут оказаться обоюдоострым  оружием.  У  каждого  шага  -  множество
последствий.  Не  поступаясь  ни  преданностью,  ни  честью,   слуга   может
превратить жизнь жестокого господина в ад на земле.
   Мара устремила взор вверх, на крону дерева уло - темный прихотливый полог
с немногими просветами, сквозь которые виднелось небо:
   - Как это сумели сделать вы трое - ты, Кейок и  Джайкен  -  в  тот  день,
когда Папевайо спас меня от Жала Камои? - пробормотала она.
   Ответ  мог  оказаться  слишком  смахивающим  на  измену.  Накойя   только
поклонилась - молча, с бесстрастным лицом. Потом заговорила совсем о другом:
   - Я вызову для тебя  повивальную  бабку,  госпожа.  Ей  знакома  мудрость
веков, и она сумеет присоветовать, что тебе следует делать, если  ты  хочешь
зачать дитя как можно скорее. Тогда супругу уже не придется  тревожить  твой
сон ради собственной похоти, а залогом безопасности Акомы станет наследник.
   Мара села прямее:
   - Спасибо, Накойя.
   Она похлопала нянюшку по руке и встала. Но, прежде чем  она  повернулась,
чтобы уйти, Накойя пытливо вгляделась в глаза  хозяйки.  В  их  глубине  она
прочла ту же боль и некую толику страха, но увидела она также и яркую  искру
рождающегося замысла, которую уже научилась узнавать  за  последние  недели.
Первая советница Акомы быстро согнулась в поклоне, чтобы скрыть вал  чувств,
захлестывающих душу; только тогда, когда Мара, с гордо выпрямленной  спиной,
проследовала по дорожке к своим покоям и скрылась в доме, Накойя моргнула  и
горько заплакала.

***

   Ветер разметал и унес пепел от сгоревшей брачной хижины. В воздухе стояла
пыль: погода снова переменилась, было жарко и сухо. Дни становились длиннее;
лето приближалось к середине.
   Для празднества во славу Чококана было зарезано нужное количество нидр, и
все, кроме рабов, облачились в лучшие свои наряды для ритуала  благословения
полей; жрецы сжигали  бумажные  картинки,  символизирующие  жертвоприношение
ради обильного урожая. В ожидании церемонии Бантокапи  оставался  трезвым  -
главным образом потому, что по тайному распоряжению  Мары  слуги  разбавляли
водой подаваемое  ему  вино.  Если  ее  и  утомляло  общество  громогласного
супруга, это никак не отражалось на ее поведении.  Только  самым  доверенным
служанкам было известно, что круги  у  нее  под  глазами  скрыты  с  помощью
искусных притираний, а одежды порой  выбраны  с  таким  расчетом,  чтобы  не
оставлять на виду синяки.
   Поучения сестер Лашимы позволяли  ей  укрепить  свой  дух.  Она  обретала
утешение в беседах с повитухой. Наставления искушенной женщины помогали Маре
сделать менее мучительными часы, которые она проводила в постели с мужем.  И
вот, в какой-то из этих часов, между праздником середины  лета  и  следующим
полнолунием, Келеша - богиня новобрачных - благословила  ее  лоно,  ибо  она
зачала дитя. Бантокапи мало что знал о  женщинах,  и  его  неосведомленность
сослужила Маре хорошую службу: он принял на веру сообщение, что  они  теперь
не могут соединяться как муж и жена, пока дитя не родится на свет.  Поворчав
совсем немного,  он  разрешил  ей  переселиться  в  домик,  который  некогда
принадлежал ее матери. В комнатах этого домика было  тихо,  а  вокруг  цвели
сады. Громкий голос Бантокапи  не  доносился  туда,  и  это  тоже  следовало
считать благом: по утрам ее всегда мучила тошнота, и спала она не в какие-то
определенные часы, а когда придется. Растирая грудь и живот Мары благовонным
маслом, чтобы размягчить и сделать более эластичной  кожу  к  тому  времени,
когда стан будущей матери  начнет  раздаваться  в  ширину,  повитуха  широко
улыбнулась:
   - Ты носишь под сердцем сына, госпожа, клянусь костями моей матери.
   Мара не одарила ее ответной улыбкой. Не имея никакой возможности хотя  бы
отчасти влиять на решения Бантокапи, испытывая постоянный стыд за то, как он
обращается с  некоторыми  слугами,  хозяйка  дома  -  как  казалось  всем  -
замкнулась в себе. Но это только казалось. Выбравшись накануне  в  паланкине
на прогулку, чтобы подышать свежим  воздухом  ранней  осени,  она  забросала
Папевайо  таким  множеством  вопросов,  что  он  в  конце   концов   шутливо
запротестовал, заявляя, что у него уже не осталось сил для  ответов.  Вполне
войдя в роль покорной жены, Мара старалась, чтобы ни одна мелочь, касающаяся
жизни Акомы, не ускользала от ее внимания.
   Устав от массажа, Мара поднялась с циновки.  Служанка  подала  ей  легкий
домашний халат, который Мара и надела, запахнув на животе, который уже начал
округляться. Она вздохнула и вернулась к неотвязным мыслям  об  отце  своего
ребенка и об  изменениях  в  поместье,  к  которым  привело  его  правление.
Бантокапи добился  почтительного  к  себе  отношения  со  стороны  воинов  -
благодаря грубой силе, выставляемой напоказ, и проявляемой время от  времени
сообразительности; так или иначе, с ним они были  вынуждены  всегда  держать
ухо востро. Он то и дело решал - совершенно внезапно,  -  что  нужно  сейчас
провести полевые учения, или приказывал первым же солдатам,  попавшимся  ему
на глаза, сопровождать его в город; при этом он и знать не желал, нет  ли  у
этих солдат каких-то иных поручений на ближайшие часы и не назначены ли  они
нести  какую-либо  иную  службу.  В  результате   гарнизон   почти   утратил
способность  выполнять  свой  основной  долг  -  охранять  поместье.   Кейок
выбивался из сил, пытаясь залатать  прорехи  в  системе  обороны,  постоянно
возникающие по милости Бантокапи,  который  имел  обыкновение  изменять  или
отменять уже отданные  приказы.  Джайкен  проводил  все  больше  времени  на
дальних пастбищах. Мара успела узнать характер  хадонры  достаточно  хороню,
чтобы понять: новый властитель чем дальше, тем меньше внушает ему  симпатий.
Становилось очевидно, что хорошим хозяином Бантокапи не станет никогда.  Как
и  многие  отпрыски  могущественных  властителей,  он  пребывал  в  приятном
заблуждении, что богатство - это нечто неисчерпаемое и постоянно имеющееся в
распоряжении для исполнения любых его желаний.

***

   Настала середина осени, и на дорогах поместья началось оживление, обычное
для этого времени года. В воздухе  висели  тучи  пыли:  телят  прошлогоднего
приплода перегоняли сначала в большие откормочные загоны, а оттуда на бойню.
Телят, родившихся весной, либо  кастрировали,  либо  оставляли  на  племя  и
отправляли пастись уже на другие луга - на склонах холмов.
   Время  тянулось  для  Мары  нескончаемо,  как  для  ребенка,   ожидающего
праздника собственного совершеннолетия.
   Бездействие кончилось, когда прибыли чо-джайны. Рой  явился  без  всякого
предупреждения: сегодня на отведенном им  восточном  лугу  было  пустынно  и
тихо, а завтра там уже вовсю шла работа. Вдоль линии ограды возвышались кучи
земли. Бантокапи был уязвлен тем, что послание королевы было  адресовано  не
ему, а Маре. Еще не успев закончить гневную тираду, он понял: эти  чо-джайны
явились из улья, расположенного у  границы  поместья  Инродаки.  Его  быстро
осенила догадка: сделка с чо-джайнами состоялась между помолвкой и свадьбой.
Глаза у него сузились, и лицо приняло такое выражение, которое  -  Мара  уже
научилась это понимать - не сулило ничего хорошего.
   - Ты даже еще умнее, женушка, чем предполагал мой  отец.  -  Взглянув  на
живот Мары, он угрюмо усмехнулся. - Но дни торопливых и  тайных  путешествий
для тебя миновали. Теперь я - правящий  господин,  и  чо-джайны  подчиняются
мне.
   Но поскольку переговоры с  чо-джайнами  вела  Мара,  королева  продолжала
обращаться только к ней - до тех  пор,  пока  новый  властитель  не  выкроит
время, чтобы перезаключить с  ней  соглашение  уже  от  собственного  имени.
Однако занятия  с  воинами,  по-видимому,  всегда  оказывались  делом  более
срочным. Если молодая жена Бантокапи проводила все больше времени в  недавно
вырытых чертогах королевы чо-джайнов, неторопливо попивая чоку  и  болтая  о
разных разностях, Бантокапи вряд ли это замечал: он  с  огромным  увлечением
бился об заклад на борцовских  схватках  в  Сулан-Ку.  За  это  Мара  горячо
благодарила богов: ее беседы с юной королевой чо-джайнов позволяли отвлечься
от повседневной домашней рутины. Постепенно она все больше узнавала о  жизни
и особенностях чуждой расы. В противовес выходкам Бантокапи,  те  отношения,
которые она сейчас скрепляла, могли немало способствовать процветанию  Акомы
в будущем.
   Возвращаясь во владения, которые сейчас принадлежали Бантокапи, Мара  все
яснее  сознавала,  что  управление  поместьем  доставляет  ей  удовольствие.
Низведенная на второстепенную роль  безвластной  и  бессловесной  жены,  она
томилась и считала дни. Когда прольются весенние дожди, она родит ребенка, и
у Акомы появится наследник. А до тех пор надо ждать, хотя ожидание  давалось
ей нелегко.
   Мара дотронулась до своего живота, ощущая там движение новой жизни.  Если
это окажется мальчик, и  притом  здоровый  мальчик  -  тогда  у  ее  супруга
появится причина последить за собой и поберечься, ибо  в  Игре  Совета  даже
самый могучий может оказаться уязвимым. Мара принесла  обеты  духам  отца  и
брата, и она не успокоится, пока не отомстит.

Глава 8
НАСЛЕДНИК

   Дитя шевельнулось в утробе матери. Мара широко  раскрыла  глаза,  но  уже
через пару мгновений успокоилась, отложила  в  сторону  пергаменты,  которые
просматривала перед тем, и с легкой  улыбкой  погладила  живот.  Ее  ребенок
должен был появиться на  свет  уже  совсем  скоро.  Хотя  Накойя  и  уверяла
хозяйку, что та еще недостаточно  "поправилась",  самой  себе  она  казалась
громоздкой, как перекормленная нидра.
   Мара несколько раз передвинулась на своей циновке в тщетной попытке найти
более удобное положение. Она молилась богине домашнего очага, чтобы  родился
мальчик:  для  этой  цели  повитуха  еще  до  зачатия  употребила  все  свое
искусство. Так пусть же это будет сын... тогда  Маре  не  понадобится  снова
добиваться внимания супруга, чтобы  произвести  на  свет  наследника  Акомы.
Младенец еще раз энергично толкнулся, и Мара охнула. Постоянно  находившаяся
при ней заботливая служанка сразу встревожилась,  но  Мара  жестом  дала  ей
понять, что все в порядке,  и  потянулась  за  пергаментами.  Этот  младенец
внутри нее, казалось, не знал покоя. Впору было подумать,  что  он  пытается
проложить себе дорогу в жизнь своими крошечными  ножками  и  кулачками.  Он,
подумала Мара и улыбнулась. Это и впрямь должен быть сын, раз он так  сильно
толкается. Он приведет ее дом к величию. Он станет властителем Акомы.
   Донесшийся со двора возглас вывел Мару из задумчивости. По ее молчаливому
приказу служанка  быстро  сдвинула  перегородку,  и  ворвавшийся  в  комнату
горячий ветер разметал по полу пергаменты с заметками Джайкена, позволяющими
судить об успешной  продаже  первых  изделий  чо-джайнов.  Однако  невольный
досадливый  возглас  Мары  относился  не  к   разлетевшимся   документам   -
мальчик-посыльный проворно кинулся собирать их. Дело было совсем в другом.
   Аккуратно подстриженную лужайку за  окном  пересекала  группа  воинов  во
главе с Бантокапи, вид у которого был  самый  победоносный.  Волосы  у  него
торчали слипшимися от пота клочьями, и туника выглядела сильно  потрепанной;
впрочем, этого и следовало ожидать после  тягот  долгой  -  длиной  в  целую
неделю - охоты. И, как обычно, он собирался нанести визит в опочивальню жены
после того, как  почистит  оружие,  но  до  того,  как  примет  ванну.  Мара
вздохнула. В отсутствие властителя ее дни текли  спокойно  и  размеренно.  А
теперь в доме опять начнется кавардак.
   Когда охотники приблизились, Мара подала знак,  и  две  служанки  не  без
труда помогли ей подняться на ноги. У самой хорошенькой из них - Мисы - даже
увлажнились ладони. Мара это заметила и  от  души  посочувствовала  девушке.
Присутствие нового властителя Акомы не сулило служанкам ничего  хорошего:  в
любой момент он мог затащить какую-нибудь из них к себе в спальню.  Но  Мару
беременность  освобождала  от  этой  неприятной  повинности.   С   некоторым
злорадством Мара напомнила себе: надо попросить  Джайкена,  чтобы  он  купил
уродливых рабынь - в следующий раз, когда Бантокапи пошлет его за  девушками
на невольничий рынок.
   Охотники  вступили  на  мощеную  дорожку.  В  присутствии   хозяйки   они
подтянулись и поумерили громкость своих голосов, но впечатление было  такое,
что доспехи у них бряцают веселее обычного.  Они  явно  были  возбуждены,  и
Бантокапи разделял  их  воодушевление.  От  него  пахло  лесом;  на  рукавах
виднелись пятна высохшей крови. Он взмахнул рукой,  как  бы  желая  привлечь
внимание жены, а потом указал на что-то у себя за плечом, и вид у него  был,
как у  скульптора,  сбрасывающего  покрывало  с  очередного  шедевра.  Рабы,
следовавшие за ним, несли длинный шест, с  которого  свисало  некое  подобие
пестрого  тюка  из  оранжево-серого  меха.   Мара   высвободилась   из   рук
поддерживающих ее служанок, когда распознала затянутые белой пленкой глаза и
оскаленную морду сарката с огромными клыками. Этот смертельно опасный ночной
хищник, обитавший в сырых лесах на  юго-западе  поместья,  наводил  ужас  на
пастухов: нидры становились его легкой добычей, а людей саркаты не  боялись.
Затем Мара заметила, что из плеча зверя торчит стрела, обозначенная зелеными
полосками, - стрела властителя. Судя по положению стрелы, можно  было  легко
догадаться, что Бантокапи стоял прямо перед  нападающим  хищником  и  уложил
того единственным выстрелом из лука. Такой подвиг был  впечатляющим.  Каковы
бы  ни  были  другие   свойства   натуры   Бантокапи,   на   этот   раз   он
продемонстрировал незаурядную смелость и искусство владения луком.
   Переводя взгляд с трофея мужа на его широко  улыбающееся  лицо,  Мара  на
какое-то мгновение забыла, что этот человек начисто лишен многих благородных
склонностей.  Он  не  любил   поэзию,   если   в   стихах   не   содержались
непристойности.  В  музыке  его  привлекали  только   низкопробные   песенки
менестрелей и простонародные танцевальные мелодии; ни  на  спектакли  театра
Доо, ни на оперу у него не хватало терпения. В искусстве художников он ценил
только те творения, где изображались сражения, борьба на арене или  любовные
парочки. Но в охоте ему не было равных, и уже не в первый раз Мара пожалела,
что Текума  все  свое  отцовское  внимание  уделял  Халеско  и  Джиро  и  не
позаботился о должном  воспитании  младшего  сына.  И  при  всем  презрении,
которое она питала к мужу, приходилось признать, что природой были  заложены
в него и какие-то благие задатки. Если бы в свое время кто-нибудь привил ему
манеры и внушил понятия, достойные отпрыска рода Анасати, он  мог  бы  стать
значительным человеком.
   Впрочем, сожаления  Мары  продолжались  лишь  до  того  мгновения,  когда
Бантокапи добрался до дома.
   Чванство так и распирало его, несколько  захмелевшего  от  вина  из  ягод
тенло, которое он  успел  выпить  на  обратном  пути.  Источая  запахи  дыма
костров, пота и съеденной за  завтраком  пищи,  он  прислонился  к  дверному
косяку, и по поданному им знаку рабы сложили тушу сарката к ногам Мары.
   - Оставьте нас, - приказал он своим гвардейцам.
   Когда воины удалились, он гордо выпрямился, подбоченился и заорал:
   - Ну, что скажешь, женушка? Зверюга что надо, верно?
   Мара склонила голову, из вежливости  скрывая  дурноту.  От  трофея  пахло
столь же отвратительно, как и от охотника; жужжащие насекомые облепили глаза
и влажный язык сарката, а с его шкуры сыпалась грязь на чистый  пол,  только
что натертый воском. Чтобы как  можно  скорее  избавиться  от  вида  убитого
животного, а заодно и от удачливого охотника, Мара прибегла к лести:
   - Мой повелитель, победа над таким чудовищем - это еще одно свидетельство
твоей отваги и искусства. Пастухи с южных пастбищ станут восхвалять тебя  от
всего сердца, Банто.
   Ее супруг ответил с пьяной ухмылкой:
   - Да пропади они пропадом, эти вонючие пастухи с их восхвалениями! А  вот
что я тебе скажу: такая голова будет смотреться...  просто  лучше  некуда...
если ее приколотить к стене над письменным столом - там,  где  сейчас  висит
это выцветшее знамя.
   Мара успела сдержать невольный протест