иям и опыту твоих испытанных офицеров,  властительница.
Я уж не говорю, что ты самым бессовестным образом переманила на свою сторону
моих собственных слуг. Любой из  тех,  кто  носит  синие  доспехи  и  ливреи
Шиндзаваи, жизнь за тебя отдаст без колебаний, но только не  в  том  случае,
если ты прямо сейчас вмешаешься в их работу, отстаивая собственное мнение  -
поневоле поверхностное, потому что ты не знаешь всего того, что знают они.
   Дрожь, еще более сильная, снова пробежала по телу Мары.
   - Как же я  обходилась  без  тебя  все  эти  месяцы?  -  упавшим  голосом
вымолвила она. - Конечно, ты прав.
   Хокану почувствовал, как ее  отпустило  напряжение.  Когда  он  счел  это
безопасным, то выпустил ее из объятий  и  взмахом  руки  приказал  горничной
снять с госпожи дорожное  платье.  Женщина  приступила  к  исполнению  своих
обязанностей, но вскоре он почувствовал, что не может противиться  искушению
принять участие в этом процессе. Когда  было  снято  верхнее  платье,  а  на
нижней сорочке развязаны шнурки, он нежно провел руками по ее телу.
   - Какое печальное возвращение домой, - тихо произнес он.
   - Будь моя воля, все  было  бы  по-другому,  супруг  мой.  Мне  так  тебя
недоставало!
   Они осознавали только присутствие друг друга; горничная с тем же  успехом
могла быть невидимкой.
   Хокану улыбнулся:
   - А мне - тебя.
   Он потянулся, чтобы расстегнуть застежки своей кирасы, но потом  не  смог
сосредоточиться даже на этой простой задаче, когда нижняя сорочка Мары упала
на пол. От вида его любимой супруги, пусть даже усталой и покрытой  дорожной
пылью, с распущенными растрепавшимися волосами, у него перехватило  дыхание.
Она заметила его  смущение  и  смогла  наконец  улыбнуться,  а  потом  стала
расстегивать пряжки на  доспехе,  и  это  продолжалось,  пока  его  губы  не
прижались к ее губам, и он крепко поцеловал ее. После этого ни  он,  ни  она
уже не заметили, как горничная, довершив начатое хозяйкой, поклонилась обоим
супругам и неслышно покинула опочивальню.
   Потом, когда муж и жена  лежали  пресыщенные  любовными  ласками,  Хокану
легко пробежался пальцами по  щеке  Мары.  В  свете,  просачивающемся  через
экран, контрастом выделялись серебряные пряди в ее черных  волосах,  и  было
видно, как обветрилась кожа Мары под палящим солнцем южных стран. Его  ласка
еще длилась, когда она тревожно шевельнулась и снова пробормотала:
   - Как много дел нужно переделать... а времени так мало.
   Мара поднялась, опираясь на локоть;  ее  беспокойство  теперь  невозможно
было скрыть.
   Хокану разжал объятия, понимая, что не удержит ее.  С  минуты  на  минуту
должна была начаться война, запрещенная  Ассамблеей  Магов,  и  жизнь  юного
Джастина зависела от исхода этой войны.
   И все-таки, когда Мара поднялась с постели и хлопнула в  ладоши,  вызывая
горничную, чтобы та помогла ей надеть боевое облачение,  супруг  смотрел  на
нее неотрывным, пронзительным взглядом, исполненным терзающей сердце  болью.
С этой минуты между ними все будет по-другому.
   Либо Джиро усядется на золотой трон, а Мара будет  уничтожена  вместе  со
всеми ее близкими, пытаясь сделать Императором Джастина, или  -  что,  может
быть, еще хуже, - властительница Мара станет  правительницей  Цурануани.  Но
все равно выбора у Хокану не было, ибо ради его собственной дочери он должен
был собрать воедино все, что знал о войне, и положиться на легендарную удачу
Слуги Империи, которая одна могла сохранить жизнь им самим и  их  детям.  Он
стремительно  поднялся  с  циновки  и  одним  шагом  преодолел   расстояние,
отделявшее его от жены. Властитель Шиндзаваи сжал ее лицо обеими ладонями  и
бережно, с огромной любовью поцеловал.
   Потом он сказал:
   - Выкрои время для ванны. Я  пойду  вперед  и  проведу  военный  совет  с
Люджаном и Ирриланди.
   Мара вернула поцелуй и одарила его ослепительной улыбкой.
   - Никакая ванна не даст мне такого облегчения, как та, которую мы  примем
вместе.
   Хокану позволил себе порадоваться этим словам, но, когда он надел доспехи
и поспешил на военный совет, он не мог отогнать от  себя  мысль,  что,  если
даже им суждено уцелеть в грядущей войне, в их  жизни  неизбежно  произойдут
большие перемены. Он не мог отогнать предчувствие,  что  дальнейшие  события
увеличат расстояние между ним и женщиной, которая была ему дороже  всего  на
свете.

Глава 10
АССАМБЛЕЯ

   Аймака улыбнулся.
   Он потер ладони, как иногда делает озябший человек, хотя день был жарким.
На  самом  деле  первый  советник  дома  Анасати   пребывал   в   величайшем
возбуждении.  "Наконец-то,  наконец",  -  пробормотал  он  себе   под   нос.
Наклонившись, он выхватил из множества писем  и  донесений,  разбросанных  в
кажущемся беспорядке, засаленный клочок бумаги,  испещренный  неразборчивыми
значками, на первый взгляд не имеющими смысла.
   Но  эти  закорючки  образовывали  весьма  хитроумный  шифр,  и  послание,
доставленное Чимаке в столь неприглядной форме, извещало его о  долгожданном
повороте событий, который он сам готовил,  ради  которого  не  спал  ночами,
вынашивая планы, и который давно уже стал делом его жизни.
   Не обращая внимания на вопросительно  поднятые  брови  своего  секретаря,
Чимака поспешил к господину.
   В жаркие полуденные часы Джиро не занимался делами. Он не устраивал  себе
сиесту и не  развлекался,  как  это  было  заведено  у  многих  властителей,
сладострастными играми с куртизанками. У Джиро были аскетические  вкусы.  Он
считал,  что  женская  болтовня  отвлекает  от  важных  раздумий  и   потому
досаждает. Она  досаждала  ему  настолько  сильно,  что  однажды,  повинуясь
минутной  прихоти,  он  приказал,  чтобы  все  его  незамужние  родственницы
посвятили себя служению богам и удалились в различные монастыри.
   Вспомнив об этом, Чимака захихикал.  Девочки  уже  не  нарожают  сыновей,
которые могли бы со временем стать соперниками, так что  решение  господина,
пусть даже и скороспелое, было весьма мудрым. Джиро инстинктивно предпочитал
уединение. В этот час его обычно можно было найти в ванне или же застать  за
чтением на прохладной тенистой галерее, соединяющей библиотеку с  помещением
переписчиков.
   На стыке двух внутренних коридоров, где в дневные часы не горела ни  одна
лампа и стоял привычный запах воска и масла, используемых для натирки полов,
Чимака остановился и принюхался.
   - Сегодня не в ванне, - пробормотал он, ибо не  мог  учуять  даже  самого
слабого  следа  ароматов,  остающихся  в   воздухе   после   рабов-банщиков.
Утонченность властителя порой доходила до мании. Джиро любил, чтобы его пища
была приправлена специями, сохраняющими  свежесть  дыхания,  а  в  воду  для
купания обязательно добавлялись его излюбленные благовония.
   Воздух на  галерее  оставался  прохладным  даже  в  самую  жаркую  погоду
благодаря старым, раскидистым деревьям уло,  высаженным  вокруг  библиотеки.
Джиро сидел на каменной скамье со свитком в руках; другие  свитки  были  как
попало разбросаны у  его  ног.  При  нем  состоял  глухонемой  раб,  готовый
исполнить любое его пожелание. Однако  пожелания  Джиро  были  на  удивление
скромны. Лишь изредка ему  требовался  стакан  прохладительного  питья.  Как
правило, он сидел и читал, пока жара не начинала спадать; тогда  он  вызывал
своего хадонру для обсуждения хозяйственных дел поместья. В  другие  дни  он
приглашал поэтов и слушал, как они декламируют стихи, или же прогуливался  в
прелестном саду, устроенном во вкусе его прабабушки; он придирчиво следил за
тем, чтобы садовники сохраняли этот уголок усадьбы в первоначальном виде.
   Погруженный в чтение, Джиро не сразу обратил  внимание  на  дробный  стук
сандалий Чимаки. Услышав  наконец  этот  звук,  властитель  поднял  глаза  с
недовольным видом человека, которому помешали заниматься  важным  делом.  Он
сердито сдвинул брови и застыл на месте в надменно-выжидательной позе.  Этот
величавый  вид  быстро  сменился  выражением  покорности  судьбе.  Из   всех
приближенных Джиро Чимака  был  самым  непокладистым.  Его  невозможно  было
отослать прочь, не втянувшись в  пререкания,  унизительные  для  главы  дома
Анасати. Властителю Джиро почему-то претило отдавать точные приказы; в  этом
было что-то плебейское, а он гордился своей утонченностью -  небольшая  дань
суетности, которую Чимака быстро научился обращать себе на пользу.
   - Ну что там у тебя? - устало вздохнул Джиро, однако  быстро  отбросил  и
эту маску, когда увидел,  что  советник  улыбается  такой  широкой  улыбкой,
которую приберегал для особо радостных новостей. Тут уж расцвел и властитель
Анасати.
   - Мара?! - догадался он. - Она вернулась домой  и,  надеюсь,  обнаружила,
что положение у нее незавидное?
   Чимака помахал в воздухе шифрованным посланием:
   - Именно так, господин, и даже более того. Я только что получил донесение
от  нашего  шпиона,  внедренного  в  курьерскую  службу  Хокану.  Теперь  мы
располагаем самыми точными сведениями о том, как она собирается развертывать
свои отряды.
   Тут первый советник дома Анасати несколько помрачнел: он вспомнил,  каких
трудов ему стоило разгадать шифр личной переписки Хокану.
   Словно почувствовав,  что  за  этим  может  последовать  целая  лекция  о
мелочах, недостойных его внимания, Джиро постарался вернуть беседу  к  более
существенным предметам:
   - И что?
   - И что? - Какое-то мгновение Чимака казался сбитым с  толку,  но  быстро
преодолел растерянность. - И наша уловка сработала.
   Джиро нахмурился. Вечно этот Чимака  воображает,  что  он,  Джиро,  будет
утруждать себя - следить за ходом запутанных мыслей советника без каких-либо
дополнительных пояснений.
   - О какой именно уловке ты говоришь?
   - Ну как же, о той, которая связана со строителями  осадных  машин,  и  о
плане игрушечника. Властительница Мара считает, что  сумела  нас  одурачить,
когда подослала мнимых работников. Она не подготовлена к нападению  на  наши
силы, которые размещены на  позициях  для  штурма  Кентосани.  -  Он  сделал
презрительный жест. - О, она заморочила голову своему супругу, уговорив  его
вызвать на подмогу с севера отряды Шиндзаваи. Она-то намерена напасть на наш
северный фланг,  поскольку  надеется,  что  ее  лазутчикам  удалось  скрытно
переделать устройство наших баллист и первые же выстрелы этих  машин  посеют
хаос и смерть в наших боевых порядках...
   - А баллисты нас не подведут,  -  продолжил  Джиро;  на  его  узком  лице
наконец изобразилось удовольствие. - Враги будут биться головами  о  древние
фортификационные сооружения, а наши люди к этому времени  будут  уже  внутри
крепости! - Он издал короткий лающий смешок. -  Отряды  Шиндзаваи  явятся  в
Кентосани только затем, чтобы присягнуть новому Императору!
   - И похоронить мальчика-наследника, - подхватил Чимака.  Он  снова  потер
руки. - Теперь о Джастине. Какой  легендой  будем  маскировать  его  гибель?
Объявим, что его придавило рухнувшей стеной? Или что его приняли  по  ошибке
за слугу и передали работорговцу в качестве военной добычи?  В  невольничьих
загонах с мальчиком могут случиться самые разные неприятности.
   Джиро неодобрительно поджал губы. Ему были неприятны разговоры о насилии,
которые он считал грубыми: все его  детство  было  омрачено  отвратительными
выходками младшего братца, Бантокапи, который вечно задирал  его,  пользуясь
своим преимуществом именно в грубой силе. И до сих пор  он  терпеть  не  мог
рассуждений о жестоких расправах.
   - Я хочу, чтобы это сделали быстро и  точно,  не  причиняя  лишней  боли;
вполне достаточно будет случайного дротика, - резко распорядился  он.  Затем
его тон изменился, и он задумчиво проговорил:
   - А вот Мара... Если она попадется в руки наших отрядов живой - это будет
совсем другое дело.
   На этот раз настала очередь Чимаки оторопеть. Будучи  достаточно  цурани,
чтобы не гнушаться устройством пыток или казней для мужчин - если такие меры
требовались для дела, - он все-таки не испытывал удовольствия  при  мысли  о
том, чтобы причинить боль Слуге Империи. Но каждый раз, когда заходила  речь
о властительнице Маре, Чимаку пробирал озноб, стоило ему взглянуть  в  глаза
хозяина.
   -  С  твоего  разрешения,  господин,  я  отошлю  последние   сведения   о
развертывании войск Акомы и Шиндзаваи твоему военачальнику Омело.
   Джиро ответил вялым жестом согласия; сейчас его мысли были заняты  только
местью.
   Едва дождавшись этого разрешения, Чимака  попятился,  отвешивая  поклоны;
его дух  сразу  воспрянул.  Прежде  чем  Джиро  снова  взялся  за  свиток  и
погрузился в чтение, его первый советник уже быстро  удалялся,  взвешивая  в
уме возникающие комбинации и не замечая, что бормочет вслух.
   - Эти бывшие воины Минванаби, которые не присягнули на верность Маре... в
те времена, когда ей присвоили титул Слуги Империи... - прикидывал он и так,
и этак очередную возможность. Его глаза светились дьявольским блеском. - Да.
По-моему, сейчас самая пора вызвать их из того пограничного гарнизона и с их
помощью усилить смятение в стане наших врагов.
   Чимака прибавил ходу, громко насвистывая, - он мог  себе  это  позволить,
поскольку отошел далеко от хозяина и тот уже не мог его слышать.
   - Боги, - шепнул он, на время оборвав свист, -  чем  была  бы  жизнь  без
политики?

***

   Империя скорбела. После объявления о смерти Ичиндара с грохотом закрылись
ворота Имперского квартала и на стенах взвились предписанные обычаем красные
траурные знамена. По сухопутным дорогам и судоходным притокам реки  Гагаджин
сновали многочисленные гонцы.  Гонги  и  колокольчики  из  редких  металлов,
имеющиеся во всех храмах каждого из Двадцати  Высших  Богов,  прозвонили  по
девяносто одному разу, в  честь  каждого  из  предшественников  Ичиндара  на
престоле Цурануани. Город был закрыт для торговли на двадцать дней траура, и
все купеческие лавки и ларьки - за исключением тех, которые были  необходимы
для поддержания жизни горожан, - стояли с запертыми  дверями,  запечатанными
красными лентами.
   Притихли улицы внутри Кентосани;  не  было  слышно  пронзительных  криков
торговцев едой  и  водоносов;  приглушенно  звучали  молитвенные  песнопения
жрецов у алтарей храмов. Беседы на улицах по традиции были запрещены, и даже
нищим, имеющим лицензию на занятие попрошайничеством, приходилось  прибегать
к пантомиме, чтобы выклянчивать  подаяние.  Красный  бог  Туракаму  заставил
замолчать Глас Неба на земле, и, в  то  время  как  набальзамированное  тело
Ичиндара в церемониальном облачении и при всех регалиях было выставлено  для
всеобщего обозрения на роскошном помосте среди горящих  свечей  в  окружении
жрецов, Священный Город безмолвствовал,  молчанием  выражая  благоговение  и
печаль.
   На двадцать первый день  полагалось  перенести  покойного  Императора  на
погребальный костер, и, после того как остынет пепел,  возвести  на  золотой
трон избранного преемника, назначенного жрецами Высших и Младших Богов.
   А в ожидании этого дня бурлили  заговоры  и  армии  собирались  в  кулак.
Ассамблея не оставалась в стороне от хлопот и тревог человеческих.
   За  городскими  воротами  покачивались  на  якорях  вдоль  фарватера  или
теснились у причалов Силмани и Сулан-Ку торговые баржи и барки,  вынужденные
дожидаться окончания траура, чтобы попасть в Кентосани. Цены за аренду места
в прибрежных складах взлетели до  немыслимой  высоты,  потому  что  торговцы
перехватывали друг у друга возможность пристроить в  надежное  укрытие  свои
скоропортящиеся или слишком дорогие товары, которые рискованно было  держать
на судне без надежной охраны.  Менее  удачливые  приказчики  торговались  за
место на частных чердаках или в погребах,  а  самые  невезучие  теряли  свои
товары в набегающем приливе войны.
   Собирались  кланы;  вооружались  гарнизоны  отдельных  властителей.   Над
дорогами  клубилась  пыль,  поднятая  в  воздух  тысячами  ног.   На   реках
становилось тесно: грузовые  баржи  и  военные  корабли  образовывали  целые
флотилии, и казалось, что любое судно,  способное  передвигаться  с  помощью
шестов или весел, занято сейчас перевозкой воинов. Туго приходилось  купцам,
когда все добро, предназначенное для продажи, целиком сбрасывалось за  борт,
чтобы  освободить  место  для  иного  груза  -   воинских   частей.   Убытки
подстерегали и  уличных  торговцев:  придорожный  обмен  часто  производился
принудительно под угрозой меча  или  копья.  Страдали  земледельцы.  Богатые
жаловались на дороговизну,  купцы  -  на  разорительные  убытки,  тогда  как
беднейшие голодали и беспокойными толпами слонялись по улицам.
   Властители, которые могли бы  отрядить  патрули  для  успокоения  масс  и
наведения порядка, пребывали неизвестно где, рассылая своих солдат на помощь
одной либо другой партии, а то  и  устраивая  вылазки  против  своих  личных
неприятелей, чьи гарнизоны были ослаблены в результате отправки значительной
их части к месту ожидаемого большого сражения. В бедных кварталах  назревала
угроза бунта, тогда как спекулянты жирели, взвинчивая цены.
   Различные партии вооружались и объединялись между собой в огромные армии,
и  все-таки  среди  всех  домов,  пославших  солдат  к   стенам   Кентосани,
подозрительным казалось отсутствие знамен трех  знаменитых  семей:  зеленого
знамени Акомы, синего - Шиндзаваи и красного с желтым - Анасати.

***

   В Городе Магов, в заваленном свитками и книгами кабинете, где,  казалось,
главным  предметом  обстановки  был  пышущий  жаром  глиняный  самовар  явно
иноземного  происхождения,  сидел  Всемогущий  по  имени   Шимони,   охватив
костлявыми пальцами чайную чашку. Он пристрастился к  мидкемийскому  напитку
со всем многообразием его вкусовых оттенков, и слуги следили, чтобы жаровня,
находившаяся в недрах чайного сосуда, и днем  и  ночью  была  полна  тлеющих
углей. Подушки, на которых он сидел, были тонкими и жесткими, в соответствии
с его аскетическими склонностями. Перед ним стоял низкий  трехногий  столик,
столешница которого была выложена смотровыми хрустальными плитками. В  толще
этих плиток, сменяя друг друга, возникали  изображения  формируемых  военных
лагерей.
   Ненадолго  появившаяся  картинка  позволила  увидеть   Мару   и   Хокану,
беседующих с  советниками,  а  потом  ее  сменила  сцена,  в  которой  бурно
жестикулирующий Джиро убеждал в чем-то одного из властителей  клана  Омекан;
губы у того были  упрямо  сжаты,  и  вся  его  поза  выражала  несогласие  с
вельможным собеседником.
   Шимони вздохнул и возбужденно забарабанил пальцами по остывающей чашке.
   Но не он, а Фумита, сидевший в тени, напротив хозяина кабинета,  высказал
вслух очевидную мысль:
   - Они никого не одурачат, и уж во всяком  случае  не  нас.  Каждый  ждет,
чтобы другой сделал первый ход, -  чтобы  при  нашем  появлении  можно  было
сказать: "Мы только защищались".
   Из двух магов ни один не поделился с  другим  печальным,  но  несомненным
выводом:  несмотря  на  их  личное  сочувствие  радикальным  замыслам  Мары,
Ассамблея в целом была настроена  против  нее.  Акома  и  Анасати  заставили
зазвучать горны войны. Развернули или нет Мара и Джиро  свои  церемониальные
штандарты, объявили или не объявили формально о своих намерениях, обратились
или нет к жрецу бога войны с просьбой взломать  каменную  печать  на  дверях
храма Джастура - теперь уже не  имело  значения.  Все  партии,  кроме  самых
мелких, так или иначе примкнули к  Анасати  или  к  Акоме.  Ассамблея  Магов
неизбежно будет  вынуждена  действовать.  Между  Фумитой  и  Шимони  повисло
тягостное молчание, но тут в  наступившей  тишине  из-за  двери  послышалось
знакомое гудение, за которым последовал сильный удар, потом быстрая поступь,
и наконец деревянная задвижка отскочила.
   - Хочокена, - сказал  Шимони,  спрятав  свои  глубокие  глаза  за  лениво
полуопущенными веками. Он поставил чашку, слегка  взмахнул  рукой,  и  тогда
картинки в смотровом хрустале затуманились