каси знак, чтобы он сел на скамью рядом с ней.
   Аракаси  повиновался  и  вручил  своей  хозяйке  сверток,  закутанный   в
несколько слоев шелка.  Сняв  обертку,  она  увидела  свиток,  перехваченный
красными лентами и украшенный печатями в виде цветка камои.
   Мара спросила:
   - Тонг уничтожен?
   В голосе Аракаси прозвучала небывалая усталость:
   -  Почти.  Осталось  уладить  одно  небольшое  дело.  Мара  взглянула  на
незнакомые письмена, увидела ключ расшифровки и отложила  журнал  в  сторону
для последующего изучения.
   - Аракаси, что тебя гнетет?
   Мастер с трудом подбирал слова:
   - Я открыл нечто... о себе самом, госпожа... во время этого  путешествия.
- Он набрал полную  грудь  воздуха.  -  Я  больше  не  могу  оставаться  тем
человеком, которым был раньше... Нет, я уже  не  тот  человек,  которым  был
раньше.
   Подавив искушение взглянуть ему в глаза, Мара ждала продолжения.
   - Госпожа, в такие дни, когда нас поджидают самые грозные опасности  -  и
со стороны Ассамблеи, и со стороны Джиро Анасати... я не уверен,  что  сумею
оказаться  на  должной  высоте,  когда  настанет  пора  противостоять   этим
опасностям.
   Мара мягко, с сочувствием коснулась его руки:
   - Аракаси, я всегда восхищалась  твоей  выдержкой  и  неизменно  получала
огромное удовольствие, когда ты таинственным образом появлялся в поместье  -
то в одном обличье, то в другом. - Кажущаяся легкость ее слов  не  скрывала,
что все это говорится всерьез. - Но за  каждым  таким  переодеванием  стояла
целая история  исполненного  долга,  ради  которого  ты  рисковал  и  терпел
мучения.
   Аракаси сообщил:
   - Погибла одна девушка.
   - Кто? - спросила Мара.
   - Сестра другой девушки. - Раздираемый  сомнениями,  Аракаси  не  решался
продолжать.
   - Она для тебя много значит, эта другая девушка?
   Аракаси поднял глаза к зеленому келеванскому небу над  садом,  вызывая  в
воображении   лицо,   которое   являлось    попеременно    то    в    образе
насмешницы-куртизанки, то умирающей, объятой страхом девочки:
   - Не знаю. Я никогда не видел никого подобного ей.
   Прошло несколько секунд, прежде чем Мара нарушила молчание:
   - Я сказала, что восхищаюсь тобою, как никем другим из моих сподвижников.
- Она все-таки взглянула ему в глаза. - Но мне казалось, что  ты  вообще  не
нуждаешься ни в чьей привязанности.
   Аракаси вздохнул:
   - Говоря по правде, госпожа, я тоже считал себя свободным от каких бы  то
ни было привязанностей. Но теперь я не знаю, так ли это.
   - У тебя такое чувство, что Мастер тайного знания, состоящий на службе  у
Акомы, не может позволить себе такую роскошь, как дружба?
   Аракаси энергично встряхнул головой:
   - Да, не может, и это ставит перед нами проблему не из легких.
   - И насколько же эта проблема трудна?
   Аракаси встал, словно  мог  обуздать  собственное  смятение,  если  будет
двигаться.
   - Единственный человек, который достаточно искусен, чтобы обеспечить твою
безопасность, окажись он на моем месте... к несчастью, именно  этот  человек
пытается тебя уничтожить.
   Мара взглянула на него, и в глазах у нее сверкнула веселая искорка.
   - Чимака из Анасати?
   Аракаси кивнул:
   - Я должен продолжать начатое - выявить его агентов и покончить с ними.
   - А что же насчет незавершенного дела с Камои?  Аракаси  видел,  что  она
жаждет услышать всю историю, и потому рассказал ей о  своем  путешествии  на
юг, завершившемся смертью Обехана. Он  упомянул  о  том,  что  существование
куртизанки по имени Камлио представляет опасность для Акомы:
   - Пока убийцы из Камои лелеют хоть малейшую надежду вернуть  журнал,  они
будут пытать и убивать любого, которого заподозрят  в  утаивании  каких-либо
полезных для них сведений. Только после того, как их честь  будет  запятнана
публично, они начнут чахнуть и умирать. Этот  свиток,  -  продолжал  Аракаси
свои объяснения, - единственное средство установить, кто именно  заказал  то
или иное убийство по контракту.  Как  только  станет  известно,  что  журнал
украден, любой человек получит возможность заявить, что  он  оплатил  услуги
Камои и ждет выполнения Братством своих обязательств, а у тамошних  заправил
не будет никакой возможности доказать, что он лжец. Более того, этот  свиток
для них все равно что священный натами для знатного рода, и  его  отсутствие
будет истолковано так, что Туракаму больше не  взирает  благосклонно  на  их
деяния. - Аракаси засунул пальцы себе за пояс и, помолчав, закончил так:
   - Когда ты изучишь эти записи  к  полному  своему  удовлетворению,  я  уж
постараюсь, чтобы каждый собиратель слухов в Священном Городе узнал о краже.
Когда новость станет общеизвестной, тонг рассеется как дым.
   Мара и на этот раз  не  позволила  отвлечь  себя  от  подспудного  смысла
услышанного:
   - А эта куртизанка? Это она произвела в тебе... такие перемены?
   Глаза Аракаси выдавали его растерянность.
   - Возможно. Но возможно и другое: что она  лишь  знамение  этих  перемен.
Впрочем,  так  или  иначе,  она...  представляет  для  тебя  опасность.   Из
соображений благоразумия нужно... заручиться ее молчанием.
   Мара, пытливо присматривавшаяся к Мастеру, приняла решение.
   - Ступай и спаси ее от Камои, - приказала она. - "Заручись" ее молчанием,
предоставив ей защиту Акомы.
   - Для этого потребуется очень много денег, госпожа. -  Высказанная  вслух
озабоченность практической  стороной  проблемы  почти  не  скрывала  ни  его
облегчения, ни замешательства.
   - Больше, чем ты просил раньше? - спросила она  с  комическим  ужасом.  В
течение многих лет Аракаси был у нее самым дорогостоящим служащим, и Джайкен
не раз пенял ей за то, что она позволяет Мастеру столь непомерные траты.
   - Это не относится к тем расходам, которые делаются по  долгу  службы,  -
вырвалось у него: не  высказанная  словом  мольба  каким-то  образом  смогла
прорваться через железную броню самообладания. Сейчас это был не сподвижник,
знающий себе цену, а проситель. До сих пор лишь однажды Мара  видела  его  в
таком состоянии - когда  он  счел  себя  виновным  в  провале  и  просил  ее
разрешения умереть от собственного клинка. Она встала и крепко схватила  его
за руку:
   - Если ты делаешь это для себя, то тем самым ты делаешь это  ради  Акомы.
Такова моя воля. Джайкен в кабинете. Он даст  тебе  столько  денег,  сколько
потребуется.
   Аракаси собрался что-то сказать, но не  нашел  слов.  Поэтому  он  просто
поклонился и едва слышно произнес:
   - Госпожа...
   Она провожала его взглядом, пока он не скрылся  за  дверью  ее  дворцовых
апартаментов,  а  потом  подозвала  слугу  и   послала   его   за   холодным
успокаивающим  напитком.  Когда  пришла  горничная,  чтобы  оказать  госпоже
необходимые услуги, Мара размышляла о последствиях своего решения. Она пошла
на риск, приказав Аракаси пощадить жизнь куртизанки. Впрочем, подумала она с
горечью, оставшейся после прошлых утрат, что ожидало бы в будущем каждого из
них, если бы она вообще не принимала в расчет сердечных дел?

***

   Сквозь купол струился солнечный свет. Словно огнем,  он  заливал  золотой
трон и отбрасывал треугольные пятна на пирамидальное  возвышение.  Двадцатью
ступенями ниже он согревал мраморные  полы  и  мерцал  на  ограждении,  куда
надлежало войти просителю, дабы преклонить колени перед Светом Небес, давшим
согласие выслушать его. Хотя мальчики-рабы  усердно  работали  опахалами,  в
тронном  зале,  казалось,  вообще  не   было   воздуха.   Двое   сановников,
присутствующих здесь по обязанности, изнемогали от духоты. Младший  из  них,
властитель  Хоппара,  сидел  неподвижно:  стояла  такая   жара,   что   даже
пошевелиться не хотелось. Старший, властитель Фрасаи, откинулся на  подушки,
то и дело кивая головой под своим церемониальным шлемом, как  будто  отгоняя
сон. Слышалось тихое бормотание жрецов, священнодействующих вокруг курильниц
с ладаном: ароматный  дымок,  поднимающийся  к  куполу,  вплетался  в  общую
невыносимую духоту зала.
   Ичиндар сидел на золотом троне, чувствуя, как пригибают его к земле  слои
роскошных  мантий  и  массивная,  украшенная  перьями  корона  Империи.  Для
человека, не достигшего еще и сорока лет,  он  выглядел  слишком  усталым  и
худым.  День  был  перегружен  тяжелыми  решениями,  а  прием  все  еще   не
завершился. Раз в неделю во дворце проводился  День  Прошений,  когда  -  от
восхода до заката - император был доступен для своих подданных. Он не должен
был  покидать  свое  церемониальное  кресло,  пока  могли  появиться   новые
просители, - до того  закатного  часа,  когда  жрецы  приступят  к  вечерним
песнопениям. В прежние  времена,  когда  во  главе  Совета  стоял  Имперский
Стратег, еженедельный День  Прошений  был  чисто  ритуальным.  Нищие,  жрецы
низших рангов, простолюдины со своими убогими жалобами - все они собирались,
чтобы воочию убедиться в мудрости правителя, почти  равного  богам.  Ичиндар
часто задремывал в своем кресле, а жрецы делали вид, что оглашают его  волю,
раздавая  советы  или  повеления  в  меру  своих  понятий   о   божественной
справедливости.
   С тех пор природа  Дня  Прошений  изменилась.  Просители,  желавшие  быть
выслушанными, зачастую оказывались знатными особами, и к тому  же  враждебно
настроенными по  отношению  к  Свету  Небес.  Их  целью  было  ослабить  или
подорвать самовластие императора или разнюхать что-нибудь полезное для себя.
И вот теперь Ичиндар, собранный и внимательный,  восседал  в  кресле  и  вел
опасную Игру  Совета,  сознавая,  что  на  кон  может  быть  поставлено  его
верховенство  в  стране.  Вечерняя  заря  всегда  застигала  его  близким  к
изнеможению, и порой он не мог даже припомнить имя той из его  жен,  которая
была избрана, чтобы разделять с ним ложе на этой неделе.
   Сегодня Ичиндар не смел  шевельнуть  головой  из  опасения,  что  тяжесть
парадной короны свернет ему шею. Однако он нашел в себе  силы  обратиться  к
женщине, сидевшей на белой с золотом подушке у его ног:
   - Госпожа, тебе не  следует  здесь  находиться.  Тебе  нужно  отдыхать  в
прохладном саду, рядом с поющими фонтанами.
   Усталая настолько, что ее кожа уже казалась  прозрачной,  Мара  состроила
улыбку:
   -  Если  ты  попытаешься  мною  распоряжаться,  я  подпорчу  твой   образ
воплощенной власти: вот возьму и не уйду.
   Воротник, расшитый жемчугом, помог Ичиндару скрыть подавленный смешок.
   - С тебя станется, о нестерпимо своевольная женщина! Назвав  тебя  Слугой
Империи, я сотворил чудовище.
   В этот момент Мара взглянула вниз, к подножию пирамидального  возвышения,
и ее улыбка исчезла. Взгляд властительницы  стал  твердым,  как  драгоценная
сталь, а пальцы, сжимавшие веер, побелели.
   Ичиндар проследил за направлением ее взгляда и пробормотал себе  под  нос
нечто смахивающее на богохульство, однако в следующую секунду звучный  голос
императора уже разносился под сводами приемного зала:
   - Властитель Джиро Анасати, знай, что мои уши сегодня служат ушами богов.
Небеса услышат твое воззвание, и мы дадим ответ. Тебе разрешено говорить.
   Преувеличенно   отчетливое   звучание   слов   предупреждало:   император
раздражен.  Его  газельи  глаза  обдавали  ледяным  холодом,   когда   после
подобающего низкого поклона властитель Анасати выпрямился и  занял  место  у
ограждения. Умные, живые глаза ученого правителя Анасати  сразу  устремились
на женщину, сидевшую перед золотым троном, у ног монарха. Джиро поклонился и
ей, но, соблюдая все  установленные  правила  вежливости,  как-то  умудрился
сделать так, чтобы его последующее приветствие звучало издевкой:
   - На  имперском  возвышении  сегодня  собралась  прекрасная  компания,  -
заметил он, обращаясь к Маре. - Добрый  день,  властительница  Акомы,  Слуга
Империи.
   Его губы сложились в тонкую линию, которую друг мог бы принять за улыбку.
Догадка врага была бы вернее.
   У Мары мороз пробежал по коже. Никогда прежде беременность не  заставляла
ее почувствовать себя столь беспомощной; но теперь,  в  присутствии  хищника
Джиро, она остро ощущала свою неповоротливость и тяжесть собственного  тела,
и это ее особенно раздражало. Однако она  не  утратила  способности  владеть
собой и не дала втянуть себя в обмен колкостями.
   Наступила неловкая пауза,  в  течение  которой  главы  династий  Акома  и
Анасати испепеляли друг друга взглядами. Тишину разрезал голос Ичиндара.  Ни
усталость, ни хилое телосложение  не  могли  скрыть  неоспоримый  факт:  его
власть была реальной и даже в этой огромной палате его окружал ореол силы.
   - Если ты явился  к  нам  как  проситель,  властитель  Анасати,  тебе  не
подобает тратить наше время на светские беседы.
   Прошедший хорошую придворную  выучку,  Джиро  отмел  упрек  выразительным
жестом, при котором сверкнули золотые кольца - единственная дань тщеславию в
его простом одеянии.
   - Ах, мой государь... - запротестовал он со льстивой фамильярностью, -  я
действительно пришел как проситель. Но  должен  признать:  причина,  которая
меня сюда привела, может послужить темой многих светских бесед.
   Мара  с  трудом  сохраняла  безмятежный  вид.  Что  затевает  Джиро?  Его
неофициальный тон сам по себе был оскорбителен для Света Небес, но  одернуть
его было невозможно без урона для достоинства Ичиндара.  Снизойти  до  того,
чтобы заметить развязность правителя Анасати, означало бы,  что  ему  самому
придается какое-то значение. Тот, кто сидит на троне, равный богам,  не  мог
удостоить вниманием такую мелочь.
   Целую минуту Свет Небес сохранял леденящее молчание, а Джиро так и  стоял
многозначительно  подняв  брови.   Полагалось,   чтобы   он   изложил   суть
предстоящего обсуждения, если хотел, чтобы оно состоялось.
   Джиро склонил голову набок, как будто только сейчас вспомнил цель  своего
прихода. С едва заметной хитрецой он опустил  одно  веко,  словно  собираясь
подмигнуть:
   - Я пришел, потому что до меня доходило множество слухов о  прославленной
красоте твоей дочери  Джехильи.  Я  прошу  о  милости,  государь,  чтобы  ты
разделил со своим народом радость, которую обретаешь в ней сам.  Я  прошу  о
чести быть ей представленным.
   Мара немедленно воспылала гневом, хотя и не показала этого. Джехилья была
еще совсем девочкой, ей  только  недавно  исполнилось  десять  лет.  Она  не
принадлежала к числу женщин из Круга Зыбкой Жизни, на  которых  имели  право
пялиться мужчины, не состоящие с ними в родстве! Она,  бесспорно,  была  еще
слишком молода для сватовства, не могло быть  речи  даже  о  том,  чтобы  ей
позволили  принимать  визиты  искателей  ее  руки.  Коварство   Джиро   было
изощренным и глубоким; и если уж он посмел явиться сюда  и  во  всеуслышание
огласить такую мысль, значит, от него можно было ждать чего  угодно,  вплоть
до попытки оскорбить императора как мужчину. Не имея сыновей, Ичиндар должен
был обеспечить линию престолонаследия посредством браков своих  дочерей.  Но
до какой же наглости  дошел  правитель  Анасати,  если  посмел  намекать  на
уличные пересуды о том, что  девяносто  вторым  носителем  имперской  короны
будет человек, который завоюет руку Джехильи!
   Однако гневные слова так и не прозвучали; Мара стиснула зубы,  видя,  что
советникам Ичиндара кровь бросилась в лицо от негодования да и три жреца  на
помосте возмущены до глубины души, хотя и  лишены  возможности  вмешаться  в
происходящее. Властитель Хоппара непроизвольно потянулся к тому месту у себя
на поясе, где полагалось бы находиться рукояти меча, если бы  в  присутствии
императора оружие не было запрещено. Однако сам  Ичиндар  застыл  на  месте,
словно каменное изваяние. Драгоценные самоцветы у него  на  мантии  казались
оледеневшими искрами, - впору было подумать,  что  он  запрещает  себе  даже
дышать.
   Проходила секунда за секундой, но в большом приемном зале никто  не  смел
шевельнуться.
   С беспримерной дерзостью  Джиро  отважился  подкрепить  свое  "прошение",
добавив самым беспечным тоном:
   -  Мне  недавно  удалось  прочесть  кое-что  интересное.  Знаешь  ли  ты,
государь,  что  до  твоего  царствования  семь  императорских  дочерей  были
представлены обществу в возрасте десяти  лет  или  даже  раньше?  Если  тебе
угодно, я могу назвать их имена.
   Мара знала, что это была вторая пощечина,  нанесенная  человеку,  который
унаследовал от предков сан, учрежденный ради  увековечения  их  династии.  В
свое  время   родословная   этой   семьи   подвергалась   самому   дотошному
исследованию.  Тогда  принималось  во  внимание  множество  соображений   по
преимуществу религиозного характера - к  вопросам  правления  они  не  имели
никакого касательства. Ичиндар наверняка знал об этих  семи  девочках,  даже
если ему и не были известны смягчающие исторические обстоятельства,  которые
вынудили царствовавших тогда монархов представить обществу своих  дочерей  в
столь раннем возрасте. А сейчас императорский  сан  заключал  в  себе  нечто
несравненно большее, нежели чисто религиозная традиция.
   Солнце сияло, отражаясь от топазовых и  мраморных  плит  пола;  имперские
стражники стояли как  статуи.  Наконец  с  холодной  расчетливостью  Ичиндар
положил сжатые кулаки на подлокотники золотого трона. Его лицо, затвердевшее
от гнева, стало похожим на лицо камеи, но, когда он снизошел до ответа,  его
голос был звучным и ровным.
   - Властитель Анасати, - сказал он, четко выговаривая  слова,  -  для  нас
было бы приятнее представить тебя нашему сыну,  если  бы  боги  одарили  нас
наследником. Что касается нашей дочери Джехильи, то, если властителю Анасати
нравится прислушиваться к болтовне нянек, которые похваляются, будто  каждый
ребенок, находящийся под их опекой, отмечен несравненной  красотой...  тогда
мы   дадим   соизволение   одному   из   живописцев,   пользующихся    нашим
покровительством, написать портрет Джехильи - этот портрет будет отправлен в
поместье Анасати. Такова наша воля.
   Традиционная заключительная фраза прозвенела в тишине. Ичиндар  не  являл
собой декоративную фигуру, как его предшественник,  -  он  был  самодержцем,
борющимся  за  сохранение  своей  власти.  Мара   откинулась   на   подушки,
обессиленная от пережитого напряжения, - Джиро получил по заслугам.  Портрет
ребенка! Ичиндар нашел  достойный  выход  из  положения.  Но,  увы,  главный
предмет для беспокойства оставался. Джиро  просто  рискнул  первым  публично
огласить мысль, что Джехилья откроет своему мужу путь к золотому  трону.  Ей
не долго суждено  оставаться  прелестным  царственным  ребенком:  скоро  она
станет  ценнейшим  выигрышем  Великой  Игры,  и  за  обладание  этим  призом
разгорится жестокое соперничество. Мара хорошо помнила, как она, совсем  еще
молоденькая послушница монастыря Лашимы, была  разом  вырвана  из  храмового
благолепия и брошена в пучину кровавой имперской политики. Сейчас ее  сердце
разрывалось от сострадания к Джехилье.
   Бразды правления выскользнут из рук Ичиндара в тот день, когда вступит  в
брак  его  старшая  дочь.  Если  у  него   не   родится   мальчик-наследник,
традиционалисты воспользуются  Джехильей  как  мощным  орудием  для  подрыва
власти нынешнего императора, особенно  если  ее  муж  окажется  высокородным
влиятельным вельможей.
   Стоя у ограждения на месте отведенном для просителей, Джиро  скрестил  на
груди  руки  древним  жестом  салюта  императору,  а  затем  поклонился   и,
поднявшись на ноги, улыбнулся:
   - Я благодарю моего государя. Портрет Джехильи в моей...  гостиной  будет
мне воистину отрадой.
   Насмешка была  едва  ощутимой:  Джиро  просто  не  осмелился  сказать  "в
спальне", мстительно отметила  Мара.  Но  то,  что  он  опустился  до  столь
низменного высказывания во время публичной  аудиенции,  свидетельствовало  о
его презрении к человеку, сидевшему на золотом троне. И Мара чутьем  поняла:
если бы ее здесь не было, то Джиро не выплеснул бы свою  злобу  столь  явно.
Насмехаясь над Ичиндаром, он намеревался задеть и ее.