внезапно она догадалась, в чем тут дело. У этих людей просто не было никакой
осмысленной цели; они жили сегодняшним днем, ни на что не надеясь. Если  она
сумеет заставить этих молодчиков вновь взять свою судьбу в собственные  руки
и принести клятву верности Акоме, ее войско получит  неоценимое  пополнение.
Но для  этого  нужно  добиться,  чтобы  они  снова  поверили  в  возможность
достойной жизни.
   - Сейчас вы ни у кого не состоите на службе, - мягко возразила она.
   - Но мы давали клятву... - Голос Люджана упал почти до  шепота.  -  Такое
предложение... это что-то неслыханное... небывалое. Мы... Кто из  нас  может
знать, что это совместимо с честью?
   Его голос звучал чуть  ли  не  умоляюще,  как  будто  он  от  Мары  хотел
услышать, что правильно, а что нет. А тем временем  члены  его  шайки  ждали
решения вожака.
   И  тут  вдруг  Мара  почувствовала,  что   она   всего   лишь   неопытная
семнадцатилетняя послушница Лашимы, и беспомощно взглянула на Кейока, ища  у
него поддержки.
   Старый воин не оплошал. Хотя нарушение традиций смущало  его  не  меньше,
чем Люджана, он нашел нужные слова:
   - Солдат должен умереть, сражаясь за своего  господина,  иначе  его  ждет
бесчестье, так уж повелось. Однако, как указала  моя  госпожа,  если  судьба
распорядилась иначе, никто не смеет оспаривать  волю  богов.  Если  боги  не
хотят, чтобы вы служили Акоме, то их немилость наверняка обрушится  на  этот
дом. Госпожа готова рискнуть - как в своих, так и в ваших  интересах.  Будут
ли боги к нам благосклонны или не  будут,  мы  все  когда-нибудь  умрем.  Но
смелые могут попытать счастья... - он долго  молчал,  прежде  чем  закончить
речь, - и умереть как солдаты.
   Люджан все еще колебался. Рассердить  богов  значило  накликать  на  себя
окончательную погибель. У разбойника, по крайней  мере,  есть  надежда,  что
жалкое существование, на которое он обречен до конца  дней  своих,  окажется
само по себе достаточной искупительной карой за то, что он не умер вместе со
своим господином, и тогда его душе будет даровано более  высокое  положение,
когда ее вновь подхватит Колесо Жизни.
   Тревога главаря передавалась и прочим бандитам:  у  каждого  в  душе  шла
нелегкая борьба. Но тут Папевайо потер свой шрам и задумчиво сказал:
   - Меня зовут Папевайо, я командир авангарда  Акомы.  Я  от  рождения  был
предназначен служить этому дому; но мои отец  и  дед  считались  родней  для
кузенов, которые служили в отрядах Шиндзаваи, Ведевайо, Анасати...
   Недолго помолчав, он назвал еще  несколько  имен.  За  спиной  у  Люджана
послышался голос:
   - В гарнизоне Ведевайо служил мой отец, и я жил в этом поместье, до  того
как меня взял в свой отряд властитель Сейрак. Моего отца звали Альмаки.
   Папевайо кивнул и спросил:
   - Это не тот ли Альмаки, который был кузеном Папендайо - моего отца?
   Бандит разочарованно покачал головой:
   - Нет, но я его знал. У него было прозвище  "Альмаки-малый",  а  у  моего
отца - "Альмаки-большой". Но там служили и другие кузены моего отца.
   Папевайо знаком приказал ему выйти из рядов и, отойдя достаточно  далеко,
чтобы Мара их  не  слышала,  несколько  минут  они  что-то  тихо  обсуждали.
Разговор кончился тем, что бандит широко заулыбался,  а  командир  авангарда
вернулся к фургону и с поклоном обратился к хозяйке:
   - Госпожа, это Торам. Его дядя был кузеном человека, женатого  на  сестре
той женщины, которая была замужем за племянником моего отца. Он мой родич  и
достоин чести служить роду Акома.
   Мара спрятала улыбку, прикрывшись рукавом. Вайо  и  явно  неглупый  Торам
ухватились за одну из простых особенностей цуранской культуры.  По  традиции
вторые и третьи сыновья воинов имели право наниматься на службу и  в  другие
дома, а не только туда, где служили  их  отцы.  Представляя  этого  бывалого
воина  по  форме,  принятой  для  молодых  новобранцев,  Папевайо  умудрился
полностью разрешить мучивший Люджана вопрос чести.
   Снова напустив на себя серьезность, Мара сказала:
   - Вайо, призови своего кузена к нам на службу, если он согласен.
   Папевайо по-братски обнял Торама за плечи:
   - Кузен, тебя призывают служить Акоме.
   Со вновь обретенной гордостью  Торам  вздернул  подбородок  и  решительно
объявил:
   - Я согласен!
   Все пришло в движение. Серые воины столпились вокруг десятка солдат Акомы
и начали наперебой называть имена  своих  родичей.  Мара  снова  постаралась
удержаться от улыбки. Любой цурани благородного происхождения, равно  как  и
любой солдат, мог проследить свою  родословную  на  много  поколений  назад,
включая все ее ответвления; он обязан был хранить  в  памяти  всех  кузенов,
дядюшек и тетушек, хотя знал большинство из них только по имени. Когда  двое
цурани встречались в первый раз, неизменно начинались подробнейшие расспросы
о здоровье родственников. Таким образом каждый из двоих людей,  до  того  не
знакомых друг с другом, мог узнать историю своего собеседника и  определить,
кто из них занимает более высокую ступень  в  общественной  иерархии.  Почти
невозможно было даже и вообразить, чтобы после достаточно долгого  разговора
не выявились какие-то родственные связи; это и позволило призвать на  службу
серых воинов, не нарушая приличий.
   Папевайо помог Маре спуститься с фургона на землю. Бандиты  разбились  на
группки  вокруг  различных  солдат;  счастливыми  голосами  они  выкрикивали
вопросы и ответы, когда  удавалось  наконец  обнаружить  родственную  связь.
Люджан только головой потряхивал и пожирал Мару глазами. С трудом справляясь
с ураганом чувств, он проговорил:
   - Госпожа, ты так искусно заставила нас угодить в  твой  капкан...  Одной
этой уловки было бы достаточно, чтобы... чтобы я служил тебе с гордостью. Но
это... - он обвел взглядом толпу возбужденных, взбудораженных людей.  -  Это
выше моего понимания.
   Боясь не справиться с волнением, он  на  мгновение  отвернулся,  а  когда
обратил лицо к Маре, это вновь была привычно-непроницаемая цуранская  маска;
но глаза горели живым огнем.
   - Я не знаю, правильно ли это... но я приму  эту  службу  с  радостью,  и
честь Акомы станет моей честью. Моя жизнь будет принадлежать тебе,  госпожа.
И если даже она окажется недолгой, это будет хорошая жизнь.
   Люджан расправил плечи; в осанке, в выражении лица не осталось  ни  следа
разбойничьего  ухарства,  и  слова,  которые  он  произнес,  поразили   Мару
искренностью и силой:
   - Я надеюсь, что судьба не пошлет мне скорой смерти, госпожа, и  позволит
всегда находиться рядом с тобой. Ибо, по-моему, ты вступила в Игру Совета. -
Он снова чуть не утратил самообладания; в  глазах  заблестела  предательская
влага, а лицо засветилось улыбкой. - И я думаю, что Империя никогда  уже  не
будет такой, как была.
   Мара молчала. Люджан поклонился и отошел, чтобы переговорить с  солдатами
Акомы и найти  общих  родственников,  пусть  даже  самых  дальних.  Затем  с
разрешения Кейока он послал гонца на свою стоянку, чтобы позвать  к  роднику
остальных членов шайки. Те явились  без  промедления,  но  у  них  на  лицах
читалось явное недоверие. Впрочем,  увидев  властительницу,  восседавшую  на
мешке с зерном в такой позе, как будто она  устраивала  прием  в  затененной
колоннаде ее поместья, прибывшие  поняли,  что  и  впрямь  происходит  нечто
необыкновенное. Воодушевление товарищей, которые уже дали  согласие  служить
Акоме, развеяло последние сомнения, и они тоже принялись  перечислять  своих
кузенов и прочих родственников,  чтобы  в  конце  концов  удостоиться  чести
оказаться в воинском отряде знатного дома.
   Близился вечер. Жара  немного  отпустила,  поднявшийся  ветерок  приносил
свежий аромат леса, листва  шелестела  в  кронах  деревьев.  Удовлетворенная
событиями дня, Мара  бездумно  следила  за  птицами,  которые  в  погоне  за
насекомыми стремительно бросались из поднебесья вниз, а затем круто взмывали
вверх. Когда птичья трапеза подошла к концу, они с хриплыми криками  улетели
к  югу,  и  только  тогда  Мара  почувствовала,  как  она  сама  утомлена  и
проголодалась.
   Как будто прочитав мысли властительницы, Кейок подошел к ней со словами:
   - Госпожа, мы должны немедленно трогаться в  путь,  если  хотим  засветло
вернуться домой.
   Мара кивнула. Сидеть на мешках с тайзой было не очень-то удобно, и сейчас
она даже с удовольствием подумала о том, как было бы хорошо снова устроиться
среди мягких подушек. Она провела долгие часы под  взглядами  оголодавших  и
отчаявшихся людей,  и  возможность  укрыться  в  тесном  паланкине  внезапно
показалась весьма заманчивой. Достаточно  громко,  чтобы  ее  услышали,  она
ответила:
   - Тогда  давайте  отправляться,  военачальник.  Здесь  находятся  солдаты
Акомы, которым, вероятно, хочется умыться, поесть  горячего  и  отдохнуть  в
казармах, где их одеяла не отсыреют от тумана.
   Даже  у  Мары  на  глаза  набежали  слезы,  когда  она   услышала   вопль
неомраченной  радости,  вырвавшийся  из  глоток  вчерашних  бандитов.  Люди,
которые  столь  недавно  собирались  на  нее  напасть,  сейчас  были   полны
стремления защищать ее. Она мысленно возблагодарила  Лашиму.  Первая  победа
досталась ей легко, но в будущем, когда придется  сражаться  против  военной
мощи Минванаби  и  изощренного  коварства  Анасати,  добиться  успеха  будет
намного сложнее.
   Забравшись наконец в паланкин, Мара  облегченно  вздохнула:  ведь  только
сейчас отпала необходимость  усилием  воли  подавлять  страх  и  сомнение  -
сначала во время вооруженного противостояния, а потом во время  переговоров.
До самой последней секунды она не смела даже самой себе признаться,  как  ей
было  страшно.  Но  теперь  опасность   осталась   позади,   и   она   вдруг
почувствовала,  что   готова   разразиться   слезами.   Встряхнувшись,   она
постаралась  снова  взять  себя  в  руки.  Когда-то  Лано  высмеивал  бурные
проявления чувств Мары и дразнил ее, уверяя, что она совсем не цурани,  хотя
от женщин и не требовалось, чтобы они постоянно держали  себя  в  узде,  как
полагалось мужчинам.
   Вспомнив о добродушных насмешках брата и о том, что у отца  она  тоже  ни
разу не видела хотя  бы  намека  на  нерешительность,  сомнения  или  страх,
властительница закрыла глаза и призвала на помощь уроки, полученные в  храме
Лашимы. Ей показалось, что она слышит голос сестры-наставницы: "Познай самое
себя, прими как данность все стороны твоей натуры, и этим  откроешь  путь  к
совершенству. Отвергнуть себя - значит отвергнуть всех".
   Она еще  раз  глубоко  вздохнула  и  честно  признала  истину:  она  была
перепугана до смерти! И самым ужасным моментом был тот, когда она  подумала,
что бандиты бесчинствуют у нее в поместье, пока она  тщетно  ищет  их  среди
холмов.
   И снова Маре пришлось упрекнуть себя: властительницы так себя  не  ведут!
Потом она поняла, в чем причина ее смятения.  Она  попросту  не  знала,  как
должны себя вести властительницы. Ее не обучали  искусству  управления;  она
была просто молодой храмовой послушницей, без всякой подготовки брошенной  в
водоворот жесточайшей междоусобицы.
   Еще одно наставление пришло ей на память -  наставление  отца:  "Сомнения
могут подорвать способность человека  к  решительным  действиям,  а  в  Игре
Совета заколебаться - значит погибнуть".
   Не  желая  поддаваться  слабости,  Мара  через  небольшой  просвет  между
занавесками поглядывала на новобранцев войска  Акомы.  Несмотря  на  грязные
лохмотья, осунувшиеся лица, тощие руки и глаза как у затравленных  животных,
это были воины. Но теперь Мара увидела в них то, чего не замечала пару часов
назад: эти люди, стоявшие вне закона, и даже хитрец Люджан были напуганы  не
меньше, чем она сама. Это казалось Маре странным, пока  она  не  сообразила,
что они опасаются западни. Численный перевес был на их  стороне,  но  охрана
Мары состояла из воинов, закаленных в  сражениях,  прекрасно  вооруженных  и
защищенных  прочны-и  доспехами.  Некоторые  из  серых  воинов  годами  жили
впроголодь.  Их  оружие  представляло  собой  беспорядочный   набор   где-то
подобранных, украденных или грубо сработанных мечей и  ножей.  И,  глядя  на
этих хмурых, подавленных людей, Мара догадывалась, что их гнетет мысль,  что
некоторым из их злополучного братства сегодня предстоит  умереть.  И  каждый
задумывался, не окажется ли он в их числе.
   Людям, шагающим по  дороге,  и  невдомек  было,  что  за  ними  наблюдает
хозяйка, и владевшие ими чувства явственно читались  на  изможденных  лицах.
Среди этих чувств преобладали два: надежда и страх  перед  ложной  надеждой.
Мара откинулась на  подушки,  уткнувшись  отсутствующим  взглядом  в  ковры,
устилающие стенки паланкина. Как же ей удалось распознать все эти тревоги по
лицам  новых  рекрутов   Акомы?   Может   быть,   страх   пробудил   в   ней
восприимчивость, которой прежде она в себе не замечала?  И  тут  же,  словно
Ланокота  сидел  рядом,  ей  послышался  его   шепот:   "...Ты   взрослеешь,
сестренка".
   Внезапно хлынули слезы; сдерживаться дольше у нее уже  не  было  сил.  Но
теперь в слезах изливалось не горе, а  ликование,  подобное  тому  восторгу,
который она испытала, когда Лано в последний  раз  стал  победителем  летних
состязаний в Сулан-Ку. В тот день и Мара, и отец веселились,  как  крестьяне
на трибунах, на время отбросив всякие мысли о своем высоком  положении  и  о
необходимости сохранять подобающий  бесстрастный  вид.  Но  теперь  сила  ее
торжества десятикратно превышала даже ту незабываемую радость.
   Она одержала верх. Она познала вкус первой победы в Игре Совета,  и  этот
опыт открыл ей нечто новое в самой себе; он оставил в  душе  жажду  новых  и
более важных побед. Впервые в жизни она поняла,  почему  знатные  властители
сражаются и умирают ради возвышения фамильной чести.
   Улыбаясь  сквозь  слезы,  она  позволила  своему  телу   расслабиться   и
подчиниться мерному покачиванию паланкина. Никто из тех, кто сидел  напротив
нее за невидимым игорным столом цуранской политики, не узнает  о  том  ходе,
который она сегодня сделала... во всяком случае, узнает не  скоро.  Но  зато
теперь  гарнизон  ее  поместья,  который   из-за   предательства   Минванаби
сократился до пятидесяти воинов, будет  насчитывать  не  менее  двух  сотен.
Поскольку серые воины были рассеяны в логовищах по всей Империи, она  сможет
воспользоваться  услугами  сегодняшнего  пополнения,  чтобы  набрать   новых
бойцов. Если бы только ей удалось выиграть еще хотя  бы  одну  неделю  после
того, как она отправит властителю  Минванаби  коробку  с  пером  и  шнурком!
Тогда, возможно, у нее наберется сотен пять - а то и больше - солдат,  чтобы
отразить его следующую  вылазку.  Мару  захлестывала  радость.  Она  познала
победу!   И   опять   в   памяти   прозвучали   голоса.    Сестра-наставница
предостерегала: "Дитя мое, не позволяй себе  возжаждать  власти  и  победных
торжеств, ибо бренно и то и другое". Но задорный голос  Ланокоты  подстрекал
ее совсем к иному: "Радуйся победе, пока  можешь,  Мараанни.  Радуйся,  пока
можешь".
   Сон  не  приходил,  и,  неподвижно  лежа  на  подушках,  Мара   улыбалась
собственным мыслям. Прекрасно понимая, что ее  положение  почти  безнадежно,
она собиралась последовать совету Ланокоты. Надо наслаждаться  жизнью,  пока
жизнь продолжается.
   Поскрипывали  колеса  фургонов,  мычали  нидры;  пыль,  поднятая   ногами
пешеходов, отливала охрой  и  золотом.  Догорела  вечерняя  заря,  и  уже  в
сумерках не правдоподобный караван Мары с разношерстной  компанией  ратников
втянулся в ворота усадьбы Акома.

***

   Факелы у главного  входа  господского  дома  освещали  двор,  где  царила
необычная  кутерьма.  Надо  было  принять  прибывших  ранее   мастеровых   и
землепашцев, то есть накормить их всех, разместить на ночлег и определить на
ту или иную работу. Этим и занимался Джайкен со своими подчиненными, отложив
все прочие дела. Когда же во дворе  появился  караван  Мары  с  оборванными,
голодными воинами Люджана, Джайкен воздел руки  к  небесам  и  стал  умолять
богов, чтобы закончились поскорее труды этого невозможного  дня.  Он  и  сам
успел проголодаться, да к тому же ему сильно  досталось  от  острого  язычка
жены, которая возмущалась, что ей пришлось одной укладывать детей спать. Тем
не менее он тут же послал на кухню приказ отварить еще  один  большой  котел
тайзы, а также нарезать холодного мяса и подать фрукты. После этого,  ни  на
миг не  прекращая  кипучую  деятельность,  приступил  к  составлению  списка
новичков: на счетные таблички он заносил имена и  делал  пометки  касательно
того, кому нужно подобрать одежду, а кому - сандалии. Пока Кейок распределял
новобранцев по ротам и сотням, Джайкен  и  его  помощники  собирали  бригаду
рабов, чтобы подмести полы  в  пустующих  казарменных  бараках  и  разложить
одеяла на спальные циновки.  Не  дожидаясь  никаких  формальных  приказаний,
Люджан взял на себя роль офицера, по мере  необходимости  то  подбодряя,  то
подгоняя кого-то, чтобы помочь в обустройстве своих молодцов.
   Из дома вышла Накойя. Шпильки, заколотые впопыхах, торчали из ее прически
еще более криво, чем всегда. Она решительно вклинилась в хаос снующих людей,
мычащих нидр и скрипучих фургонов и прямиком направилась к  паланкину  Мары.
Она подоспела как раз к тому моменту, когда Мара, опираясь на руку Папевайо,
выбралась из паланкина на землю. Уставшая от  долгого  сидения,  ослепленная
светом факелов, она все же отметила тот  момент,  когда  командир  авангарда
безмолвно передал ее на попечение Накойи. Невидимая линия, разделявшая сферы
деятельности телохранителя и няньки, пролегала примерно  там,  где  каменная
дорожка от парадных дверей упиралась в подъездную дорогу.
   Накойя проводила госпожу на ее  половину,  держась  на  шаг  позади,  как
положено. Однако едва они оказались в комнате, старая няня  жестом  отослала
служанок и плотно сдвинула дверные створки.
   Мара остановилась, чтобы снять браслеты и прочие  драгоценности,  которые
нацепила на себя перед отправлением в путь с единственной целью -  выглядеть
как можно более легкомысленной. Молчавшая до сих пор  Накойя  уже  не  могла
больше сдерживаться и самым суровым тоном спросила:
   - Как понять твое внезапное возвращение? И что это за оборванцы?
   Мара небрежно бросила в ларец брошь и  нефритовое  ожерелье.  Сегодня  ей
пришлось много пережить: гнетущее ожидание,  опасность,  опьяняющую  эйфорию
успеха;
   После всего этого командирские замашки Накойи довели напряжение  Мары  до
последнего предела. С полнейшим самообладанием она  стянула  с  пальцев  все
кольца одно за другим и со всеми подробностями изложила  план,  который  она
претворила в жизнь ради восполнения потерь гарнизона Акомы. Когда  последние
украшения, звякнув, упали в ларец, Накойя возвысила голос:
   - Ты посмела рискнуть будущим Акомы, сделав ставку на такой непродуманный
план? Девочка, да ты знаешь, чем ты рисковала? - Обернувшись, Мара  увидела,
что лицо у старой ворчуньи раскраснелось, а руки судорожно сжаты. - Да  ведь
если бы хоть один из бандитов нанес удар,  твои  люди  погибли  бы,  защищая
тебя! И ради чего? Ради того,  чтобы  какая-нибудь  дюжина  воинов  осталась
оборонять пустую раковину этого дома, когда явится Минванаби?  И  кто  тогда
загородил бы собой натами? Не Кейок и не Папевайо. Они к этому моменту  были
бы уже мертвы! - Ее возмущение  граничило  с  истерикой;  она  дрожала  всем
телом. - Они могли изнасиловать тебя - все по очереди! Они могли тебя убить!
- Голос Накойи поднялся до визга:
   - Вместо этой... безрассудной затеи... ты... ты должна была... ты  должна
была как следует поразмыслить о том... за кого тебе выйти  замуж!  -  Накойя
схватила Мару  за  плечи  и  так  встряхнула  хозяйку,  словно  та  все  еще
оставалась несмышленым ребенком. -  Если  ты  не  прекратишь  свои  безумные
выходки... знаешь, чем это кончится?  В  один  прекрасный  день  обнаружишь: