у.
   - Хитрости им не занимать... и смелости тоже, - заметила Мара.
   Командир авангарда пронзил ее суровым взглядом. В  нарушение  непреложных
законов  Империи,  его  повелительница  ненароком   приписала   человеческие
качества этим тварям,  которые  стояли  ниже  любого  подзаборного  отродья.
Правда, Маре уже  случалось  попирать  традиции,  когда  она  оказывалась  в
безвыходном положении, но не хотела отступать от цели. Хотя сам Люджан попал
к ней на службу именно при таких обстоятельствах, он не мог  взять  в  толк,
что она нашла в этой своре дикарей. Пытаясь осмыслить каприз своей  госпожи,
воин снова обратил взор на разыгравшуюся внизу сцену.
   Надсмотрщик призвал подкрепление. Несколько дюжих охранников, вооруженных
крючьями из прочной слоистой кожи - такой, какая шла на изготовление  мечей,
ворвались в загон и кинулись к рыжему невольнику. Рабов, вставших у  них  на
пути, отбрасывали в сторону или пинали остроносыми сандалиями.  Один  варвар
упал, схватившись за окровавленную ногу. Тогда остальные расступились. Рыжий
раб замедлил шаги и позволил загнать  себя  в  угол.  Солдаты  зацепили  его
крючьями и подтащили к побагровевшему, задыхающемуся от  пыли  хозяину,  чей
желтый шелковый костюм успел прийти в самый плачевный вид. Упрямца поставили
на колени, а купец потребовал подать наручники  и  сыромятные  ремни,  чтобы
усмирить его дикий нрав.
   Однако варвар не  сдавался.  Словно  не  понимая,  что  его  жизнь  может
оборваться по одному мановению руки торговца, он откинул  со  лба  спутанные
волосы и обвел взглядом своих истязателей. В  схватке  кто-то  разодрал  ему
скулу. По лицу стекала кровь, исчезая в непокорной огненной бороде.  На  вид
ему можно было дать лет под тридцать.  Его  задиристость  не  укротили  даже
побои. Он опять заговорил. Мара и Люджан заметили, что работорговец застыл с
открытым ртом, а один из охранников, вопреки обычной цуранской сдержанности,
еле успел спрятать ухмылку. Между тем надсмотрщик, вооружившийся хлыстом, со
всего размаху ударил строптивого раба  и  пнул  его  ногой  в  спину,  чтобы
повалить лицом в пыль.
   Мара без содрогания взирала на происходящее. В ее владениях рабов  пороли
даже за мелкие провинности, которые не шли  ни  в  какое  сравнение  с  этим
возмутительным бунтарством. Но выходки рыжего иноземца, которые нарушали все
общественные устои, почему-то не вызывали у нее протеста. В  свое  время  ей
довелось  познакомиться  с  обычаями  чо-джайнов;  она  научилась  если   не
принимать, то хотя бы уважать  их  традиции  и  образ  мыслей.  Наблюдая  за
рабами,  толпящимися  в  загоне,  она  подумала,  что  им  тоже  свойственно
человеческое начало, просто они явились из другого мира, не похожего на  мир
Келевана. Оставаясь чужаками, они скорее всего не догадывались,  какая  доля
уготована им в здешних краях: в Келеване вырваться  из  рабства  можно  было
только через врата смерти. Раб навсегда оставался ничтожеством - без  чести,
без души. Его можно  было  кормить  и  держать  под  крышей,  а  можно  было
ненароком раздавить и больше не вспоминать, как попавшего под каблук червя.
   Цуранские воины предпочитали покончить с собой, лишь бы не попасть заживо
в плен к врагу. Если человек не сумел вовремя расстаться с  жизнью,  то  это
мог быть только раненый, контуженый или же безнадежный трус. Никто не  мешал
мидкемийцам сделать такой же выбор. Коль  скоро  они  добровольно  предпочли
бесчестье, их судьба была предрешена.
   Между тем рыжеволосый  не  покорился.  Он  отпрянул  в  сторону,  избежав
очередного удара, и бросился прямо под ноги торговцу. Толстяк завопил и едва
не рухнул, но его спас счетовод, который обеими руками ухватился за  измятый
шелк. Грифельная доска упала в пыль, и невольник с явным расчетом  проехался
по ней животом. Меловые пометки размазались от потеков пота и  грязи.  Мара,
смотревшая сверху с каким-то  непонятным  азартом,  заметила,  что  бельевая
корзина пуста. При этом далеко не все из рабов облачились  хоть  в  какую-то
одежку: одним достались только штаны, другим  только  рубахи.  Пусть  рыжего
невольника ждала порка, а то и виселица, - он добился своего.
   Охранники, потрясая крючьями, сомкнулись в кольцо. От жары и усталости их
терпение лопнуло: они приготовились убивать.
   Что-то заставило Мару, властительницу Акомы, вскочить со скамьи.
   - Прекратить! - закричала она, перегнувшись через перила.
   Ее голос прозвучал так властно,  что  охранники  растерялись.  Приученные
повиноваться  приказу,  они  опустили  крючья  и   замерли   над   связанным
мидкемийцем. Купец суетливо расправил складки  костюма,  а  распростертый  в
пыли невольник тяжело перевернулся  на  бок,  неловко  оперся  на  локоть  и
посмотрел вверх.
   На  его  лице  отразилось  неподдельное  изумление:  спасение  пришло  от
миниатюрной темноволосой женщины, почти девочки. Он разглядывал ее  в  упор,
не отводя глаз. Счетовод опомнился первым: он влепил  рабу  пощечину,  чтобы
тот помнил свое место.
   Мара гневно нахмурилась:
   - Я сказала - прекратить! Кто ослушается, того  заставлю  возместить  мне
ущерб за порчу товара, который я желаю приобрести.
   Купец  вытянулся,  позабыв  о  загубленном  костюме  и  пытаясь  пятерней
зачесать назад прилипшие к потным вискам лохмы, будто это могло искупить его
вину. Узнав в покупательнице хозяйку Акомы, он  отвесил  ей  низкий  поклон.
После того как рыжий дьявол показал свой норов, купец и не надеялся сбыть  с
рук этот товар. Надо же было  такому  случиться,  что  властительница  Акомы
видела это безобразие собственными глазами - и все же  намеревалась  сделать
покупку. Чудеса, да и только.
   Прекрасно понимая, что толстяк не  станет  торговаться,  Мара  равнодушно
поигрывала веером.
   - Могу предложить  тебе  тридцать  центориев  за  всю  партию,  -  лениво
процедила она. - Но если тот, самый крупный, испустит дух,  то  и  этого  не
дам.
   Тут даже невозмутимый Люджан поднял брови. Он заподозрил, что  у  госпожи
наступило помрачение рассудка, но не решился вступать с ней в спор на виду у
всех. Он так и не произнес ни звука. Тем временем купец велел счетоводу хоть
из-под земли раздобыть воды и чистой ветоши. Тот  расторопно  выполнил  все,
что требовалось, - и тут же услышал оскорбительный приказ промыть невольнику
раны.
   Но не таков был рыжеволосый главарь, чтобы принимать милость от врага. Он
исхитрился выбросить вперед огромную  пятерню  и  мертвой  хваткой  вцепился
счетоводу в руку. С верхней галереи невозможно было расслышать слов,  только
незадачливый врачеватель, вздрогнув как ужаленный, вдруг выронил и флягу,  и
ветошь.
   К этому времени у торговца уже пропало всякое желание карать  смутьяна  и
тем самым испытывать терпение Мары. Он залебезил, чтобы отвлечь ее  внимание
от происходящего, когда один из  невольников  выступил  вперед  и  продолжил
обрабатывать кровоточащие раны главаря.
   - Госпожа, купчую можно выправить прямо сейчас у меня в конторе, там тебе
будет удобно. Я прикажу подать фруктовый шербет, чтобы ты могла  освежиться,
пока писарь будет готовить бумаги. Если ты соблаговолишь проследовать...
   - Это ни к чему, - оборвала его Мара. - Пришлешь писаря сюда, на галерею.
Я желаю, чтобы невольники  были  отправлены  ко  мне  в  имение  без  лишних
проволочек. Твое дело - подготовить купчую, а об остальном  позаботятся  мои
солдаты. - Напоследок оглядев загон, она добавила:
   - Только не надейся, что я поставлю свою подпись, пока рабам  не  выдадут
штаны и рубахи.
   - Что такое? Как же так? - в отчаянии забормотал торговец.
   Счетовод был совершенно убит. Ведь  на  его  глазах  со  склада  принесли
корзину с одеждой, которой хватило бы на три таких  партии  невольников,  но
при этом многие из рабов оставались голыми или в лучшем случае  полуодетыми.
Надо было бы  установить,  как  такое  могло  случиться,  найти  виновных  и
вытрясти из них душу. Однако властительница проявляла нетерпение, и на  этом
деле пришлось поставить точку. Чтобы не искушать судьбу, торговец угрожающим
жестом приказал счетоводу помалкивать.  Тридцать  центориев  -  смехотворная
цена, однако он уже не чаял, как  избавиться  от  этих  бесноватых,  которые
только занимают место в загоне да жрут тайзу почем  зря.  Уж  лучше  немного
откормить обыкновенных, смирных  рабов  -  те,  как  пить  дать,  пойдут  по
пять-десять центориев за голову.
   Содрогаясь от мысли, что пропавшие рубахи стоят едва ли  не  больше,  чем
эти мидкемийцы, торговец все же взял себя в руки.
   -  Прикажи  посыльному  вызвать  кого-нибудь  из  писарей,  чтобы  срочно
составить купчую для госпожи, - важно распорядился он.
   Приказчик попытался что-то возразить, но торговец  вполголоса  припечатал
его крепким словцом, чтобы тот ловил момент, пока у властительницы не прошла
блажь.
   Мара и бровью не повела. Сейчас ее занимал только рыжеволосый  варвар,  к
которому ее подтолкнуло странное движение души. Яркие голубые глаза обжигали
огнем. Даже Хокану не обладал такой магнетической силой.
   Не предупредив командира авангарда, Мара резко  отвернулась  и  заспешила
вниз по лестнице. Офицер в два прыжка обогнал ее  и  занял  прежнюю  позицию
впереди госпожи. Он так  и  не  понял,  чем  вызван  столь  внезапный  уход:
желанием поскорее вернуться домой или какой-то другой причиной.
   Однако времени для размышлений не оставалось. Люджан помог Маре  зайти  в
паланкин и произнес:
   - Джайкен будет рвать на себе волосы.
   Мара подняла глаза на телохранителя, но не увидела в них привычной иронии
- только беспокойство, а может быть, и что-то иное.
   Тут прибежал писарь с  необходимыми  бумагами.  Мара  поспешно  приложила
руку, чтобы скорее покинуть рыночную площадь.
   Звуки незнакомой речи примешивались к окрикам надсмотрщиков -  это  рабов
выталкивали  из  загона.  Легким  кивком  головы  Люджан  приказал  солдатам
построить два с  лишним  десятка  мидкемийцев  в  походный  порядок.  Задача
осложнялась тем,  что  невольники  плохо  понимали  цурани,  да  к  тому  же
оказались донельзя  своенравными.  Никому  из  рабов,  рожденных  в  империи
Цурануани, и в голову  бы  не  пришло  требовать  для  себя  обувь.  Солдаты
остолбенели от такой вызывающей  наглости;  не  сумев  добиться  повиновения
угрозами, они вынуждены  были  применить  силу.  С  каждой  минутой  страсти
накалялись. Солдаты считали ниже своего достоинства  избивать  рабов  -  это
было уделом надсмотрщиков. Зная, что их путь пройдет по  оживленным  улицам,
они сгорали от стыда за себя и свою госпожу.
   Преувеличенно  прямая  осанка  Мары,  застывшей  на  подушках  паланкина,
свидетельствовала о том, что  она  тоже  готова  провалиться  сквозь  землю.
Наконец носильщикам был дан  знак  поднимать  шесты  паланкина  на  плечи  и
двигаться быстрым шагом, ибо Мара хотела как  можно  скорее  миновать  улицы
Сулан-Ку.
   Подозвав к себе Люджана, она распорядилась выбрать для передвижения самые
окраинные  закоулки.  Это  означало,  что  придется  идти  через   беднейшие
кварталы, протянувшиеся вдоль реки, пробираться через лужи, помойки и потоки
нечистот.  Воины  обнажили  мечи  и  время  от  времени   подталкивали   ими
нерасторопных рабов. Карманные воришки и даже матерые грабители ни за что не
решились бы приблизиться к вооруженному эскорту, но у Мары имелись серьезные
причины торопиться.
   За ее передвижениями, пусть самыми незначительными, зорко следили  враги.
Поездка на невольничий рынок не могла  остаться  незамеченной:  торговец  со
своими помощниками поспешит в местную таверну, чтобы отпраздновать сделку, и
начнет судачить о причудах  Мары,  закупившей  невольников-иноземцев.  Слухи
мгновенно разлетятся по всей округе. Как только в городе станет  известно  о
приезде властительницы, недруги сразу пошлют по ее следу своих  ищеек.  Маре
вовсе не хотелось, чтобы молва трезвонила о  ее  планах  -  расчистка  новых
пастбищ для нидр должна была держаться  в  секрете  до  последнего  момента.
Любые сведения, разнюханные шпионами, грозили ослабить позицию Акомы.  Ничто
не заботило Мару в такой степени, как упрочение дома своих предков.
   Носильщики  свернули  в  сторону  реки.  Проулок,   застроенный   убогими
жилищами, сделался совсем узким - паланкин проходил здесь с большим  трудом.
Сверху нависали карнизы, балки и мансарды, затянутые грубыми шкурами. Сквозь
них едва пробивался дневной свет. Поколения жителей надстраивали  все  новые
ярусы, каждый из которых  нависал  над  старым.  Лишь  изредка  над  головой
вспыхивала узкая полоска изумрудного келеванского неба.  Солдаты  напряженно
вглядывались в полумрак, чтобы не попасть в засаду.
   Сквозь теснившиеся по бокам постройки не проникало ни малейшего дуновения
ветра. В тяжелом, сыром воздухе висели  запахи  отбросов  и  плесени.  Стены
домов давно пошли трещинами, стропила прогнили. На  улицах,  однако,  царило
оживление. Обитатели квартала глазели на диковинную  процессию,  но  при  ее
приближении ныряли в  пустоту  дверных  проемов.  Офицерский  плюмаж  внушал
жителям  благоговейный  ужас.  Воины  из   свиты   властителей   обычно   не
церемонились с теми, кто путался у них под ногами.  Только  стайки  чумазых,
горластых мальчишек решались искушать судьбу.  Они  показывали  пальцами  на
пышный паланкин и ловко ускользали от солдатских клинков.
   Мидкемийцы, к  немалому  облегчению  Люджана,  перестали  изводить  своей
болтовней  воинов,  которым  приходилось  быть  начеку.  Теперь  в   воздухе
явственно  ощущался  еще  один  запах,  напоминающий  едкий  дым:  процессия
поравнялась с притонами, где шла торговля пагубным зельем из нектара цветков
камота.  Кто  пристрастился  к  этому  дурману,  на  того  порой  накатывали
кошмарные  видения  и   припадки   бешенства.   Воины,   готовые   к   любой
неожиданности, держали копья наперевес; Мара замерла, прижав к лицу душистый
веер.
   Носильщики слегка замедлили шаг, огибая угол, и один из шестов  паланкина
зацепился  за  грязный  полог  покривившегося  косяка.   Взгляду   открылись
несколько семей, сбившихся  в  кучки.  Нищенские  лохмотья  едва  прикрывали
изъеденную язвами кожу. На полу  посреди  комнаты  стоял  чан  тошнотворного
варева, один на всех, а другой такой же чан, служивший отхожим  местом,  был
задвинут в угол. На рваном  одеяле  сидела  молодая  мать,  кормящая  грудью
хилого младенца; еще трое детей мал мала меньше примостились  у  ее  ног.  У
всех был землистый цвет лица и  болезненный,  изможденный  вид.  Но  Мара  и
бровью не повела: с самого детства в ней  воспитывали  убеждение,  что  боги
посылают человеку ту судьбу, какую он заслужил своей прежней жизнью.
   Шест вскоре высвободили. Пока  носильщики  разворачивались,  взгляд  Мары
упал на приобретенных рабов, которых вели позади. Рыжеволосый великан что-то
негромко сказал другому невольнику, лысеющему, широкому  в  плечах,  который
внимал  каждому  слову,  исходившему  от  главаря.  Их  лица  исказились  от
возмущения, а может быть, и от ужаса - властительница так и не  поняла,  что
же вызвало у них смятение чувств, которое,  по  цуранским  понятиям,  нельзя
было обнаруживать в присутствии посторонних, пусть даже этих оборванцев.
   Хотя городские трущобы занимали совсем небольшой квартал, путь  процессии
оказался  томительно  долгим.  Наконец  впереди  показалась  излучина   реки
Гагаджин,  стало  светлее;  вместо  убогих  жилищ  вдоль  дороги  потянулись
бесконечные  мастерские,  фабрики  и  товарные  склады.  Здесь  обосновались
скотобои, кожевенники, красильщики и другой ремесленный люд. Трубы  изрыгали
клубы  удушливого  черного  дыма.  На  реке,  у  видавшей   виды   пристани,
покачивались  грузовые  баржи  и  плавучие   жилища.   Лоточники   наперебой
предлагали свой товар хозяйкам и свободным от работы ремесленникам.
   В этом квартале воинам Люджана пришлось прокладывать себе дорогу  криками
"Акома! Акома!". Кольцо вооруженных стражников еще плотнее сомкнулось вокруг
паланкина властительницы. Рабов заставили сбиться  в  кучу;  теперь  они  не
могли даже посмотреть под  ноги.  В  отличие  от  солдат,  обутых  в  грубые
сандалии, рабы, в том числе и  носильщики,  шли  босиком,  ступая  прямо  на
острые камни, черепки и кучи нечистот.
   Мара откинулась на вышитые подушки и опять закрыла лицо душистым  веером.
Она многое бы отдала, чтобы перенестись сейчас в  свое  имение,  в  открытые
луга, вдохнуть благоухание свежих трав и полевых цветов.  Но  вот  и  дымные
улицы остались позади. Их сменили кварталы побогаче,  облюбованные  ткачами,
плотниками,  гончарами,  кружевницами,  корзинщиками.   Кое-где   попадались
ювелирные мастерские, которые можно было  узнать  по  вооруженной  охране  у
входа, а также парфюмерные лавки, куда захаживали  нарумяненные  женщины  из
Круга Зыбкой Жизни.
   Солнце стояло в зените. Мару клонило в сон. Она благословляла судьбу, что
выбралась наконец за пределы Сулан-Ку. Теперь можно было немного  подремать,
но кто-то  из  носильщиков,  как  назло,  захромал.  При  каждом  шаге  Мару
подбрасывало на подушках, и она сделала знак остановиться.
   Люджан кивнул солдату, и тот произвел осмотр носильщиков.  Действительно,
один из  них  сильно  поранил  ногу,  но,  как  повелевало  его  подчиненное
положение и цуранское понимание чести, шел вперед, едва не теряя сознание от
боли.
   До имения оставалось еще более  часа  пути.  Мидкемийцы,  как  назло,  не
умолкали;  эта  гнусавая,  нечленораздельная  трескотня  могла  кого  угодно
довести до белого  каления.  Их  болтливость  раздражала  Мару  едва  ли  не
сильнее, чем вынужденное промедление.
   Она подозвала Люджана:
   - Прикажи рыжему варвару заменить носильщика.
   Этот  раб,  похоже,  был  главным  возмутителем  спокойствия.   У   Мары,
наглотавшейся трущобного зловония, немилосердно  разболелась  голова;  нужно
было во что бы то ни стало заставить рабов замолчать.
   Воины немедленно вытолкнули рыжего вперед. Лысый здоровяк попытался  было
загородить друга, однако его отшвырнули в сторону. Он не устоял на ногах, но
продолжал что-то  выкрикивать;  тогда  рыжеволосый  невольник  успокоил  его
кивком и остановился у переднего левого шеста.  Голубые  глаза  с  интересом
взирали на изящно одетую правительницу.
   - Не сюда! - взорвался Люджан, вызвал вперед носильщика, стоявшего сзади,
а варвара отправил на его место.
   Прямо за спиной рыжего смутьяна тут же возник солдат с мечом наголо.
   - Немедленно к дому, - бросила Мара, и носильщики присели, чтобы  поднять
паланкин.
   Первые же шаги повергли ее в панику. Мидкемиец был на голову выше других;
стоило ему выпрямиться, как паланкин накренился вперед. Мара начала сползать
по шелковым подушкам. Если бы  не  стремительная  реакция  Люджана,  который
наотмашь  ударил  великана,  чтобы  тот  держался  вровень   с   остальными,
правительница просто-напросто вывалилась бы из паланкина  на  виду  у  всех.
Мидкемийцу пришлось сгорбиться и ссутулить плечи, отчего его кудрявая голова
оказалась почти у самого полога.
   - Этого еще не хватало! - возмутилась Мара.
   - Представляю, как потирал бы руки Десио Минванаби, узнай  он,  что  рабы
уронили госпожу, - в первый раз улыбнулся Люджан, а потом предложил:
   - Что, если одеть этих варваров как домашних слуг да отправить в  подарок
семейству Минванаби? Они успеют изрядно напакостить Десио, пока  его  первый
советник прикажет их повесить.
   Но Маре было не до шуток. Она поправила платье  и  вытащила  из  прически
сбившиеся гребни. Все это время варвар не сводил с нее глаз. Через некоторое
время он склонил голову набок, улыбнулся открытой  улыбкой  и  заговорил  на
ломаном цурани.
   Люджан обрушил на него поток брани:
   - Пес! Презренный раб! На колени!
   При этих словах один из воинов перехватил шест паланкина, а  двое  других
скрутили  невольника  и  бросили  его  в  дорожную  пыль.  Их  сильные  руки
пригвоздили его плечи к земле, но он все равно  пытался