ими,  легко  коснулась
губами лба Мары:
   - Ты выглядишь великолепно, госпожа, ты так же хороша,  какой  была  твоя
мать в утро ее свадьбы с властителем Седзу. Я уверена, что она гордилась  бы
тобой, если бы дожила до нынешнего дня. Да будешь  ты  так  же  счастлива  в
браке, как она, и да благословят тебя боги  детьми,  которые  продолжат  род
Акомы.
   Мара кивнула с  отсутствующим  видом.  Прислужницы  вышли  вперед,  чтобы
проводить носильщиков через открытый для них  проход,  но  тут  приглашенный
Марой менестрель сбился с такта и оборвал свою песнь. Девушка нахмурилась  и
мысленно упрекнула себя  за  неучтивость.  Она  обязана  была  перед  уходом
похвалить этого музыканта.
   Как только носилки оказались в примыкающем к спальне  пустом  зале,  Мара
немедленно послала Накойю назад с приказом вручить музыканту  что-нибудь  на
память - небольшой подарок, который польстил бы его самолюбию. Затем, крепко
сцепив пальцы, чтобы не было заметно, как они дрожат, она  дала  себе  слово
быть более внимательной. Великий дом  не  достигнет  процветания,  если  его
хозяйка будет заниматься исключительно делами первостепенной важности.  Чаще
всего умение вникнуть в незначительные мелочи жизни больше привлекает сердца
и позволяет найти дорогу к величию; во всяком случае, именно это  властитель
Седзу старался внушить своему сыну Ланокоте, когда тот, пренебрегая  нуждами
ремесленников поместья, затевал дополнительные тренировки гарнизона.
   Марой овладело ощущение  странной  обособленности.  Шум,  доносящийся  из
парадных палат, из сада и  с  подъездной  дороги,  придавал  нереальный  вид
опустевшим коридорам, которые  были  специально  освобождены  от  людей  для
процессии с носилками невесты. Куда бы она ни взглянула  -  никого  не  было
видно, хотя дом гудел от многолюдья.
   Но  вот  безлюдными  переходами  они  дошли  до   главного   коридора   и
остановились. Здесь Мара вышла из господского дома в маленький тихий  садик.
Здесь она должна была провести час в полном одиночестве, посвятив  этот  час
благочестивым размышлениям, приуготовляя себя к расставанию с девичеством  и
к началу новой жизни в роли женщины и  жены.  Гвардейцы  Акомы,  в  парадных
доспехах искусной работы, стояли  на  страже  вокруг  садика,  охраняя  свою
госпожу и оберегая ее уединение. В отличие от носильщиков, у них  на  глазах
не было повязок, однако поставлены они были спиной к садику.
   До предела напрягая слух, они ловили каждый звук с неослабным  вниманием;
ни один из них не рискнул бы навлечь беду, хотя бы раз взглянув на невесту.
   Мара мысленно отрешилась от предстоящей  церемонии,  пытаясь  призвать  в
собственную  душу  блаженство  покоя...  хотя  бы  намек  на  то   состояние
безмятежности, которое она познала в храме.  Мара  грациозно  опустилась  на
землю и, усаживаясь на  оставленные  для  нее  подушки,  расправила  платье.
Купаясь в бледном золоте раннего утра, она наблюдала за игрой воды  на  краю
фонтана. Капельки воды - каждая  из  них  была  прекрасна  сама  по  себе  -
набегали и срывались вниз, с плеском падая в водоем.  "Я  в  чем-то  подобна
этим капелькам, - подумала девушка. - Плоды любых моих усилий,  предпринятых
в течение всей жизни - минутные, бренные радости и огорчения - не сохранятся
сами по себе. Но - неразличимые, неотделимые от других, они останутся каплей
божественной эссенции в неистощимом кладезе славы рода Акома". Пошлет ли  ей
судьба счастье или страдание в  браке  с  Бантокапи  -  это  утратит  всякое
значение, когда истечет отпущенный ей  срок,  -  лишь  бы  священный  камень
натами и дальше оставался на  своем  месте,  лишь  бы  дом  Акома  продолжал
занимать принадлежащее ему по праву  высокое  положение,  не  оттесненный  в
безвестность никем другим.
   Посреди сада, сверкающего утренней  росой,  низко  склонив  голову,  Мара
горячо взывала к Лашиме. Она просила не о возвращении девичьих радостей,  не
о светлом покое, который нисходил на нее во  время  служения  в  храме.  Она
молилась о том, чтобы ей были посланы  силы  принять  врага  своего  отца  -
принять как мужа - во имя будущего возвышения рода Акома в Игре Совета.

Глава 7
СВАДЬБА

   Низко поклонившись, Накойя сказала:
   - Пора, госпожа.
   Мара открыла глаза. Час был  ранний,  и  солнечные  лучи  еще  не  успели
одолеть утреннюю прохладу, а Мара уже задыхалась от жары в тяжелых  парадных
одеяниях. Она взглянула туда, где  стояла  Накойя:  прямо  перед  носилками,
украшенными цветами. "О, еще хотя бы минуту!" - мысленно взмолилась Мара. Но
медлить она не смела.  Без  посторонней  помощи  поднявшись  на  ноги,  Мара
вернулась на носилки и жестом дала  понять,  что  готова.  Накойя  приказала
выступать. Рабы сняли  с  глаз  повязки;  начиналось  прохождение  процессии
невесты.  Гвардейцы,  выстроенные  рядами  по  краю  сада,  все   как   один
повернулись и отсалютовали своей госпоже, когда носильщики подняли шесты  на
плечи и мерным шагом начали движение к церемониальному помосту.
   Босые ноги рабов беззвучно  ступили  на  изразцовый  пол  парадного  зала
господского дома. Кейок и Папевайо, ожидавшие у  входа,  пропустили  носилки
вперед, а затем пошли за ними, строго соблюдая положенное расстояние. Слуги,
толпившиеся в  дверных  проемах  вдоль  всего  зала,  разбрасывали  на  пути
процессии цветы, которые должны были принести их госпоже радость и здоровье.
Вдоль стен, в промежутках между дверьми, стояли воины, и в их  салюте  легко
угадывалось нечто более глубокое и сильное, чем обычная дань  преданности  и
почитания. Как видно, кое-кто  из  них  пытался  совладать  с  подступающими
слезами: об этом красноречиво свидетельствовал блеск увлажнившихся глаз. Эта
женщина стала для них не просто правящей госпожой; в глазах тех, кто испытал
безрадостную долю серых воинов, Мара была дарительницей новой жизни, о какой
они не смели и мечтать. Даже передоверив их преданность своему супругу,  она
навсегда сохранит за собой их любовь.
   Перед закрытыми дверями церемониального зала носильщики остановились. Две
девушки, посвятившие себя служению Чококану,  прикололи  к  головному  убору
Мары несколько разноцветных покрывал и вложили ей в руки  венок,  сплетенный
из лент, перьев шетры и тайзовой соломки; то был  символ  неразрывной  связи
между духом и плотью, землей и небом, а также между мужем и женой. Мара лишь
едва придерживала венок, опасаясь, что от  вспотевших  ладоней  на  шелковых
лентах останутся следы. Коричневые с белым перья шетры подрагивали,  выдавая
невольный трепет молодой невесты; тем временем  к  носилкам  приблизились  и
встали вокруг Мары четыре  девушки  в  изысканных  одеяниях.  Все  они  были
дочерями властителей, союзников Акомы, подругами детства Мары.  Сегодня  они
все, как в добрые старые времена, так и светились дружелюбием, хотя их  отцы
по  политическим  соображениям  несколько  отдалились   от   Акомы.   Однако
лучезарные улыбки девушек были не  в  силах  облегчить  тяжесть,  угнетавшую
душу, и прогнать мрачные предчувствия. Да, она явилась в  парадный  зал  как
властвующая госпожа Акомы, но выйдет отсюда  как  жена  Бантокапи,  как  все
прочие женщины, не облеченные наследственной властью... Теперь ее назначение
будет состоять лишь в заботах  о  чести,  удобствах  и  приятной  жизни  для
мужа-господина. Когда завершится краткая  церемония  перед  семейным  камнем
натами в священной роще, у нее  не  останется  никакого  ранга  или  титула,
помимо тех, что она получит по милости супруга.
   Кейок и Папевайо взялись за деревянные кольца  дверей  и  потянули  их  в
стороны. Расписные створки беззвучно скользнули по желобкам, открыв  широкий
проход. Прозвучал удар гонга. Музыканты заиграли на тростниковых свирелях  и
флейтах; носильщики двинулись вперед. Мара моргнула, борясь со  слезами.  Но
голову она держала высоко, помня, что на нее устремлены глаза самых  знатных
вельмож Империи и их родичей. Теперь уже никто из смертных  не  был  властен
воспрепятствовать церемонии, которая соединит ее судьбу с судьбой  Бантокапи
из рода Анасати.
   Через разноцветные покрывала Мара не видела почти ничего, кроме  каких-то
неясных, расплывчатых силуэтов.  Деревянные  стены  и  полы  источали  запах
мебельного воска и смолы, смешивающийся с ароматом цветов.
   Рабы донесли ее до помоста, выстроенного в  виде  широких  ступеней.  Они
опустили носилки на нижнюю ступень и удалились, оставив ее у ног  верховного
жреца Чококана и трех его  служителей.  Сопровождающие  девушки  уселись  на
подушках около помоста. От жары и одуряющего запаха дыма, поднимающегося над
кадильницей жреца, у Мары закружилась голова; каждый вздох давался с трудом.
   Она не видела, что происходит за помостом,  но  знала,  что  по  традиции
Бантокапи должен был появиться в противоположном конце зала  одновременно  с
ней, на носилках с бумажными украшениями, символизирующими оружие и доспехи.
К этому моменту он уже, вероятно, сидел на одном уровне с ней по правую руку
от жреца. Одежды жениха наверняка столь же изысканны и роскошны, как у  нее,
а его лицо скрыто за массивной маской с  перьями,  изготовленной  специально
для свадебных обрядов кем-то из далеких предков Анасати.
   Верховный жрец воздел руки ладонями  к  небу  и  произнес  первые  строки
венчального речитатива:
   В начале начал не было ничего,
   Кроме мощи высшего разума - разума богов.
   В начале начал своею мощью
   Боги создали тьму и свет, огонь и воздух,
   Землю и море
   И, наконец, мужчину и женщину..
   В начале начал
   Раздельные тела мужчины и женщины
   Воссоздали заново
   Единство божественного промысла,
   Создавшего их самих.
   И так дали они
   Жизнь своим детям,
   Дабы те прославляли
   Могущество богов.
   И сегодня,
   Как в начале начал,
   Мы собрались,
   Чтобы утвердить единство божественной воли
   Посредством земных тел
   Этого молодого мужчины
   И этой молодой женщины.
   Жрец  опустил  руки.  Прозвенел  гонт,  и  мальчики-певчие  запели  гимн,
прославляющий тьму  и  свет  творения.  Когда  гимн  подошел  к  концу,  зал
наполнился множеством звуков: скрип сандалий, шелест шелков, шорох  парчи  и
перьев, постукивание бус и  самоцветов  возвестили,  что  собравшиеся  гости
поднялись на ноги.
   Жрец возобновил песнопение, а Мара тем  временем  боролась  с  сильнейшим
желанием сунуть руку под все эти покрывала и  почесать  себе  нос.  Показное
благочестие напыщенной церемонии напомнило ей  случай  из  раннего  детства.
Тогда они с Ланокотой вернулись в Акому, побывав  в  гостях,  на  свадьбе  в
одном из знатных домов. Они - тогда еще совсем  дети  -  решили  поиграть  в
жениха и невесту. Мара уселась на борт тайзового  фургона,  воткнув  себе  в
волосы как можно больше цветов акаси. Лано спрятал лицо за свадебной  маской
из высушенной на солнце глины и перьев, а "жреца" изображал престарелый раб,
которого  они  уговорили  завернуться  по  этому  поводу  в   одеяло...   От
воспоминаний детства пришлось вернуться к действительности. В руках  у  Мары
был настоящий ритуальный венок, а не ребячья самоделка, сплетенная из трав и
гибкой лозы. Если бы Ланокота был жив и  мог  здесь  присутствовать,  он  бы
поддразнивал ее и провозглашал тосты за ее счастье. Но  Мара  знала,  что  в
душе он бы оплакивал ее судьбу.
   Жрец произнес еще несколько фраз, и раздался очередной удар гонга.  Гости
снова опустились на подушки, а храмовые служители зажгли благовонные  свечи.
Тяжелый аромат фимиама  заполнил  зал,  когда  верховный  жрец  приступил  к
прославлению Первой Жены. Когда  он  заканчивал  восхваление  каждой  из  ее
добродетелей - а то были благочестие, покорность, приветливость,  чистота  и
плодовитость, - Мара кланялась, касаясь лбом  пола.  А  когда  выпрямлялась,
храмовый служитель в пурпурной  хламиде  снимал  у  нее  с  головы  одно  из
покрывал:  белое  -  как  знак  скрытого  под  ним  благочестия,  голубое  -
повиновения, розовое - приветливости;  и,  наконец,  осталось  липы.  тонкое
зеленое покрывало, знаменующее собой честь Акомы.
   Тонкая ткань все еще щекотала кожу лица, но теперь по крайней  мере  Мара
могла видеть, что происходит вокруг. Семья Анасати  располагалась  сбоку  от
помоста, с  "жениховской"  стороны,  точно  так  же,  как  свита  Мары  -  с
"невестиной" стороны. Все прочие сидели  перед  помостом,  занимая  места  в
строгом соответствии со своим рангом. Ярче  всех  сверкал  белый  с  золотом
наряд Имперского Стратега, находившегося ближе всех к помосту. Рядом  с  ним
восседала его жена в платье из  алой  парчи,  расшитой  бирюзовыми  перьями.
Посреди буйства красок, представлявших  все  цвета  радуги,  выделялись  две
фигуры в черных хламидах: двое Всемогущих из  Ассамблеи  Магов  сопровождали
Альмеко на бракосочетании сына его старого друга.
   Следующим по рангу полагалось считать семейство Минванаби, но  отсутствие
Джингу не  должно  было  оскорбить  Анасати:  кровная  вражда  между  домами
Минванаби и Акома  служила  достаточным  оправданием.  Только  на  собраниях
имперского значения - например на  коронации  императора  или  дне  рождения
Имперского Стратега - встреча двух семей  могла  обойтись  без  вооруженного
столкновения.
   Позади свиты  Стратега  Мара  разглядела  властителей  Кеда,  Тонмаргу  и
Ксакатекас; вместе с Оаксатуканами, к числу  которых  относился  Альмеко,  и
Минванаби они составляли Пять Великих Семей, самых влиятельных и  знатных  в
Империи. В следующем ряду сидел Камаду, властитель Шиндзаваи, и  его  второй
сын Хокану, красивое лицо которого было сейчас повернуто в профиль  к  Маре.
Считалось, что, наряду с Акомой  и  Анасати,  Шиндзаваи  уступают  по  рангу
только Пяти Великим Семьям.
   Мара прикусила губу; листья и перышки ее венка заметно дрожали. У нее над
головой  монотонно  гудел  голос  верховного  жреца,   описывающего   теперь
достоинства  Первого  Мужа;  тем  временем  служители  развешивали  бисерные
ожерелья поверх бумажных мечей  на  носилках  Бантокапи.  Мара  видела,  как
скрывались внизу и снова появлялись красные  и  белые  перья  его  свадебной
маски, когда он воздавал почет каждой  добродетели,  по  мере  того  как  их
называл жрец, - то были честь, сила, мудрость, мужество и доброта.
   Снова  прозвенел  гонг,  и  жрец  вместе  со  служителями  приступили   к
молитве-благословению, которая закончилась гораздо скорее,  чем  Мара  могла
ожидать. И вот уже сопровождающие ее девушки поднялись и помогли Маре встать
с носилок. Банто тоже встал. Затем они оба сошли  с  помоста  и  поклонились
гостям; все это время жрец и служители держались посередине между женихом  и
невестой. И наконец небольшая процессия,  состоящая  из  властителя  Анасати
(потому что он был отцом Бантокапи), Накойи  (потому  что  она  была  первой
советницей Мары), жреца и его служителей, проводила  жениха  с  невестой  из
зала через сад ко входу в священную рощу.
   Там, перед входом, служители сняли сандалии с ног Мары и Бантокапи, чтобы
их ноги касались земли Акомы, когда властительница  передаст  наследственное
право господства над этой землей своему будущему мужу.
   Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы его лучи высушили последнюю
каплю росы на траве и прогрели камни  дорожки.  Это  живое  тепло  ощущалось
босыми подошвами Мары как что-то нереальное, а веселое пение  птиц  в  кроне
дерева уло отдавалось в ушах отзвуком детских грез. Но Накойя крепко держала
ее за руку, и это было  наяву.  Жрец  затянул  следующую  молитву,  и  вдруг
оказалось, что она идет бок о бок с Бантокапи  -  увешанная  драгоценностями
кукла в тени величественного  плюмажа  его  свадебной  маски.  Жрец  отвесил
поклон своему богу и, оставив храмовых служителей, властителя и советницу  у
входа, проследовал за молодой парой в рощу, на Поляну Созерцания.
   Строго соблюдая правила обряда, Мара не смела оглянуться назад;  если  бы
ритуал допускал такую вольность, она увидела бы слезы на глазах Накойи.
   Все трое вышли из-под благодатного полога дерева уло и  двинулись  дальше
при ясном  свете  дня,  минуя  цветущие  кустарники,  низкие  арки-ворота  и
изогнутые мостики на пути к натами.
   Словно скованная душевным оцепенением, Мара повторяла те же шаги,  что  и
несколько  недель  назад,  когда  несла  реликвии  отца  и  брата  к   месту
захоронения.  Сейчас  она  не  думала  о  них,  чтобы  не  навлечь  на  себя
неодобрение их духов: вдруг они осудят ее брачный союз с врагом, заключаемый
ради продолжения рода? Она не смотрела на жениха,  который  шел  рядом.  Для
него этот путь не был привычным, и он недовольно сопел, когда ему  случалось
неудачно поставить ногу. Черты его красно-золотой маски  выражали  застывшую
торжественность, карикатурные глаза смотрели прямо вперед, но глаза мужчины,
чье лицо скрывала эта маска, так и  перебегали  то  в  одну  сторону,  то  в
другую, жадно вбирая каждую, даже самую малую часть того, что скоро по праву
будет принадлежать ему как властителю Акомы.
   Тихий перезвон колокольчиков возвестил,  что  для  молодой  пары  настала
минута отрешенности и безмолвного размышления. Мара и ее  жених  поклонились
божественному лику, изображенному на церемониальных воротах, и  остановились
под аркой у самого пруда. На травянистом берегу не осталось  никаких  следов
вторжения убийцы, но кусты, которые были  им  примяты,  а  потом  выпрямлены
жрецами  Чококана,  затеняли  древний  натами  семьи  Акомы.  По   истечении
отведенного срока снова послышался перезвон. Жрец выступил вперед и  положил
руки на плечи жениха и невесты. Он  благословил  обоих,  окропил  их  водой,
зачерпнутой из пруда, и  замер  в  неподвижности,  ожидая,  когда  прозвучат
брачные обеты.
   Мара заставила себя успокоиться, хотя никогда еще ей не давалось с  таким
трудом  это  упражнение  для  души,  которому  научили  ее  сестры   Лашимы.
Чеканно-твердым  голосом   она   произнесла   слова,   которые   лишали   ее
наследственных прав на титул властительницы Акомы. Она  не  дрогнула,  когда
жрец разорвал ее зеленое покрывало и сжег его в  жаровне,  стоявшей  у  края
пруда. Жрец смочил палец, коснулся  горячего  пепла  и  начертал  положенные
символы на ладонях и ногах Бантокапи. Потом Мара  опустилась  на  колени  и,
поцеловав натами, прижалась головой к земле, хранившей прах  ее  предков.  В
этом положении она и оставалась, пока Бантокапи из рода  Анасати  произносил
слова обета: он поклялся посвятить свою жизнь, честь и бессмертный дух  роду
Акома. Потом он опустился на колени рядом с Марой, и она  завершила  ритуал,
хотя собственный голос показался ей чужим и незнакомым:
   - Здесь покоятся души моего брата Ланокоты, моего родного отца властителя
Седзу, моей родной матери госпожи Оскиро; призываю их в свидетели моих слов.
Здесь лежит прах моих дедов, Касру и Бектомакана, и их жен, Дамаки и  Ченио;
призываю их в свидетели моих поступков.
   Она перевела дыхание и собралась с силами.  Тем  же  ровным  голосом  она
поименно назвала  всех  своих  предков,  доведя  этот  длинный  перечень  до
родоначальника  Акомы,  Анчиндиро,  простого  солдата,  который  сошелся   в
поединке с властителем Тиро из семьи Кеда и сражался с ним пять дней, прежде
чем завоевал руку его дочери и титул властителя в придачу. И  таким  образом
он вывел свою семью в ряд властителей, по рангу уступающих лишь Пяти Великим
Семьям Империи. Даже Бантокапи кивал с неподдельным уважением, ибо, при всем
могуществе его отца, род Анасати не уходил  корнями  столь  далеко  в  глубь
веков, как Акома.
   Завершив речь, Мара вынула цветок из  свадебного  венка  и  положила  его
перед натами как символ возвращения плоти в землю.
   Снова зазвенел гонг, и после следующей молитвы Банто произнес  ритуальные
фразы, которые бесповоротно привязали его к имени и чести Акомы. Потом  Мара
передала ему обрядовый кинжал, и он  сделал  надрез  на  коже,  чтобы  капли
крови, вытекшей из ранки, упали на землю. Теперь узы чести,  более  про