- не стоило лишний  раз  навлекать
на себя ярость Бантокапи. Хотя знамя, о котором он говорил, считалось  одной
из древнейших реликвий, напоминающих о победах предков, и в течение столетий
украшало кабинет властителя Акомы, Бантокапи  не  утруждал  себя  заботой  о
соблюдении традиций.  Он  изменял  все  по  своему  усмотрению,  чаще  всего
движимый извращенно-злорадным  стремлением  доказать  всем  и  каждому,  что
правящий господин Акомы - это он, и никто другой. На Мару накатила внезапная
волна скорби... ведь только отчаяние заставило ее вступить в  этот  постылый
брак.
   - Жена! - хлестнул ее голос Бантокапи. Она очнулась от своих  размышлений
и смиренно поклонилась, хотя беременность мешала ей сделать это с подобающей
грацией. - Я желаю, чтобы из головы сарката изготовили чучело и повесили над
моим столом у меня в кабинете.  Присмотри,  чтобы  все  было  исполнено  как
следует! А я должен пойти помыться. - Затем, словно  неожиданно  вспомнив  о
чем-то, он всмотрелся в полумрак комнаты позади  Мары  и  уставил  указующий
палец на Мису:
   - Эй, девушка, ты пойдешь со мной. Мне требуется кто-нибудь, чтобы помыть
спину, а мой слуга прихворнул.
   Миловидная служанка отошла от госпожи. Все знали, что ее услуги отнюдь не
ограничатся  простым  намыливанием  и  ополаскиванием  спины.  Она   покорно
последовала за Бантокапи, который круто развернулся и зашагал прочь, оставив
на пороге труп животного, убитого по меньшей мере сутки  тому  назад  и  уже
источающего зловоние. Усилием воли преодолев мгновенно подступившую к  горлу
тошноту, Мара подозвала мальчика-посыльного, который до этого момента сидел,
притаившись, в дальнем уголке: Бантокапи  имел  обыкновение  награждать  его
увесистыми тычками каждый раз, когда тот просто попадался ему на пути.
   - Кедо, пришли сюда двоих рабов из кухни; пусть  утащат  это  в  сарай  к
мяснику. Скажи чучельнику, что ему ведено подготовить  голову.  Когда  он  с
этим справится, пусть доставит ее в кабинет моего супруга и установит  туда,
где укажет господин.
   Служанке - одной из оставшихся с ней - Мара сказала:
   - Джуна, сейчас же пойди в кабинет, аккуратно сложи знамя, которое  висит
над письменным столом, и принеси его мне. Я позабочусь, чтобы оно  хранилось
должным образом.
   С дробным стуком сандалий умчался посыльный, и служанка поспешила следом.
Мара откинула за ухо мешающую прядь волос и вернулась  к  своим  документам.
Пусть Бантокапи развлекается со служанками, пусть охотится и разыгрывает  из
себя воина: его увлечения занимают все время новоявленного властителя, а это
и к лучшему. При полном отсутствии  у  Бантокапи  интереса  к  хозяйственным
делам Мара,  поневоле  прикованная  к  дому,  получала  возможность  изучать
коммерческие документы, ежедневно поступавшие в поместье.  В  тех  пределах,
которые установил Бантокапи,  Мара  продолжала  управлять  делами  Акомы.  И
училась. День за днем она все больше узнавала о том, что  воистину  приводит
род к величию.
   Забывшись, она подумала вслух:
   - Интересно, есть ли у нас новые карты?
   - Госпожа?.. - отозвалась третья служанка.
   Мара только уставилась немигающим взглядом на  некую  неразличимую  точку
между пергаментами и мордой сарката. В следующий раз,  когда  ее  повелитель
отправится на охоту или в Сулан-Ку - для посещения игорных домов или  женщин
из Круга Зыбкой Жизни, - она поищет в отцовских кабинетах карты. Однако  она
тут же опомнилась, напомнив себе, что  кабинеты  больше  не  принадлежат  ее
отцу, а отданы во владение супругу, который был для нее врагом.

***

   Вино расплескалось, раздражающе-красными пятнами расплывшись по скатерти,
когда отшвырнутая рукой Бантокапи фляга ударилась о столешницу  и  загремела
среди прочей посуды. Он даже моргнул, словно получил удовольствие от  такого
свидетельства собственной недюжинной силы;  однако  его  гнев  не  пошел  на
убыль:
   - Женщина, перестань меня допекать!
   От зычного голоса затрепетали огоньки масляных ламп. Мара спокойно сидела
перед супругом, который всего лишь несколько секунд назад самозабвенно, хотя
и фальшиво, подпевал двум заезжим менестрелям.
   - Ты что, не видишь - я наслаждаюсь их искусством! Ты же  сама  вечно  ко
мне пристаешь - то чтобы я стихи почитал, то чтобы музыку послушал. Как же я
могу ее слушать, если меня всякий раз будут отвлекать?
   Мара спрятала усмешку.  Причина  столь  неожиданной  тяги  ее  супруга  к
музыкальному искусству была очевидна: дуэт состоял из пожилого менестреля  и
его  привлекательной  дочки,  чьи  объемистые  формы,   чисто   символически
прикрытые коротким облегающим платьем с глубоким вырезом, безусловно, должны
были скрашивать впечатление от сомнительных достоинств ее пения. Однако дело
прежде всего, и Мара решительно подняла свиток, который она поспешно  убрала
с пути расползающихся струек пролитого вина.
   - Господин мой, эти решения не могут ждать...
   - Они подождут, если я скажу, чтобы они подождали!  -  взревел  Бантокапи
так грозно, что служанка, явившаяся  с  тазиком  и  тряпками,  дабы  навести
порядок на столе, засуетилась и поспешила как молено скорее  закончить  свою
миссию. - А сейчас молчи, жена!
   Мара послушно  уселась  рядом  с  ним.  Повинуясь  знаку,  который  подал
Бантокапи,  музыканты  снова  заиграли  и  запели,  тогда  как  сам  он,   с
побагровевшим лицом, усердно, но безуспешно пытался  сосредоточиться  на  их
песенке. Однако в присутствии Мары - неподвижной, безмолвной  и  покорной  -
это ему никак не удавалось,  отчего  он  лишь  еще  больше  раздражался.  Не
вытерпев и минуты, он недовольно буркнул:
   - Ох, ну что там у тебя?
   Музыканты сбились с ритма и неуверенно начали последний куплет. Не сказав
ни слова, Мара протянула мужу свиток, и, когда при этом движении накидка  на
ней слегка распахнулась, он увидел, что у нее при  себе  имеется  еще  шесть
таких же документов. Он бегло просмотрел первый и не скрыл возмущения:
   - Это хозяйственные расходы и счета. К чему было меня беспокоить?
   Он уставился на жену, не замечая, сколь неловко чувствуют себя музыканты:
они не осмеливались без его разрешения сделать паузу, но и  играть  в  такой
обстановке было опасно.
   - Это твое поместье, супруг мои, -  бесцветным  тоном  пояснила  Мара.  -
Никто  не  смеет  истратить  хотя  бы  цинтию  из  казны  Акомы  без  твоего
разрешения.  Некоторые  торговцы   из   Сулан-Ку   прислали   вежливые,   но
настоятельные просьбы об оплате.
   Раздраженно почесав  у  себя  в  паху,  Бантокапи  сердито  уставился  на
таблички:
   - Жена! - рявкнул он. - У нас есть деньги, чтобы это оплатить?
   Он оглянулся по сторонам,  с  неудовольствием  обнаружив,  что  орет  без
всякой надобности: в кабинете стояла мертвая тишина, поскольку  музыканты  с
грехом пополам довели свою песню до конца.
   - Конечно, муж мой.
   Сбавив тон, он распорядился:
   - Тогда заплати что положено. - Тут он снова  помрачнел.  -  Но  ты-то  с
какой стати должна заниматься подобным вздором? Где Джайкен?
   - Ты ему запретил обращаться к тебе с этими  расчетами,  супруг  мой.  Он
исполняет твой приказ, но не допускать  его  к  себе...  от  этого  дело  не
сдвинется.
   Досада Бантокапи снова быстро обратилась в гнев:
   - И поэтому теперь моя жена попрекает меня, как последнего из писцов! Так
что же, как только кому-нибудь потребуется мое разрешение, я должен буду все
бросать и разбираться во всякой чепухе? Так ты считаешь?
   - Это твое поместье, - повторила Мара.
   Внутренне собравшись, она ждала: вот сейчас он предложит, чтобы  всю  эту
"чепуху" - то есть управление хозяйством поместья -  она  взяла  на  себя  и
перестала докучать ему по пустякам.
   Но вышло совсем по-другому. Он вздохнул с кротостью, которой она  никогда
прежде в нем не замечала:
   - Да, верно. Как видно, я должен примириться со всеми этими неудобствами.
-  Его  глаза  еще  раз  обратились  к  премиленькой  музыкантше,  а   затем
остановились на раздавшемся животе Мары. Контраст  вдохновил  властителя  на
быстрое решение:
   -  Ну  вот  что,  жена.  Сейчас  ты  должна  заботиться  об   одном:   не
переутомляться. Иди спать. Если уж я должен  заняться  изучением  свитков  и
просижу с ними допоздна, я оставлю здесь этих музыкантов.  Пусть  играют  на
своих инструментах... под музыку легче работается.
   - Супруг мой, я... -Мара осеклась.
   Она поняла, что ее расчеты не оправдались,  когда  Бантокапи  вскочил  на
ноги. Он грубо схватил ее  за  плечи  и  тоже  заставил  встать  с  подушек.
Безотчетным движением она прикрыла руками живот, защищая  новую  жизнь,  что
готовилась выйти  в  мир.  Этот  жест  удержал  супруга  от  слишком  грубых
действий, но не умерил его негодования:
   - Жена, я тебя предупреждал! Я не дурак! Эти счета будут просмотрены,  но
лишь тогда, когда я сочту это уместным!
   Его ярость, казалось, вспухала на глазах, словно  обретая  пищу  в  самой
себе; она становилась почти осязаемой. Даже месяц словно померк в небесах, и
музыканты  робко  отложили  в  сторону  инструменты.  Мара  прикусила  губу,
оцепенев в железной хватке супружеских рук, как цепенеет газен перед  релли.
Бантокапи встряхнул Мару, чтобы она ясно почувствовала: он не станет  с  ней
церемониться:
   - Слушай, жена. Ты сейчас же пойдешь  спать.  И  если  только  попробуешь
пойти мне наперекор... хотя бы раз! - я отошлю тебя прочь!
   Его пальцы разжались, и Мара почти упала  на  колени,  почувствовав,  как
страх сжал ее сердце. Она спрятала свои чувства, склонившись в поклоне столь
низком, что это скорее подобало бы девчонке-рабыне, и прижалась лбом к полу,
все еще липкому от вина:
   - Умоляю простить меня, супруг мой.
   В словах звучала самая пылкая искренность:  если  Бантокапи  пожелает  на
деле  воспользоваться  правами  властвующего  господина   по   отношению   к
непокорной жене и отошлет ее из поместья в какое-нибудь отдаленное жилище  с
парой  служанок  -  она  навсегда  утратит  всякую  возможность  влиять   на
хозяйственные дела Акомы. Прославленный род, которым так гордился  ее  отец,
придет в упадок из-за этого грубого невежды и неизбежно попадет в вассальную
зависимость от рода Анасати. Не смея обнаружить свой трепет, не смея дышать,
Мара  замерла  в  неподвижности.  Она-то  рассчитывала,  что  мужу   надоест
разбираться в финансовых тонкостях, совершенно ему  непонятных,  и  что  она
сумеет навести его на мысль перепоручить ей  всю  коммерческую  рутину...  А
вместо этого она чуть не обрекла собственный дом на катастрофу.
   Бантокапи с глубочайшим неудовольствием взирал  на  ее  согбенную  спину;
однако потом он вспомнил, сколь приятные находки  ожидают  его  под  платьем
девушки с виеллой, и это его отвлекло. Теперь уже самый  вид  груды  свитков
вызывал у него раздражение, которому он и дал выход, слегка  пнув  носком  в
бок коленопреклоненную жену:
   - Ну, жена, спать!
   Мара с трудом поднялась с колен. Кажется, на этот раз грозу пронесло,  но
она была так зла на себя, что почти не чувствовала облегчения. В душе она не
могла  не  признать:  настойчивость,  с  которой  она  добивалась   внимания
Бантокапи к хозяйственным документам, отчасти объяснялась досадой на то, что
и она сама, и дела Акомы в его  глазах  имели  куда  меньшее  значение,  чем
колышущийся бюст красотки, играющей на виелле. Но  она  перестала  за  собой
следить и из-за этого чуть не предала будущее Акомы в руки грубой  твари,  в
руки врага. С этого момента ей понадобится не только неусыпная осторожность,
но также и постоянная напряженность рассудка -  и,  конечно,  изрядная  доля
удачи. Мара была близка к панике. Больше всего ей  сейчас  требовался  совет
Накойи, но старая наперсница давно  уже  отошла  ко  сну,  а  послать  слугу
разбудить  ее  Мара  не  смела:  это  могло  бы  выглядеть   как   нарушение
недвусмысленного  приказа  властителя.  Растерянная  и  перепуганная,   Мара
разгладила смятое на  плечах  платье  и  покинула  кабинет  с  убитым  видом
провинившейся  и  раболепно-покорной  жены.  Однако  когда  за   ее   спиной
пронзительно взвизгнули струны виеллы,  а  Бантокапи  снова  вытаращился  на
пышную грудь музыкантши, мысли бешеным роем закружились в голове у Мары. Она
все  выдержит;  так  или  иначе,  она  найдет  способ,  как  воспользоваться
слабостями мужа, даже его непомерным сластолюбием. Если ей это  не  удастся,
все будет потеряно.

***

   - Жена!.. - Бантокапи  почесался,  хмуро  уставясь  на  лист  пергамента,
лежавший на письменном столе.
   - Да, Банто?..
   Мара усердно трудилась над шитьем. Это требовало от нее немалого внимания
- отчасти потому, что иголка и нитка, казалось,  начинают  жить  собственной
жизнью, стоило ей взять их в руки; нитки путались и  постоянно  завязывались
узелками. Однако главная цель Мары состояла в том,  чтобы  изобразить  живое
воплощение кротости и послушания.  С  того  вечера,  когда  вышел  конфуз  с
музыкантами и хозяйственными счетами, Бантокапи придирчиво наблюдал за  ней,
пытаясь углядеть хоть малейший признак  неповиновения;  как  шептались  даже
рабыни в уголках, он часто давал волю своему дурному настроению.  Считалось,
что Мара шьет рубашонку для своего будущего младенца, хотя качество работы -
при самом снисходительном суждении - можно было бы в лучшем  случае  назвать
убогим. Наследника Акомы никто не будет обряжать в  такое  тряпье.  Но  если
Бантокапи считал рукоделие подходящим занятием для  своей  беременной  жены,
она будет подыгрывать ему и сохранит хотя бы видимость энтузиазма.
   Властитель Акомы подвигал коленями под столом.
   - Я отвечаю отцу на его письмо. Слушай, что  я  написал:  "Дорогой  отец.
Здоров ли ты?  Я  выиграл  все  борцовские  поединки  в  солдатской  бане  в
Сулан-Ку. Я здоров. Мара здорова". - Он взглянул на нее с редким  выражением
сосредоточенности. - Ты  же  здорова,  правда?  А  дальше  что  бы  мне  еще
написать?
   С трудом сдерживая раздражение, Мара предложила:
   - Может быть, стоит спросить, здоровы ли твои братья?
   Не уловив сарказма, Бантокапи кивнул с явным одобрением.
   - ...Господин!
   Крик со двора прозвучал так неожиданно, что Мара  чуть  не  уколола  себе
палец. Бантокапи быстро направился  к  выходу.  Возглас  повторился,  и,  не
ожидая слуг, Бантокапи резко сдвинул дверную створку, за  которой  показался
солдат, покрытый пылью и потом.
   - В чем дело? - коротко  осведомился  властитель  Акомы,  состояние  духа
которого заметно улучшилось: заботы, связанные с оружием и войной, были  для
него куда легче, чем возня с пером и пергаментом.
   Воин торопливо поклонился, и Мара заметила, как  плотно  зашнурованы  его
сандалии. Это значило, что он прибежал издалека, специально, чтобы  передать
некую весть. Забыв о своей роли смиренной жены, она прислушалась.
   Едва совладав с дыханием, солдат доложил:
   - Сотник Люджан сообщает, что большой отряд бандитов движется  по  дороге
из Холан-Ку. Он занимает позицию  у  малого  родника  ниже  перевала,  чтобы
пощипать их, если они попытаются прорваться; по его  мнению,  они  замышляют
набег на Акому.
   Бантокапи оживился:
   - Сколько их?
   С присутствием духа и рассудительностью, каких он никогда не  обнаруживал
перед  служителями,  ведающими  хозяйством  поместья,  он  жестом   разрешил
усталому скороходу сесть.
   Мара тихо  приказала  служанке  принести  воды  для  гонца,  который  тем
временем ответил:
   - Очень много, господин. Может быть, около шести рот. Почти наверняка это
серые воины.
   Банто покачал головой:
   - Так много? Они могут оказаться опасными. - Он обернулся  к  Маре.  -  Я
должен сейчас отлучиться, жена. Не бойся, я вернусь.
   - Да хранит Чококан твой дух, -  откликнулась  она  ритуальной  фразой  и
склонила голову, как подобало примерной жене властителя.  Но  в  предстоящей
стычке таилась угроза, о которой ее муж и догадаться не мог.
   Бантокапи широким шагом проследовал к казармам; гонец  остался  сидеть  у
порога. Мара присмотрелась к нему из-под полуопущенных ресниц. Он был молод,
но отмечен боевыми шрамами и, очевидно, не раз  испытан  в  сражениях.  Мара
вспомнила его имя - Джайгай; он некогда состоял в банде  Люджана,  и  там  к
нему относились с  бесспорным  уважением.  Когда  он  поднял  голову,  чтобы
напиться воды из кувшина, принесенного служанкой, глаза у него были  суровы,
а  взгляд  непроницаем.  Мара  почувствовала  внезапную  неуверенность.  Как
поведет себя этот человек, каково будет на душе у других бывших разбойников,
когда они встретятся с  людьми,  которые  лишь  волей  случая  оказались  их
врагами, а не товарищами по несчастью? Ни один из новичков еще не встречался
в сражении с врагами Акомы; то, что в первом боевом столкновении  они  будут
вынуждены скрестить оружие с серыми воинами, могло иметь чрезвычайно опасные
последствия.
   Мара с тревогой наблюдала, как солдаты Акомы пробегали  мимо  господского
дома,  чтобы  встать  в  строй.  Каждый  повиновался  распоряжениям   своего
командира патруля, а те, в  свою  очередь,  получали  приказы  от  сотников;
построением и подготовкой непосредственно руководил Кейок.  Справа  от  него
стоял Папевайо, который в качестве командира авангарда должен был принять на
себя общее командование, если военачальник погибнет в битве. Мара  не  могла
не преисполниться восхищением: солдаты Акомы действовали в точности так, как
подобало воинам цурани. Бывшие бандиты ничем не отличались от ветеранов.  Ее
страхи отчасти  улеглись.  Присутствие  воинов  из  нового  улья  чо-джайнов
служило  надежной  гарантией  безопасности  Акомы,  и  для  защиты  поместья
достаточно было оставить лишь роту сотника Тасидо. Мара невольно  задумалась
о том, что под знамена Акомы можно будет призвать новых рекрутов-родичей,  а
увеличение численности воинов позволит разделить гарнизон на два и  повысить
Папевайо - а возможно, и еще кого-нибудь - до ранга военачальника...
   Громкие крики вывели ее из задумчивости.  Размашистым  шагом  приближался
Бантокапи; слуги, сопровождающие властителя, на  ходу  закрепляли  последние
застежки на его доспехах. Когда  супруг  Мары  занял  свое  место  во  главе
колонны, она напомнила себе, что не ей предстоит  командовать  войском.  Это
надо усвоить крепко-накрепко.
   Последние  солдаты  встали  в  строй,  подгоняемые  окриками   Бантокапи.
Полностью снаряженный для  битвы,  с  любимым  мечом  в  ножнах,  украшенных
кисточками из тонких кожаных ремешков,  властитель  Акомы  -  в  отличие  от
своего повседневного облика - выглядел настоящим воином цурани:  коренастым,
собранным, твердо стоящим на ногах, готовым одолевать бегом милю за милей  и
в то же время способным сохранить достаточно сил, чтобы  дать  отпор  врагу.
Грубый и раздражительный в мирном обиходе, Бантокапи был обучен для войны.
   Он выкрикнул короткие приказы.
   Через открытые двери своих покоев Мара  с  гордостью  созерцала  зрелище,
развертывающееся на площади  перед  казармами.  Но  вдруг  в  утробе  у  нее
толкнулось дитя, и Мара даже вздрогнула, почувствовав нешуточную силу  ножки
ее будущего младенца. Когда он снова притих, гарнизон Акомы тронулся в  путь
-  четыре  сотни  мужчин  в  блестящих  на  солнце  зеленых  доспехах.   Они
устремились по дороге к тому самому  ущелью,  где  некогда  Мара,  расставив
ловушку, сумела заманить к себе на службу Люджана и его разбойников.
   Мысленно она помолилась богам, чтобы сегодня  схватка  у  тихого  родника
разрешилась для Акомы так же удачно, как и та первая стычка.
   Появилась  Накойя.  Она  пришла  без  зова,  по  велению  сердца,   чтобы
поддержать госпожу в трудную минуту. От ее старых ушей не укрылась суета  во
дворе, и, как это часто  бывало,  она  сумела  принести  обрывки  солдатских
пересудов - то, чего при всем желании никак  иначе  не  могла  бы  разведать
молодая жена властителя. Отослав служанку за охлажденными фруктами и  усадив
Мару на  подушки,  первая  советница  Акомы  уселась  сама,