гладил свои каштановые волосы и улыбнулся:
   - Я без тебя скучал, госпожа. Мы долго были лишены твоего общества.
   Его голос звучал вполне искренне, хотя ни для кого не было секретом,  что
в обществе мужчин он чувствует  себя  спокойнее.  Необходимость  обзавестись
наследником вынуждала его проводить  ночи  с  бесконечной  вереницей  жен  и
наложниц, которых выбирали принимая во внимание их красоту и  предполагаемые
способности к деторождению, но отнюдь не ум.
   Однако он сам нарек Мару Слугой Империи, ибо ее самоотверженные и  мудрые
деяния приумножили его могущество и упрочили положение  монарха  на  золотом
троне. Она помогла Ичиндару упразднить пост Имперского Стратега и тем  самым
уберегла Империю от развала и ужасов гражданской  войны,  в  которую  страна
была бы неминуемо втянута из-за соперничества  правителей,  желающих  занять
этот завидный пост. И хотя с тех пор политический курс страны не  раз  менял
направление и число сторонников  традиционалистской  партии  с  каждым  днем
возрастало, Ичиндар считал Мару  могущественным  союзником  и,  более  того,
другом. Ее прибытие доставило ему редкую радость. Он пристально всмотрелся в
лицо сподвижницы, заметил, какие взгляды она бросает украдкой  на  ворота  и
калитки, и засмеялся:
   - Твой сын  минуту  тому  назад  удрал  вместе  с  моей  старшей  дочерью
Джехильей. Сейчас они во фруктовом  саду  и,  вероятнее  всего,  залезли  на
дерево и лакомятся зелеными плодами йомаха. Может быть,  отправимся  туда  и
схватим их за липкие руки,  пока  они  оба  не  схлопотали  себе  несварение
желудка?
   У Мары отлегло от сердца.
   - Несварение желудка - это наименьшая  неприятность,  которую  они  могут
схлопотать, - призналась она. -  Поблизости,  вероятно,  имеются  караульные
посты, и, насколько я  знаю  своего  удальца,  часовые  сейчас  подвергаются
бессовестному обстрелу.
   Мара еще не успела освободиться от своей многочисленной свиты и багажа, а
свита императора не успела еще перестроиться,  чтобы  окружить  гостью,  как
безмятежность залитой  солнцем  террасы  нарушил  пронзительный  и  яростный
мальчишеский вопль. Мара и Ичиндар, как  один,  стремительно  повернулись  к
арке, ведущей влево, и устремились туда, откуда послышался крик.
   Двинувшись быстрым шагом по дорожке между рядами кустарника и клумбами  с
редкостными цветами, они достигли входа во фруктовый  сад  как  раз  к  тому
моменту, когда оттуда донесся всплеск.
   Джастин стоял на мраморной кромке декоративного рыбного  пруда,  упершись
руками в бока и надувшись, как взъерошенный петушок. У его ног в воде сидела
девочка, тщетно пытавшаяся подняться на ноги: мешало  тяжелое  нагромождение
насквозь промокших бело-золотых одежд. Ее белокурые волосы облепили  голову,
а дорогой грим растекся по гневному лицу немыслимыми разводами.
   Мара  напустила  на  себя  самый  суровый  вид,   изображая   материнскую
строгость, а император с трудом удержался от смеха. Но прежде, чем  кто-либо
из них успел вмешаться и предотвратить явно назревающую рукопашную  схватку,
на арену ворвалось третье действующее лицо - женщина в  таком  же  роскошном
наряде, как у девочки, но к тому же еще пропитанном  ароматами  экзотических
благовоний. Она тоже была белокурой и обладала яркой  красотой,  которую  не
мог скрыть даже ужас, исказивший ее лицо. Она отчаянно заламывала  руки,  но
явно не могла придумать, в какой еще форме  должно  выразиться  родительское
участие.
   - О-о! - кричала она. - О-о! Жалкий  мальчишка,  что  ты  сделал  с  моей
куколкой?!
   Джастин  обратил  к  ней  раскрасневшееся  лицо  и,  перекрывая  стенания
Джехильи, произнес внятно и с полным сознанием своей правоты:
   - Она мне в глаз заехала, эта твоя куколка.
   - О! - завизжала женщина. - Она не могла так поступить! Моя куколка!
   Тут уж вперед выступила Мара. Она схватила Джастина за руку и оттащила от
края пруда:
   - Значит, ты ей подставил подножку, верно?
   В ответ она получила дерзкую улыбку и вспышку  синих  глаз  на  загорелом
лице. Конец улыбке положила увесистая  оплеуха,  и,  хотя  было  видно,  что
багровый синяк действительно собирается расплыться у него под  глазом,  Мара
не дала сыну поблажки:
   - Подай принцессе руку, помоги ей выбраться из пруда и попроси прощения.
   Когда  мальчик  открыл  рот,  собираясь  протестовать,  она  как  следует
встряхнула его:
   - Выполняй, что тебе сказано, и не тяни с этим делом. Ты  причинил  ущерб
чести Акомы и должен его возместить.
   Оскорбленная Джехилья самостоятельно встала  на  ноги  и,  все  еще  горя
возмущением, приготовилась принимать извинения.
   - О моя драгоценная, выйди сейчас же из воды, -  причитала  женщина,  чье
сходство с Джехильей не оставляло сомнений: это госпожа Тамара, Первая  жена
императора и  мать  девочки.  -  Ты  можешь  заболеть,  если  сейчас  же  не
переоденешься в сухое!
   Джехилья нахмурилась и залилась румянцем. Она  воззрилась  на  протянутую
руку Джастина так, словно то была ядовитая змея; тем временем император всея
Цурануани и Свет Небес  беспомощно  созерцал  все  это,  хотя  и  забавлялся
происходящим. Ему легче было справляться с  враждующими  аристократами,  чем
улаживать раздоры между собственной дочерью  и  озорником  из  династии,  по
закону принятой в императорское семейство.
   Мара оценила ситуацию и поняла, что надо выводить детей из тупика.
   - Подай ему руку, принцесса, - ласково, но  твердо  сказала  она.  -  Это
будет самое правильное. Ведь ты уязвила его гордость тем, что  ударила  его.
Ударить мужчину - это недостойно, потому  что  он  не  станет  давать  сдачи
женщине. Если Джастин сделал тебе подножку,  то  ведь  ты  первая  заслужила
того, чтобы вот так искупаться. И знаешь, я сказала бы, что вам  обоим  надо
извлечь урок из сегодняшнего недоразумения. Веди себя как взрослая  дама,  а
не то, боюсь, вашим нянькам придется выдрать вас обоих как детей... ведь  вы
же действительно дети.
   - О-о! Мою ненаглядную никто не посмеет выдрать! -  взвыла  мать  старшей
дочери императора. - Если кто-нибудь только попробует, я упаду в обморок!
   При этих словах Ичиндар покосился на властительницу Акомы. В  его  глазах
светился юмор, когда он произнес:
   -  Изобилие  тонко  чувствующих  женщин  делает   мою   жизнь   достойной
сострадания. Они, того и гляди, упадут в обморок, так  что  детей  нельзя  и
пальцем тронуть!
   Мара засмеялась:
   - Можешь драть детей, когда они того заслуживают, и пусть дамы  обмирают,
сколько им заблагорассудится. Может быть, это закалит их характер и  придаст
им твердости.
   Дама побледнела, осерчав уже не меньше своей дочери:
   - О-о-о! Наш Свет Небес не посмеет заводить такие порядки! Он  благороден
и деликатен, и все жены его боготворят!
   У Ичиндара от отвращения  скривился  рот.  Он,  несомненно,  был  бы  рад
оказаться сейчас где угодно, лишь бы подальше от столь трогательной семейной
идиллии. При женщинах он терялся, Мара знала это, и ей  было  горько  видеть
его таким  задерганным.  К  тому  же  она  догадывалась,  каково  приходится
человеку, вынужденному исполнять супружеский долг с двенадцати  лет,  причем
каждый месяц  с  тех  пор  в  монаршую  постель  присылали  новую  жену  или
наложницу. Мара поняла, что ей снова придется на несколько  ближайших  минут
взять бразды правления в свои руки.
   Джастин кончил свои извинения перед Джехильей. В его словах не звучала ни
угрюмость, ни  затаенная  злоба:  он  прощал  столь  же  легко,  как  и  его
отец-варвар. Когда он выпрямился после поклона, Мара сжала ледяные  пальчики
девочки и твердой рукой направила ее к испуганной и негодующей матери.
   - Джехилья, - сказала властительница Акомы, - отведи госпожу Тамару в дом
и поручи ее заботам какой-нибудь толковой камеристки.  Потом  переоденься  и
приходи ко мне в сад. Я тебе покажу - когда-то этому научил меня мой брат, -
что нужно делать, если какой-нибудь нахальный мальчишка вздумает  дать  тебе
подножку.
   Ярость Джехильи мигом сменилась восторженным изумлением:
   - Ой, Благодетельная, ты знаешь приемы борьбы?
   Мара засмеялась:
   - Я тебя поучу, а если Джастин согласен не сталкивать тебя в пруд,  то  и
он поможет.
   Наследник мантии Акомы разразился ликующим воплем, и Джехилья,  столь  же
быстро позабыв о требованиях благопристойности,  издала  воинственный  клич.
Потом она круто развернулась в вихре влажных волос и  повлекла  растерянную,
сердитую мать из сада; пораженный Ичиндар молча провожал их взглядом.
   Он повернулся к Маре с видом заговорщика:
   - Я должен вызывать тебя сюда почаще, чтобы ты наводила  порядок  в  моем
гареме.
   Улыбка Мары сразу угасла.
   - О праведные боги, только не это! Ты разве ничего не знаешь о  женщинах?
Самый верный способ посеять смуту среди женщин  -  это  поставить  над  ними
существо того же пола. Очень скоро я бы обнаружила, что стою  перед  угрозой
неизбежного злобного бунта, государь. А в  твоих  отношениях  с  собственным
гаремом я усматриваю только одну проблему -  численное  превосходство  твоих
красавиц: пятьсот тридцать семь к одному! Любой офицер подтвердит,  что  при
таком соотношении сил трудно рассчитывать на удачный ход кампании.
   Император Цурануани засмеялся:
   - Справедливо сказано. Я самый затюканный муж во всей  империи.  Если  бы
все эти дамы не были столь хороши собой, то мне, возможно, хватило  бы  духу
кое-кого из них поколотить.
   Мара фыркнула:
   - Если верить моему военачальнику, который в свободное от службы время не
знает отбоя от девушек, то  чем  смазливее  личико,  тем  больше  чувствуешь
потребность отлупить красотку.
   - Похоже на то, - признал Ичиндар с некоторым оттенком грусти в голосе. -
Если бы я знал их лучше... как знать, может быть, тогда они вызывали  бы  во
мне больше интереса. Остаются только те, кто сумел родить мне ребенка, - ты,
должно быть, это помнишь. Из пяти сотен... неважно, сколько их было,  жен  и
наложниц... только с семью мне довелось поговорить больше чем по четыре-пять
раз за все время.
   Он был явно встревожен, и это не укрылось от  Мары.  Дворцовые  стены  не
защищали от уличных сплетен: даже до Света Небес доходили шепотки о том, что
он не наделен достаточной мужской силой, раз не сумел стать  отцом  хотя  бы
одного мальчика. Хотя он состоял в супружестве почти двадцать лет,  родились
у него только семеро детей, и все - девочки. Старшая из них  была  всего  на
два года старше Джастина.
   Ичиндар жестом пригласил гостью в прохладу внутренних покоев.
   - Тебя ждет угощение, госпожа Мара. В твоем положении  тяжело  оставаться
на ногах при таком солнцепеке.

***

   В  воздухе  висела  плотная  пелена  дыма  от  погребальных   костров   и
светильников. Пряный запах пепла  терзал  обоняние  Хокану,  который  стоял,
опираясь на  перила  галереи,  и  обводил  взглядом  многочисленных  гостей,
собравшихся  во  дворе.  После  роскошных  садов  в  усадьбе   Акомы   и   в
императорской резиденции сад в усадьбе Шиндзаваи  казался  крошечным.  Гости
бродили по узким дорожкам, тихо переговариваясь между собой  и  подкрепляясь
легкими закусками,  которые  им  предлагали  слуги,  размещенные  на  каждом
повороте. В знак признания высокого ранга и славы Камацу почтить его  память
явились многие, кого не связывали с ним ни клановые, ни семейные узы.
   Из-за жары церемония прощания с усопшим  была  короткой;  тело  патриарха
хранилось только до  прибытия  наследника.  Многие  из  гостей  нагрянули  в
усадьбу, не дожидаясь его; другие - лучше воспитанные или менее любопытные -
сочли свое присутствие уместным только после того, как Хокану  доберется  до
родового гнезда.
   Косые лучи предзакатного солнца пробивались сквозь  дымные  струйки,  еще
вьющиеся над костром. Перечисление славных деяний Камацу потребовало  немало
времени и затянулось надолго после  полудня.  Пепел  оставался  еще  слишком
горячим, чтобы его можно было собрать в погребальную  урну,  которую  Хокану
предстояло отнести на священную Поляну Созерцания  -  место,  где  хранилась
главная  семейная  святыня,  камень  натами.   Воздух   благоухал   лимоном,
гвоздичным маслом и миндалем, ароматы которых должны были  пересилить  смрад
смерти, и другими, более  редкими  запахами  эссенций,  входивших  в  состав
женских духов и помады для волос, модной среди  щеголей.  Время  от  времени
ветер разгонял дым, и тогда над всеми  этими  благовониями  воцарялся  запах
цветочных букетов, стоящих в глиняных  кувшинах  на  галереях.  Чувствовался
также терпкий запах краски,  понадобившейся  для  подготовки  алых  траурных
драпировок. Иногда можно было различить и дуновение с  кухни:  оттуда  пахло
жареным мясом, свежим хлебом и сладкими лепешками. У кухонной челяди  работы
было по горло.
   Хокану, облаченный в красное, предавался вынужденному  безделью,  стоя  с
полузакрытыми глазами; его вполне можно было принять за  человека  грезящего
наяву, если бы не побелевшие руки, которые с силой вцепились  в  балюстраду.
Внизу, в толпе, беседы крутились вокруг политики. Преобладали две темы:  кто
из претендентов на руку десятилетней принцессы Джехильи будет  избран  ей  в
мужья и кого из  знатных  властителей  Свет  Небес  назначит  на  должность,
освободившуюся после смерти Камацу.
   Гнусные пожиратели мертвечины, с презрением  думал  Хокану.  Могли  бы  и
подождать, пока остынет прах старика.
   Рассохшаяся половица скрипнула позади него под  чьими-то  шагами.  Хокану
напрягся в ожидании, что сейчас еще один из слуг обратится к нему со словами
- "господин мой, властитель". Однако титул не  был  произнесен.  Застигнутый
внезапным  опасением,  Хокану   полуобернулся,   безотчетно   сжав   рукоять
фамильного металлического меча. Этим  мечом  он  несколькими  часами  раньше
перерезал красные шнуры, стягивавшие запястья отца, как того требовал обряд,
чтобы освободить дух, отлетающий в чертоги Туракаму.
   Но он увидел не убийцу. Его  ожидал  человек  среднего  роста,  одетый  в
черную хламиду без каких-либо отличительных  признаков.  С  виноватым  видом
Хокану убрал руку с меча:
   - Прости меня. Всемогущий.  Я  не  слышал  гонга,  известившего  о  твоем
присутствии.
   - Я прибыл другим способом, - сказал маг знакомым глубоким голосом.
   Он откинул капюшон, и солнце осветило его лицо - изборожденное  морщинами
и печальное. Очертаниями щек и лба он разительно напоминал Хокану,  а  глаза
вообще могли бы показаться неотличимыми, если бы  не  тайна,  живущая  в  их
глубине. Маг по имени  Фумита  приблизился  к  балюстраде  галереи  и  обнял
Хокану, выразив сочувствие этим формальным приветствием.
   По крови он был отцом Хокану, но, согласно кодексу Ассамблеи, кровные узы
считались несуществующими.
   В облике мага чувствовалась усталость, и Хокану тревожно шепнул:
   - Тебе не следовало здесь появляться.
   Воину трудно было обуздать  напор  противоборствующих  чувств.  Его  отец
поздно проявил свои способности чародея - случай редкий, но не  неслыханный.
Будучи уже зрелым мужчиной, он оставил  жену  и  сына,  чтобы  облачиться  в
черную хламиду. Детские воспоминания Хокану о Фумите были немногочисленными,
но яркими: шершавость  щеки  в  тот  вечер,  когда  мальчик  обвивал  руками
отцовскую шею, запах пота, когда отец снимал доспехи, вернувшись с  воинских
учений. Фумита, младший брат властителя Шиндзаваи, должен  был  впоследствии
стать военачальником своего семейства и готовился к этому  поприщу  до  того
дня, когда маги забрали его к себе. Хокану с болью в сердце вспоминал, что с
тех пор его мать ни разу не улыбнулась.
   Брови у Фумиты поднялись; он преодолел собственную печаль.
   - Всемогущий вправе находиться где угодно и когда угодно.
   И к тому же умерший приходился ему братом. Магическая мощь разлучила  их,
а тайна держала вдалеке друг от друга. О жене, которая отказалась от имени и
ранга, чтобы вступить в монастырь, маг не упоминал никогда. Он вглядывался в
черты сына, которого не мог больше признавать  сыном.  Ветер  относил  назад
шелковый плащ, - казалось, он цепляется за одеревеневшие плечи мага.
   Он безмолвствовал.
   Хокану, чья чуткость порой граничила  с  даром  колдовства,  заговорил  о
другом:
   - Если я собираюсь продолжать политику отца и держать сторону императора,
то необходимо объявить о моих намерениях, и сделать это  как  можно  скорей.
Тогда враги, которые могут объединиться против Света Небес, будут  вынуждены
показаться мне, ибо я стану на их пути  как  щит,  прикрывающий  его.  -  Он
коротко и угрюмо рассмеялся. - Как будто это имеет какое-то  значение.  Если
же я устранюсь от борьбы за пост Имперского Канцлера  и  допущу,  чтобы  эта
высокая честь была завоевана кем-то из наших противников,  то  следующим  их
ходом станет нападение на мою жену,  которая  сейчас  вынашивает  наследника
нашего имени.
   Из общего гомона толпы выделился чей-то хриплый смех. Один из слуг прошел
мимо  перегородки,  обращенной  в  сторону  галереи,  он   увидел   молодого
властителя, беседующего с магом, поклонился и молча проследовал дальше.
   Обостренная восприимчивость Хокану не позволяла ему оставить без внимания
ничего совершающегося вокруг.  Он  слышал  громкий  голос  одного  из  своих
кузенов по имени Девакаи, затеявшего горячий спор с кем-то  из  гостей;  оба
спорщика, как видно, не теряли времени  даром  и  усердно  прикладывались  к
кубкам с различными винами. Их родство с Камацу было достаточно  отдаленным,
и их мало заботила судьба династии.
   Из глубины дома послышалось хихиканье служанки; где-то  плакал  младенец.
Жизнь продолжалась. Судя  по  пытливо-сосредоточенному  взгляду  Фумиты,  он
прибыл не просто ради того, чтобы отдать дань уважения скончавшемуся брату.
   Хокану собрался с духом и первым нарушил молчание:
   - Я понимаю, что речь пойдет о чем-то неприятном,  но...  ты  собираешься
мне о чем-то сообщить?
   Фумита выглядел обеспокоенным - это был дурной знак. Даже в молодости, до
своего облачения в черную хламиду, он мастерски владел своим  лицом,  и  это
сильно помогало ему в карточных играх. Засунув большие пальцы обеих рук  под
пояс-шнурок, он неловко уселся на край большой цветочной вазы.  Над  смятыми
цветами поплыли густые запахи зелени.
   - Я принес тебе предостережение, консорт Слуги Империи.
   Форма обращения  сама  по  себе  говорила  о  многом.  Хокану  чувствовал
неодолимую потребность тоже присесть, но пятна от  цветочного  сока  на  его
траурных одеждах могли быть истолкованы как проявление слабости:  как  будто
он забылся или поддался усталости. Он остался стоять, хотя  ноги  болели  от
напряжения.
   - Ассамблея беспокоится о моей жене? - предположил он.
   Молчание затянулось. Голоса  гостей  звучали  куда  громче,  чем  раньше:
разгорячившись от вина, они беседовали  все  более  оживленно.  Наконец,  не
глядя на Хокану, Фумита сказал, тщательно выбирая слова:
   - Выслушай меня внимательно. Во-первых, Ассамблея ведет  себя  точно  так
же,  как  и  любое  другое  людское  сообщество,  когда  пытается  прийти  к
некоторому соглашению. Они спорят, совещаются, разбиваются на партии.  Никто
не хочет первым накликать беду, подвергая опасности жизнь Слуги Империи.
   Хокану судорожно вздохнул:
   - Они знают об игрушечнике Мары.
   - И о затеях Джиро, который развлекается  изобретением  машин.  -  Фумита
бросил на собеседника пронизывающий взгляд. - Мало кто из магов не знает  об
этом. Они  не  высказываются  напрямик  лишь  потому,  что  никак  не  могут
договориться о каком-то едином  способе  действий.  Но  провокация  -  любая
провокация! - заставит их объединиться. Вот этого опасайся.
   Дым и запахи, казалось,  сгустились  настолько,  что  в  них  можно  было
задохнуться. Хокану выдержал взгляд Всемогущего и за бесстрастной суровостью
лица прочел страдание.
   - Я понял. Что еще?
   -  Ты  должен  припомнить,  что  маг,  некогда  состоявший  в  Ассамблее,
Всемогущий  из  варварского  мира  -  Миламбер,