леи или вопреки ей -  Джиро  из
Анасати должен ответить за нанесенное оскорбление. Честь семьи и честь клана
взывали к мести: только смерть оскорбителя могла восстановить равновесие.
   - Где Аракаси? - хрипло произнес Хокану. - Я хотел бы с ним поговорить.
   Мара печально покачала головой:
   - Он доставил свиток  и  разгадал  шифр,  чтобы  мы  могли  прочесть  все
секретные записи. После этого он попросил на время отпустить  его  по  делу,
касающемуся его личной чести. - Мара умолчала о том, какую сумму денег он  у
нее попросил, равно как и о том, что речь шла о судьбе  молодой  женщины.  -
Его нападение на Обехана было весьма рискованным предприятием и  потребовало
от него высочайшего мужества. При этом он сумел выжить. Я удовлетворила  его
просьбу.
   Она едва заметно нахмурилась, вспомнив мысль, пришедшую ей  в  голову  во
время разговора с Мастером: что он ни за что  не  попросил  бы  ее  о  таком
благодеянии в столь опасный  момент,  если  бы  не  отчаянное  смятение  его
сердца.
   - Он даст нам знать о себе, когда сможет, - заключила она.
   Не было в Келеване никого, кто сознавал бы лучше Аракаси, какая  взрывная
сила  заключена  в  содержании  добытого  им  документа.   Страницы   свитка
повествовали не только о  смерти  Камацу:  там  открывались  условия  других
убийств, пока  не  состоявшихся,  с  указанием  денежных  выплат,  сделанных
правителями, желавшими гибели своим соперникам или врагам.
   Убийство в любой форме считалось  бесчестьем  для  обеих  сторон:  и  для
жертвы, и (в случае если  правда  выплывет  наружу)  для  семьи,  оплатившей
услуги тонга. Свиток, доставленный Аракаси, был начинен опасными сведениями;
их хватило бы, чтобы ввергнуть Империю в  хаос  кровавых  междоусобиц  между
семьями, ослепленными жаждой мести, как сейчас был ослеплен Хокану.
   Но то, что Камацу принял смерть  от  стрелы  убийцы,  было  столь  наглым
оскорблением, что Мара  не  могла  оставить  его  безнаказанным.  Когда  она
заговорила, ее голос был тверд, как сталь из мира варваров:
   - Супруг мой, у  нас  нет  выбора.  Нужно  найти  способ  обойти  вердикт
Ассамблеи и низвергнуть Джиро, властителя Анасати...
   - И во имя Айяки тоже, - подхватил Хокану. Никогда, никогда не забудет он
эту страшную сцену -  умирающий  мальчик,  придавленный  бьющимся  в  агонии
черным конем.
   - Нет. - В ее голосе послышалось сожаление. -  За  гибель  Айяки  мы  уже
расплатились.
   Со слезами на глазах она рассказала мужу о личной вражде Обехана к  семье
Акома - вражде, возникшей из-за того, что  однажды  Аракаси  оставил  его  в
дураках. Тогда Мастер с помощью подложного письма подстроил так, что  пятеро
слуг Минванаби были убиты Жалом Камои.
   - Братство сочло это оскорблением для себя со стороны Акомы, -  завершила
она свой рассказ. - Они действовали по своей инициативе, стремясь  покончить
с моей династией. Поэтому они вышли  далеко  за  рамки  контракта  с  Тасайо
Минванаби.  -  Ее  последние  слова  выдавали  горькое  ожесточение.  -  Они
проиграли. Обехан мертв, безоговорочно мертв, - сражен руками Аракаси.
   Хокану  воззрился  на  нее  -  твердую  как  кремень,  забывшую  о  своих
материнских чувствах перед лицом темных мыслей и жестокой  политики.  Касума
забеспокоилась от  недостатка  внимания  к  своей  особе  и  уже  собиралась
зареветь во весь голос.
   - Жена моя, - промолвил он, опечаленный, разгневанный и  сбитый  с  толку
несправедливостью жизни, - давай вернемся домой.
   Его сердце готово было выпрыгнуть из груди от сострадания к ней, когда  к
нему обратились ее глаза, блестящие от непролитых слез.
   - Да. - согласилась она. - Давай вернемся домой.
   Но, произнося эти слова, она думала не о  прекрасной  усадьбе  на  берегу
озера, а о том поместье  среди  просторных  пастбищ,  в  котором  прошли  ее
детские годы. Внезапно в ней с необыкновенной силой вспыхнуло  непреодолимое
желание возвратиться к полям ее предков. Она  почувствовала,  как  нужны  ей
сейчас знакомые с младенческих лет окрестности, воспоминания о  любви  отца;
она почувствовала тоску по тому времени, когда еще не вкусила хмельного вина
власти и силы. Может быть, на той земле,  где  родилась,  она  сможет  унять
сердечную боль и справиться со страхом за будущее  обоих  домов  -  Акомы  и
Шиндзаваи.

Глава 15
ЗАПРЕТЫ

   Мара вздохнула.
   Измученная жарой, удрученная поездкой  по  бывшим  владениям  Акомы,  она
скрылась от полуденного солнца в подземелье  чо-джайнов.  Брак  с  Хокану  и
установившееся между ними душевное единение  избавили  ее  от  необходимости
искать блаженного покоя в этом убежище, где царил полумрак и  витали  пряные
ароматы. Но в прежние годы, когда страшные  опасности  грозили  ей  со  всех
сторон, властительница только здесь обретала чувство безопасности.
   Однако в ту пору угроза исходила от простых смертных.  Положение  нередко
казалось безвыходным, первый брак с сыном Анасати приносил  только  горести,
но теперь стало ясно, что все это не шло ни в какое  сравнение  с  нынешними
бедами. Телесные раны сменились душевными - ее предал тот единственный,  кто
понимал порывы ее сердца. Какие  бы  подлости  ни  замышлял  Джиро  Анасати,
истинными врагами Мары теперь были маги,  которые  могли  по  своей  прихоти
уничтожить не только Акому, но даже всякую память о  ней.  А  ведь  Джиро  в
своем вероломстве прикрывался их волей.
   Убийство Камацу оставило в душе Мары незаживающий рубец. Страх, в котором
-  по  цуранским  обычаям  -  нельзя  было  признаваться,  доводил   ее   до
исступления. В стычках с врагами Маре и прежде  случалось  испытывать  такое
чувство, но оно быстро отступало, а ставки никогда  не  были  столь  высоки.
Сейчас на карту было поставлено все, что  она  любила.  Потеряв  Айяки,  она
забыла, что такое спокойный сон.
   Полумрак  подземелья  служил  ей  защитой.  В  молчании,  однако   не   в
одиночестве, она сбросила гнетущее напряжение. Паланкин уносил ее все дальше
по  знакомым  коридорам  улья.  Носильщики  старались  не  задеть  суетливых
чо-джайнов;  тишину  нарушали  пронзительные  выкрики  солдат   и   щелканье
хитиновых конечностей -  это  патрульные  салютовали  высокой  гостье  и  ее
процессии.
   Мара поддалась иллюзии  спокойствия,  понимая,  что  это  ненадолго.  Она
словно вернулась в прошлое, когда бремя обязанностей и тревог было не  столь
тяжело. Ослабив внутренние путы, она ощутила предательскую влагу  в  уголках
глаз. Мара прикусила губу, но не стала смахивать слезы. Полумрак улья,  лишь
скудно освещаемого сине-лиловыми шарами, избавлял ее от такой необходимости.
Тревоги, отчаяние, беспомощность, неспособность отомстить семейству  Анасати
за причиненное ей зло тяжким бременем угнетали  душу.  Она  не  могла  долее
сдерживаться. Смерть двоих детей и  трещина  в  отношениях  с  мужем,  самым
верным и близким человеком, грозили сломить ее окончательно.
   Те годы, когда Мара набирала уверенности в себе и училась находить  выход
из любого положения, казались прожитыми впустую. Даже успехи  в  старой  как
мир Игре Совета теперь выглядели ненужными,  ибо  приговор  Ассамблеи  магов
одним махом перечеркнул правила, по которым можно было защитить свою  честь,
нанеся удар по злу. И  политические  ходы,  и  интриги  свернули  куда-то  в
сторону с вековечного пути. Прежде козырем Мары в этой игре была  готовность
отойти от традиций. Теперь она  лишилась  даже  этого  преимущества:  каждый
правитель по-своему изощрялся в поисках новых способов борьбы против  старых
врагов.
   Традиции повернули вспять.
   Даже одержав победу над гонгом Камои и выведя на чистую воду Джиро,  Мара
не находила покоя. Избавившись от этих напастей, она по  милости  Всемогущих
не могла отомстить за поруганную честь своего рода.
   Возвращение по реке во владения предков дало ей лишь  краткую  передышку.
Она ловила себя на том, что рассудок отказывается искать решение.
   Прикрыв глаза, Мара отдалась ритмичному покачиванию носилок. Вокруг стало
теплее, пряные запахи улья сгустились. Светящиеся шары попадались уже не так
часто; толпы хлопотливых работников  заметно  поредели.  Щелканье  хитиновых
конечностей больше не заглушало  стук  людских  подошв.  Это  означало,  что
процессия приближается к чертогам королевы. Однако многое здесь  изменилось.
Стены  и  сводчатые  потолки,  грубо  вытесанные  в   камне,   были   теперь
отполированы до блеска, а местами украшены резьбой  и  яркими  драпировками.
Хотя сочетания цветов и причудливые гроздья бахромы выглядели непривычно для
людского взора, все это свидетельствовало о полном достатке. Если бы не  эти
отличия, Мара - пусть даже у нее на висках поблескивали серебристые  нити  -
могла бы подумать, что возвращается назад, в юность. Ведь и отчий  дом,  где
она играла еще ребенком, где вышла замуж  и  родила  первенца,  где  познала
жажду власти, мог показаться тем же самым, но память, как удар тупого  ножа,
напоминала, что пустые коридоры, где некогда  звенел  детский  смех,  теперь
погрузились в тишину.
   У Мары сжалось сердце.  Айяки  был  не  единственным  любимым  существом,
которое она потеряла. Боги свидетели, как бы  ей  хотелось  видеть  рядом  с
собой преданную Накойю, от которой ей  случалось  получать  то  взбучку,  то
мудрый совет - и одно, и другое помогало предотвратить беду.  По  щеке  Мары
скатилась слеза: ей вспомнился рыжеволосый варвар, Кевин из Занна, с которым
ей открылось таинство любви и искусство быть женщиной. Пусть Кевин то и дело
приводил ее в ярость своим упрямством и своеволием, а Накойя  подчас  только
чинила помехи своими придирками - ей не хватало их обоих. В отношениях  Мары
с  Хокану  установилось  полное  доверие,  мало-помалу  заменившее  эти  две
привязанности, до недавних пор оно  казалось  бастионом  непогрешимости.  Но
между ними пролегла тень, когда Хокану начал мучиться сомнениями  по  поводу
появления на свет их дочери. Все еще не простившая мужа,  Мара  утерла  щеки
рукавами шелкового платья. Ей не было дела до того, что  на  манжетах  могли
остаться мокрые пятна. Чтобы Хокану осознал необходимость объявить  Джастина
наследником Акомы, понадобилось едва  ли  не  полное  прекращение  ее  рода.
Только смерть их общего новорожденного младенца помогла его убедить!
   Теперь Хокану проявлял необъяснимое упрямство,  отказываясь  признать  за
Касумой первородство дома Шиндзаваи, и между супругами вновь возникла стена.
Казалось, он мечтал о сыне, и только о сыне. Но ведь ничто не  мешало  ей  в
будущем родить ему сына, с  горечью  размышляла  Мара;  ничто  не  мешало  и
Хокану,  как  правящему  властителю,  завести  себе  с  десяток  наложниц  и
дождаться от них потомства. Мотивы его непреклонности были до боли  понятны:
он отдавал должное характеру своей жены, но не допускал и  мысли,  что  дочь
может унаследовать такие же качества и стать во главе Великой Династии.
   Как и прежде, в минуту отчаяния  Мара  решила  отправиться  в  подземелье
чо-джайнов, чтобы найти иной взгляд на вещи, который мог  подсказать  нужную
мысль.
   Легкое прикосновение вывело ее из задумчивости: Люджан  кивком  подал  ей
знак, что процессия достигла покоев королевы.
   Когда носилки проплывали под сводами последней арки, мимо застывших,  как
изваяния,  часовых,  Мара  сумела  взять   себя   в   руки.   Оказавшись   у
величественного возвышения, она вышла из носилок с  надлежаще  торжественным
видом.
   Королева чо-джайнов занимала собой добрую часть покоев; нижнюю  часть  ее
туловища поддерживал земляной постамент. Мара  не  забыла,  какой  крошечной
была эта королева, когда только-только вылупилась в  далеком  улье.  Но  это
хрупкое создание быстро достигло зрелости - в первый же год своего воцарения
на землях Акомы. Теперь она многократно превосходила  размерами  всех  своих
подданных, даже самых крупных воинов, однако  ее  головка  и  верхняя  часть
туловища остались прежними.  Вокруг  исполинского  тела  сновали  работники,
следившие за его чистотой и заботившиеся об удобствах своей  повелительницы,
а она без остановки откладывала яйца, из которых вылуплялись различные касты
чо-джайнов: и воины, и мастеровые, приспособленные  к  какому-то  одному  из
множества  ремесел.  Если  бы  улей  нажил  большое  богатство  и   сделался
перенаселенным, на свет появилась бы и новая королева.
   Мара отвесила легкий поклон, как было принято между равными.
   - Приветствую тебя, госпожа Акома, Слуга Империи, - проговорила  королева
пронзительным голосом, который доносился даже до верхних галерей.
   - Мир твоему улью, государыня,  -  отвечала  Мара  и,  опершись  на  руку
Люджана, проследовала к приготовленным подушкам.
   Мару всегда поражало, с какой скоростью у чо-джайнов передавались  вести:
каким-то образом королева всегда оказывалась предупрежденной о ее приезде и,
насколько можно было судить, радовалась этим посещениям. Действия чо-джайнов
не измерялись человеческими  мерками;  жизнь  с  варваром  из  чуждого  мира
приучила Мару к мысли о  том,  что  приверженность  одному  лишь  цуранскому
взгляду делает человека слепцом.
   Пока  Люджан  выстраивал  почетный  караул,  слуги  подали   сладости   и
мидкемийский чай - и для угощения, и для продажи чо-джайнам. Вопреки мрачным
пророчествам Джайкена, Мара не утратила вкуса к этому терпкому напитку  даже
после того случая, когда ее отравил мидкемийский лжеторговец. Мало того,  не
имея привычки упускать выгодную возможность, она  сумела  прибрать  к  рукам
рынок чая, кофе и шоколада.
   После окончания дегустации и завершения торговых сделок королева откинула
голову назад; Мара знала, что за этим последует вопрос.
   - Какова цель твоего посещения, госпожа Мара? Яства  могли  бы  доставить
посыльные.
   Мара  замешкалась  с  ответом.  От  такой  нерешительности  Люджан   даже
насторожился: он исподволь огляделся, заподозрив неладное. Мара поняла,  что
ее могут обвинить в неискренности,  и  решила  ответить  начистоту,  хотя  и
отдавала себе отчет, что рискует уронить себя в глазах королевы.
   - Я пришла сюда, чтобы причаститься твоей мудрости - другой цели  у  меня
нет.
   Королева замолчала. Вокруг нее по-прежнему  сновали  приближенные.  Воины
застыли, присев на задние конечности, но Мара знала, что их реакция на любой
приказ  будет  молниеносной.  Опасаясь  нарушить  какую-нибудь  из   здешних
неведомых заповедей, она подавила в себе  естественное  желание  извиниться.
Случись ей нанести обиду королеве, а потом обнаружить слабость  перед  лицом
силы чо-джайнов, она не уйдет живьем из этих подземелий.
   Словно почуяв смятение гостьи, королева промолвила:
   - Многие из ваших понятий нам неведомы, госпожа Акома. Взять хотя бы  то,
что ты называешь мудростью.  Видимо,  это  некая  ценность,  что  передается
незрелым умам от прежнего поколения. Пойми, я не имею в виду, что  мы  стоим
выше вас, но наше сознание не замкнуто в узких временных границах.  Сознание
улья, говоря вашим языком,  живет  миллионы  лет.  Ваши  воззрения  выглядят
скоротечными, ибо  они  имеют  пределом  одну  человеческую  жизнь.  Но  мы,
чоджайны, готовы прийти на помощь, когда нашему пониманию  открываются  иные
горизонты.
   С этими словами королева сложила свои крошечные передние лапки, изобразив
терпение и готовность ждать ответа.
   Остановившийся взгляд Мары не отрывался от недопитой чашки. Она понимала,
что у чо-джайнов воля каждой особи существует только как  часть  воли  всего
улья. В их традициях не находилось места  для  отдельного,  личного  мнения.
Прошло не одно столетие, прежде чем эти  инсектоиды  научились  воспринимать
человека как самоценную и  самодостаточную  сущность.  По  убеждениям  улья,
любая индивидуальность таила в себе нечто  непонятное  и  враждебное;  такие
понятия, как безрассудство или нарушение интересов рода,  лежали  за  гранью
понимания чо-джайнов. Кто  не  совершает  безрассудных  поступков,  мысленно
улыбнулась Мара, тот ничему не научится в этой жизни, - вот потому-то  общее
сознание улья давно утратило представления о мудрости.
   Сосредоточенно нахмурив лоб, Мара предприняла еще одну попытку:
   - Если меня не обманывает мой скромный опыт, твои советы, как и подсказки
окружающих, говорят о том, что мой мир очень  тесен.  До  недавних  пор  мне
казалось, что я имею над этим миром определенную власть. - Ей  незачем  было
рассказывать о судьбе Айяки, В самых дальних  пределах  было  известно,  что
Ассамблея не осталась в стороне от распрей Акомы и Анасати; и хотя чо-джайны
не вполне разбирались в тонкостях людских отношений, они цепко удерживали  в
памяти такие подробности.
   Видимо, разум улья и подсказал королеве, что за просьбой  Мары  стоит  не
что иное, как вмешательство Ассамблеи. Хотя в поведении властительницы  улья
не было видно никаких признаков беспокойства, Мара впервые в жизни отметила,
что королевские приближенные по какой-то  причине  прекратили  свою  бешеную
суету и замерли в полной неподвижности. В зале воцарилась гробовая тишина.
   Смущение Мары сменилось ужасом.
   Королева давным-давно дала  ей  понять,  что  союз  с  чо-джайнами  можно
купить,  как  обыкновенный  товар.  Мара  выложила  немалые   суммы,   чтобы
заручиться преданностью ульев, стоящих на ее земле. Но неужели перед властью
Всемогущих не смогла устоять даже эта преданность? Неужели  маги  готовились
покарать чо-джайнов? Если бы маг Миламбер обрушил на них свой  гнев,  наслав
на ульи землетрясение, подобное тому что сокрушило Священный  Город,  то  от
этих подземелий не осталось бы и следа. Мара представила, как рушатся арки и
своды, смешиваясь с пылью и покрываясь толщей черного грунта.  Чтобы  скрыть
дрожь, она спрятала ладони в рукава платья и напомнила  себе,  что  королева
еще ничего не сказала впрямую о возможном разрыве союза.
   Оставалось только ждать.
   В гнетущей тишине обостренный слух Мары различил слабое жужжание. Это мог
быть какой-то сигнал; и действительно, таким образом  королева  дала  знать,
что приняла решение.
   - Мара Акома, - веско произнесла она, - ты высказала мнение, которое твои
сородичи назовут мудрым. Как ты выразилась, твой мир очень  тесен.  Было  бы
неплохо пересмотреть его  границы  и  обратить  взор  на  другие  миры,  что
соседствуют с твоим.
   Мара  закусила  губу  и   постаралась   сосредоточиться.   За   тщательно
контролируемой сдержанностью владычицы  улья  чувствовалось  отчуждение.  Не
выказывая тревоги, Мара попыталась уточнить:
   - На какие же миры следует обратить взор?
   Работники по-прежнему стояли неподвижно, словно окаменев.
   - Перво-наперво, на  наш  собственный  мир  -  Келеван,  -  ответствовала
королева. - Ты частенько наведываешься к нам в гости, чего испокон веков  не
делал никто из твоих сородичей. Даже на  заре  истории,  когда  наши  народы
заключили договор, не отмененный и по сей день.
   У Мары от удивления поднялись брови. Ни в одном свитке ей не  встречалось
упоминания  об  официально  заключенном  союзе.  Отношения  между  цурани  и
чо-джайнами, как она привыкла считать, основывались только на  традиции.  Но
ведь эти  народы  и  вправду  существовали  с  незапамятных  времен;  просто
королева осторожно напомнила ей, что человеческая память коротка.
   - Мне не доводилось слышать о таком союзе. Не  будешь  ли  ты  так  добра
рассказать о нем подробнее?
   Исполинское туловище королевы оставалось неподвижным, как черное  лаковое
изваяние.
   - На это наложен запрет.
   От изумления Мара едва не забыла, где находится.
   - Какой запрет? - невольно вырвалось у нее. - Кто его наложил?
   - На это наложен запрет, - повторила королева.
   Ошарашенная таким  ответом,  Мара  задумалась.  Возможно,  она  совершила
оплошность, но за это ее еще не выдворили из королевских покоев. Хотя пальцы
Люджана,  сжимающие  рукоять  копья,  заметно   побелели,   воины   королевы
по-прежнему сидели  в  неподвижности.  Мара  заключила,  что  над  королевой
довлеют какие-то внешние  обсто